Изба-читальня. Первый израильский космонавт (ч. 2)
Изба-читальня. Первый израильский космонавт
Тайная надежда тешила Марика первые полгода. С поступлением на "полузакрытый" факультет препонов ему никто не чинил, и он довольно легко оказался в числе студентов, что ещё больше подогрело его чаяния. Но перевестись на ракетостроение, даже чисто формально, Марик мог только при наличии свободного студенческого места, то есть там кто-либо должен был отсеяться на экзаменационной сессии или уйти в академический отпуск. Однако сессия проходила за сессией, а никто не отсеивался и в академотпуск не уходил, по крайней мере, так Марику об этом сообщалось.
После третьей сессии надежда Марика растаяла окончательно, и он решил всерьёз углубиться в свою непосредственную учёбу, к которой первые три семестра относился постольку-поскольку: все равно ведь часть предметов на ракетостроении ему не понадобится, а ещё часть придётся досдавать для ликвидации академразницы. Соответственно и на экзаменационных сессиях он получал преимущественно четвёрки лишь со слабым вкраплением пятёрок. Попутно даже тройку умудрился схватить. По марксистско-ленинской философии. В конце же четвёртого семестра собрался с силами и сдал все экзамены на отлично, чему сам порядком удивился.
А тут как раз в начале следующего учебного года на потоке объявили, что факультетской лаборатории структурного анализа требуется лаборант-третьекурсник для работы по хозяйственной теме на полставки. И претендовать на эту должность могут только те, кто сдал последнюю сессию на все пятёрки.
Работать лаборантом на факультете, да ещё на третьем курсе, было крайне престижно. Кроме того, что зарплата была побольше повышенной стипендии, студент-лаборант получал ещё и право свободного посещения лекций. А о явной возможности завести связи среди научно-преподавательского состава вообще говорить не приходилось.
Марик, понятное дело, был далеко не единственным претендентом, но взяли именно его.
Сама работа лаборанта оказалась нудной и монотонной. Марик часами напролёт изо дня в день должен был двигать специальный зонд крайне малых размеров под композитным, то есть многокомпонентным, а следовательно, и высокопрочным материалом с внесёнными в него различного рода дефектами. Зонд этот подключался к специальному прибору и крепился на небольшом приспособлении, обеспечивающем его пошаговое, с разрешающей способностью в доли миллиметра, перемещение. Марик получал испытуемый образец, крепил его над зондом и пускался в изнурительный многошагово-микрометровый путь по заданной траектории, записывая координаты зонда и показания прибора в специальную прошитую
тетрадь. Затем по результатам измерений от строил на миллиметровой бумаге причудливые графики, именуемые годографами. И так весь первый год.
Любой другой после нескольких месяцев подобного удовольствия сделал бы ноги, даже несмотря на все преференции должности лаборанта. Или, как минимум, тут и там начал бы филонить. Кому охота в 19 лет ежечасно гнобить себя на однообразной работе, когда организм встаёт от неё на дыбы и требует прямо противоположного. Любой другой, но не Марик. Да, и у него организм требовал того же, однако выработанные со временем терпение и трудолюбие пересилили первородные инстинкты. К тому же на второй год в работе появилось некоторое разнообразие.
К середине второго года лабораторной деятельности Марика основной объём опытов с образцами материалов и зондом был проделан, их интенсивность значительно снизилась, и Марик в дополнение к своим непосредственным обязанностям получил задание смоделировать на ЭВМ всё то, что до тех пор проделывал вручную. Писать и отлаживать программу было, разумеется, крайне интересно. Но потом вновь потянулись серые будни.
ЭВМ в те годы представляла собой несколько больших железных шкафов, считала крайне медленно, а модель, запрограммированная Мариком, насчитывала сотни тысяч итераций, то есть шагов циклического процесса. Да и не одну его программу обрабатывала эта ЭВМ. Там всякий раз ещё много программ из других лабораторий стояло в очереди на выполнение. В общем, от закладки исходных данных в программу до получения результатов проходило всегда несколько часов, а то и дней. А порций таких данных была масса. Да и вычислительный центр находился в десятке километров от здания факультета. Короче, в конечном итоге, к нудным опытам в лаборатории добавились ещё и монотонные поездки в вычислительный центр с многочасовыми ожиданиями.
Об окончательной цели всей этой научной работы Марику никто толком ничего не говорил. Его руководитель давал ему лишь задания - и всё. Завлаб и другие работники тоже при нём ни о чём таком не распространялись. Да Марик ни разу и не спрашивал. Понимал, что раз не говорят, значит знать ему об этом не положено. Лишь однажды лабораторный руководитель Марика, будучи очень доволен его работой, сказал, что Марик делает большое дело, и что без его старательности и скрупулёзности они не смогли бы добиться требуемой разрешающей способности, а, следовательно, и точности. А в другой раз Марик узнал, что исследуемый им материал применяется, в том числе, и в тепловой обшивке спускаемых космических аппаратов.
Понятное дело, что с дипломным проектом у Марика не было никаких проблем. Да и дорога в аспирантуру была, в общем-то, открыта. И вот тогда, в один из погожих дней, ему и показали тот датчик, который успешно разработала лаборатория. Это была ещё, конечно, не серийная, а только опытная модель, но тем не менее. Правда, ему не сказали, где конкретно датчик будет применяться, но сказали о том, что в Подмосковье есть НИИ, а в этом НИИ работает тот профессор, по методике которого Марик моделировал процесс, и что лаборатория готова рекомендовать Марика этому профессору, если Марик заинтересован распределиться в данный НИИ.
Марик был на седьмом небе. Он и представить себе не мог, что звёзды могут сойтись столь удачным образом. На предварительном распределении его имя записали в одной строке с названием вожделенного НИИ. Марик тем временем уже беспрестанно строил планы и
рисовал в воображении розовые картины будущего. И тут в день окончательного распределения из НИИ приехал особист, точнее сотрудник тамошнего Первого отдела. Он незамедлительно направился к председателю распределительной комиссии, затем в деканат, где затребовал личное дело Марика. Дело представляло собой личную карточку с анкетными данными и послужным списком студента. Ознакомившись с ней, он вернулся к председателю распределительной комиссии, вновь о чём-то переговорил, после чего вышел в коридор и прошествовал мимо группы ожидавших у дверей своей очереди студентов прямиком в факультетский буфет, находившийся неподалёку.
В той группе был и Марик. Его очередь уже почти подходила. И тут из комнаты буквально выскочил зампредседателя комиссии, он же замдекана, на несколько минут исчез в недрах факультета, а вернувшись, отозвал Марика в сторонку. Слегка помедлив и сперва почему-то посмотрев по сторонам, он приглушённым голосом сообщил, что с распределением Марика возникли некоторые проблемы, и для продолжения разговора настоятельно предложил подняться в лабораторию, в штате которой он также состоял.
В лаборатории присутствовали только завлаб и Марика научный руководитель. Первый стоял у огромного, во всю стену, окна, опершись поясницей о подоконник, а второй сидел по правую руку от него за своим столом, расположенным к окну боком. Марик, по инерции, встал у своего рабочего места и уставился на замдекана, который, пройдя к столу завлаба, тем самым как бы замкнув незримый четырёхугольник, с места в карьер, глядя чуть в сторону от Марика, поведал, что Марик не сможет распределиться в подмосковный НИИ, так как приехавший оттуда товарищ (тут последовал многозначительный кивок по направлению двери, как будто за нею и стоял упомянутый товарищ, готовый предстать в любой момент в качестве Каменного Гостя) ознакомился с его личным делом, и, в общем, Марик должен сам всё понимать…
Марик же не понимал ровным счётом ничего. То есть он знал, что НИИ этот является "почтовым ящиком", иначе говоря, режимно-секретной организацией. Умудрённый предыдущим, не очень обнадёживающим опытом, он подозревал, что евреям вход туда, по всей видимости, заказан. Он даже однажды узнал, что кроме него на всём факультете больше нет ни одного работника-еврея, по крайней мере, стопроцентного еврея как он. Но, с другой стороны, он ведь уже работает в данном проекте. Так какая, в самом деле, разница, где конкретно он этим занимается?! Тем более, что лаборатория его рекомендует. Они-то ведь понимают, что к чему. Марик с жаром принялся объяснять всем троим, что тут, вероятно, вышло некоторое недоразумение, что нужно всё подробно разъяснить "товарищу из НИИ", что товарищ, видимо, просто не в курсе.
Убеждённость Марика в какой-то момент подействовала на учёных мужей. Они обменялись неуверенными взглядами, а затем, после недолгого колебания, тяжело вздохнув, замдекана вышел из лаборатории. За ним поспешил и завлаб. В лаборатории повисла мучительная тишина. Марик рассеянно глядел то в окно, то на своего научного руководителя, сидевшего от него в профиль, но тот лишь блуждал неловким взглядом по поверхности собственного содержащегося в идеальном порядке стола, как бы выискивая какой-нибудь не замеченный ранее изъян. Поскольку же оный не наблюдался, его поиск, казалось, мог продолжиться до бесконечности.
Бесконечность, правда, продлилась не очень долго. Так ничего и не отыскав, Марика руководитель вдруг поднялся со стула и, уперев глаза в пол, тоже вышел из лаборатории, однако достаточно быстро вернулся вместе с завлабом и замдекана. Все трое подошли к Марику, обступив его полукольцом.
Передав сдержанным тоном однозначное "нет", замдекана вместе с тем пояснил, что, оказывается, очень даже не всё равно, где заниматься данным проектом, а завлаб, в свою очередь, заверил, что работать на факультете по той же хозтеме Марик может и далее. Затем его лабораторный руководитель выразил сожаление по поводу отсутствия в следующем году набора в аспирантуру по их профилю. На что замдекана, он же зампред распредкомиссии, сказал, что раз Марик по-любому обязан получить распределение, то ему стоит согласиться на какое-нибудь местное нережимное предприятие, дабы снова не возникли возражения со стороны товарищей из Первого отдела, а там уж при первом подходящем случае поступать в аспирантуру. Должность инженера на подобном местном заводе для него уже зарезервирована.
Что оставалось Марику в данной ситуации? А ничего. Он лишь утвердительно кивнул со сжатыми кулаками и комком в горле. На что замдекана, инстинктивно покосившись на входную дверь, одобрительно кивнул в ответ и тут же направился туда, куда только что косился, жестом указав Марику следовать за ним.
Внизу замдекана сопроводил Марика до аудитории, в которой заседала приёмная комиссия, а сам развернулся и пошёл в сторону факультетского буфета. Дойти до буфета он толком не успел, поскольку уже на полдороге был встречен "товарищем из НИИ" как раз вышедшим оттуда. Они обменялись несколькими словами, после чего "товарищ из НИИ", явно удовлетворённый ответом, направился в лобби к выходу. Больше ему на факультете делать было нечего.
А Марика, как ему и было обещано, распределили на обычный местный завод. Получив диплом с отличием, он и пошёл туда инженерить. Поскольку Марик был отчасти знаком с программированием, изучал алгоритмизацию, его взяли на заводской ВЦ в группу по разработке компьютеризированной системы управления. Но и из факультетской лаборатории он не ушёл. Продолжил работу по той же хозтеме на те же полставки. Опыты с образцами к тому времени практически сошли на нет. Однако материала для моделирования на ЭВМ оставалось ещё предостаточно, плюс Марик теперь готовил со своим руководителем большую научную статью для журнала Академии наук СССР, подытоживая проделанную работу. Занимался всем этим Марик, правда, как-то вяло, без малейшего желания, скорее по инерции. Платят деньги - ну и хорошо. Идею об аспирантуре вообще забросил.
В год, когда Марик окончил ВУЗ и приступил к работе на заводском ВЦ, в космос был запущен советский шаттл «Буран», 15 ноября. Полёт был непилотируемым, в автоматическом режиме, в котором «Буран» стартовал, совершил вокруг Земли два витка и благополучно приземлился. Марик тогда не знал, что самые теплонапряженные участки корпуса «Бурана», такие как носовой обтекатель и секции передних кромок крыла, были защищены специально разработанным углеродным композиционным материалом, прототипы которого он тестировал вдоль и поперёк. Не знал Марик и о том, стояли ли на «Буране» родные братья датчика, разработанного лабораторией.
Тем временем обстановка в СССР ухудшалась не по дням, а по часам, и Марик, в конечном итоге, волею судеб оказался в Израиле. Не то, чтобы он вообще стремился куда-либо эмигрировать, тем более будучи ярым приверженцем социалистической системы, которая-то и исчезала буквально на глазах. Израиль Мариком как раз и был выбран в качестве меньшего из зол.
Там, в Израиле, Марик поселился в кибуце. Жизнь в кибуце ему, в общем-то, пришлась по вкусу: столовая, иногда кино по вечерам, клуб, бассейн, теннисные корты - пользуйся не хочу. Марик и пользовался, и язык, прежде ему незнакомый, потихоньку изучал. Вот только работы по душе для Марика там не было и не предвиделось. На посудомоечной машине в столовой, или в прачечной, или с метлой в цехах кибуцного завода - какая ж это работа по душе?! Марик, как мог, попытался было объяснить в заводском отделе кадров, что он инженер, что знает то-то и то-то, что в этом качестве способен принести заводу гораздо больше пользы, нежели махая метлой. Попытался раз, другой, третий - да понял, что бестолку.
Тогда-то Марик и вспомнил о своей прошлой научно-исследовательской деятельности. Копия научной статьи была при нём. Вот в свободное от работы и изучения языка время он и стал потихоньку выяснять, занимается ли кто-нибудь из израильских научных работников хотя бы близкой тематикой. В конце концов поиски его увенчались относительным успехом: тема научных работ одного из профессоров оказалась из той же области, и Марик поспешил записаться к нему на приём. Да только не смог, секретарша категорически заявила, что профессор не принимает. Тем не менее, Марику удалось выяснить у неё номер профессорского рабочего телефона.
Собравшись с духом, Марик позвонил. В тот раз ему никто не ответил, однако следующая же попытка увенчалась успехом. Марик, воодушевлённый, на ломаном английском, поскольку его ломаный иврит был тогда ещё хуже, объяснил, что занимался в Советском Союзе такой-то тематикой и что был бы весьма заинтересован продолжить работу в этом же направлении и в Израиле. Да, он понимает, что по телефону обо всём не расскажешь, поэтому был бы рад назначить время и место для более детальной беседы. В ответ Марик узнал, что сначала ему следует обратиться к профессорскому референту, которого зовут так-то и принимает он там-то, рассказать ему всё, что Марик считает нужным, а уж затем, на основании составленного референтом мнения, профессор и будет решать: встречаться ему с Мариком или нет.
Имя и фамилия референта явно указывали на то, что тот говорит по-русски. Это Марика обнадёживало. По крайней мере, он сможет всё подробно разъяснить без каких-либо опасений быть неправильно понятым.
Референтом оказался в прошлом советский кандидат наук, приехавший в Израиль немногим раньше Марика. Об этом он обмолвился по ходу разговора. Но сперва Марику пришлось подождать у кабинета, пока там находился другой посетитель. Потом он вошёл, представился, обменялся с референтом парой кратких воспоминаний о прошлой жизни и приступил к обстоятельному объяснению причины своего визита.
Референт слушал Марика вполуха, а когда узнал, что у Марика была опубликована только одна научная статья, да ещё в которой Марик всего лишь соавтор, вообще прервал его повествование.
- И вот с этой одной-единственной статьёй ты ещё на что-то надеешься?! - недоумённо-пренебрежительно заявил референт. - Да меня еженедельно атакует масса наших родных докторов и кандидатов, и каждый с уймой рефератов, статей, монографий и тому подобным. Вот только сейчас, прямо перед тобой, тут был доктор наук с полусотней научных публикаций. У меня у самого их вышло десятка три. С твоим научным послужным списком я бы сюда даже не совался.
- Но ведь важна суть, важно качество, а не количество, - пытался возразить Марик. - Датчик по проверке целостности композитных материалов - вещь крайне необходимая. В космической отрасли, например.
- В космической отрасли, - заверил референт, - умы покрепче нашего с тобой будут. Ты что, думаешь в том же НАСА до такой элементарщины, как твой датчик, до сих пор ещё не допёрли?! Где НАСА, а где мы!
И он полубрезгливо двумя пальцами отодвинул от себя копию Мариковой научной статьи. "Мы" в его последнем восклицании прозвучало как-то уж очень двусмысленно. Было непонятно, кого он конкретно имеет в виду: Израиль или свою бывшую родину. А может, и тех и других?
Марик сидел не двигаясь. Он усиленно пытался подыскать веские аргументы, но никакие доводы ему в голову, увы, не приходили.
- Хотя, - снова заговорил референт, по-своему интерпретировав нависшее молчание, - если ты так уж настаиваешь, могу записать тебя в лист ожидания, - он достал из ящика стола папку и раскрыл её. - Не думаю, что профессор вообще пожелает с тобой встретиться после того, как узнает моё мнение, но мало ли… Будешь по очереди восемьдесят… э-э…
- Не нужно, - Марик резко встал и сгрёб в охапку копию статьи. - Счастливо оставаться.
Он несколько раз ещё пытался дозвониться до профессора, чтобы хотя бы убедить того в предвзятости референта, но телефонная трубка упорно выдавала лишь длинные гудки.
Марик тогда не знал, что среди его соотечественников - в прошлом аспирантов, кандидатов, докторов да и просто научных работников - было немало и таких, которые обращались сразу во все возможные научные учреждения Израиля, ко всем учёным, к каким только могли, практически без разбору, по принципу "авось повезёт". Профессор, с которым Марик так и не встретился, не был в том исключением, и к тому времени подобные обращения его уже порядком допекли. Поэтому он и взял себе русскоязычного референта главным образом для того, чтобы тот отфутболивал вышеозначенных назойливых посетителей куда подальше. Личные интересы референта тут как раз полностью совпадали с профессорскими.
Марик попытался было обратиться в два других дополнительных места, где научная тематика хоть отчасти совпадала с его лабораторной специализацией, но там услышал лишь дежурные предложения записаться к ним в аспирантуру на общих основаниях, естественно, за его, Марика счёт, и, разумеется, сперва с обязательной досдачей академической разницы, что вполне могло затянуть всю процедуру ещё года на два. Объяснения по поводу того, что Марик не в учёбе заинтересован, а в исследовательской работе, почему-то постоянно упирались в факт практически полного отсутствия у него научных работ и публикаций. То, что денег на учёбу у Марика не было вовсе, никого, конечно же, не волновало. Да Марика и не прельщала учёная степень как таковая. Его интересовала дальнейшая разработка методики контроля целостности материалов. Однако ж о предоставлении подобной возможности, как оказалось, речь с ним вести никто не хотел.
На каком-то этапе всё это Марику порядком надоело. Вскорости он покинул кибуц и занялся поисками работы по своей непосредственной инженерной специальности…
В начале 2003 года, когда Марик ни шатко ни валко трудился в ОТК одной американо-израильской фирмы, в космос полетел первый астронавт Израиля полковник израильских ВВС И́лан Рамо́н. Полетел в составе экипажа из семи человек на злосчастном шаттле «Колумбия».
На второй минуте после старта кусок изоляции, отделившийся от обтекателя крепления шаттла к внешнему баку, с силой ударил по панели теплоизолирующего покрытия левого крыла «Колумбии». Чего-либо, позволяющего оценить степень нанесённого защитной обшивке ущерба, на «Колумбии» не было. Астронавты могли лишь, облачившись в скафандры, выйти в открытый космос, со значительным риском для жизни приблизиться к левому крылу и попытаться визуально определить размер повреждения. Однако руководство НАСА на подобный шаг не пошло. Тем более, что специалисты, проанализировав внешние снимки, полученные во время старта «Колумбии», а также лабораторно смоделировав удары небольших осколков о теплозащитный слой, пришли к выводу о мизерности повреждений и, соответственно, о том, что критической опасности для космического челнока они представлять не могут.
1 февраля 2003 года во время возвращения на Землю при вхождении в плотные слои атмосферы шаттл «Колумбия» развалился на куски и сгорел вместе со всем своим экипажем. Комиссия по расследованию катастрофы пришла к выводу, что её причиной стало "разрушение наружного теплозащитного слоя на левой плоскости крыла челнока".
(с) Виктор Марикович
https://colonelcassad.livejournal.com/6589213.html
Тайная надежда тешила Марика первые полгода. С поступлением на "полузакрытый" факультет препонов ему никто не чинил, и он довольно легко оказался в числе студентов, что ещё больше подогрело его чаяния. Но перевестись на ракетостроение, даже чисто формально, Марик мог только при наличии свободного студенческого места, то есть там кто-либо должен был отсеяться на экзаменационной сессии или уйти в академический отпуск. Однако сессия проходила за сессией, а никто не отсеивался и в академотпуск не уходил, по крайней мере, так Марику об этом сообщалось.
После третьей сессии надежда Марика растаяла окончательно, и он решил всерьёз углубиться в свою непосредственную учёбу, к которой первые три семестра относился постольку-поскольку: все равно ведь часть предметов на ракетостроении ему не понадобится, а ещё часть придётся досдавать для ликвидации академразницы. Соответственно и на экзаменационных сессиях он получал преимущественно четвёрки лишь со слабым вкраплением пятёрок. Попутно даже тройку умудрился схватить. По марксистско-ленинской философии. В конце же четвёртого семестра собрался с силами и сдал все экзамены на отлично, чему сам порядком удивился.
А тут как раз в начале следующего учебного года на потоке объявили, что факультетской лаборатории структурного анализа требуется лаборант-третьекурсник для работы по хозяйственной теме на полставки. И претендовать на эту должность могут только те, кто сдал последнюю сессию на все пятёрки.
Работать лаборантом на факультете, да ещё на третьем курсе, было крайне престижно. Кроме того, что зарплата была побольше повышенной стипендии, студент-лаборант получал ещё и право свободного посещения лекций. А о явной возможности завести связи среди научно-преподавательского состава вообще говорить не приходилось.
Марик, понятное дело, был далеко не единственным претендентом, но взяли именно его.
Сама работа лаборанта оказалась нудной и монотонной. Марик часами напролёт изо дня в день должен был двигать специальный зонд крайне малых размеров под композитным, то есть многокомпонентным, а следовательно, и высокопрочным материалом с внесёнными в него различного рода дефектами. Зонд этот подключался к специальному прибору и крепился на небольшом приспособлении, обеспечивающем его пошаговое, с разрешающей способностью в доли миллиметра, перемещение. Марик получал испытуемый образец, крепил его над зондом и пускался в изнурительный многошагово-микрометровый путь по заданной траектории, записывая координаты зонда и показания прибора в специальную прошитую
тетрадь. Затем по результатам измерений от строил на миллиметровой бумаге причудливые графики, именуемые годографами. И так весь первый год.
Любой другой после нескольких месяцев подобного удовольствия сделал бы ноги, даже несмотря на все преференции должности лаборанта. Или, как минимум, тут и там начал бы филонить. Кому охота в 19 лет ежечасно гнобить себя на однообразной работе, когда организм встаёт от неё на дыбы и требует прямо противоположного. Любой другой, но не Марик. Да, и у него организм требовал того же, однако выработанные со временем терпение и трудолюбие пересилили первородные инстинкты. К тому же на второй год в работе появилось некоторое разнообразие.
К середине второго года лабораторной деятельности Марика основной объём опытов с образцами материалов и зондом был проделан, их интенсивность значительно снизилась, и Марик в дополнение к своим непосредственным обязанностям получил задание смоделировать на ЭВМ всё то, что до тех пор проделывал вручную. Писать и отлаживать программу было, разумеется, крайне интересно. Но потом вновь потянулись серые будни.
ЭВМ в те годы представляла собой несколько больших железных шкафов, считала крайне медленно, а модель, запрограммированная Мариком, насчитывала сотни тысяч итераций, то есть шагов циклического процесса. Да и не одну его программу обрабатывала эта ЭВМ. Там всякий раз ещё много программ из других лабораторий стояло в очереди на выполнение. В общем, от закладки исходных данных в программу до получения результатов проходило всегда несколько часов, а то и дней. А порций таких данных была масса. Да и вычислительный центр находился в десятке километров от здания факультета. Короче, в конечном итоге, к нудным опытам в лаборатории добавились ещё и монотонные поездки в вычислительный центр с многочасовыми ожиданиями.
Об окончательной цели всей этой научной работы Марику никто толком ничего не говорил. Его руководитель давал ему лишь задания - и всё. Завлаб и другие работники тоже при нём ни о чём таком не распространялись. Да Марик ни разу и не спрашивал. Понимал, что раз не говорят, значит знать ему об этом не положено. Лишь однажды лабораторный руководитель Марика, будучи очень доволен его работой, сказал, что Марик делает большое дело, и что без его старательности и скрупулёзности они не смогли бы добиться требуемой разрешающей способности, а, следовательно, и точности. А в другой раз Марик узнал, что исследуемый им материал применяется, в том числе, и в тепловой обшивке спускаемых космических аппаратов.
Понятное дело, что с дипломным проектом у Марика не было никаких проблем. Да и дорога в аспирантуру была, в общем-то, открыта. И вот тогда, в один из погожих дней, ему и показали тот датчик, который успешно разработала лаборатория. Это была ещё, конечно, не серийная, а только опытная модель, но тем не менее. Правда, ему не сказали, где конкретно датчик будет применяться, но сказали о том, что в Подмосковье есть НИИ, а в этом НИИ работает тот профессор, по методике которого Марик моделировал процесс, и что лаборатория готова рекомендовать Марика этому профессору, если Марик заинтересован распределиться в данный НИИ.
Марик был на седьмом небе. Он и представить себе не мог, что звёзды могут сойтись столь удачным образом. На предварительном распределении его имя записали в одной строке с названием вожделенного НИИ. Марик тем временем уже беспрестанно строил планы и
рисовал в воображении розовые картины будущего. И тут в день окончательного распределения из НИИ приехал особист, точнее сотрудник тамошнего Первого отдела. Он незамедлительно направился к председателю распределительной комиссии, затем в деканат, где затребовал личное дело Марика. Дело представляло собой личную карточку с анкетными данными и послужным списком студента. Ознакомившись с ней, он вернулся к председателю распределительной комиссии, вновь о чём-то переговорил, после чего вышел в коридор и прошествовал мимо группы ожидавших у дверей своей очереди студентов прямиком в факультетский буфет, находившийся неподалёку.
В той группе был и Марик. Его очередь уже почти подходила. И тут из комнаты буквально выскочил зампредседателя комиссии, он же замдекана, на несколько минут исчез в недрах факультета, а вернувшись, отозвал Марика в сторонку. Слегка помедлив и сперва почему-то посмотрев по сторонам, он приглушённым голосом сообщил, что с распределением Марика возникли некоторые проблемы, и для продолжения разговора настоятельно предложил подняться в лабораторию, в штате которой он также состоял.
В лаборатории присутствовали только завлаб и Марика научный руководитель. Первый стоял у огромного, во всю стену, окна, опершись поясницей о подоконник, а второй сидел по правую руку от него за своим столом, расположенным к окну боком. Марик, по инерции, встал у своего рабочего места и уставился на замдекана, который, пройдя к столу завлаба, тем самым как бы замкнув незримый четырёхугольник, с места в карьер, глядя чуть в сторону от Марика, поведал, что Марик не сможет распределиться в подмосковный НИИ, так как приехавший оттуда товарищ (тут последовал многозначительный кивок по направлению двери, как будто за нею и стоял упомянутый товарищ, готовый предстать в любой момент в качестве Каменного Гостя) ознакомился с его личным делом, и, в общем, Марик должен сам всё понимать…
Марик же не понимал ровным счётом ничего. То есть он знал, что НИИ этот является "почтовым ящиком", иначе говоря, режимно-секретной организацией. Умудрённый предыдущим, не очень обнадёживающим опытом, он подозревал, что евреям вход туда, по всей видимости, заказан. Он даже однажды узнал, что кроме него на всём факультете больше нет ни одного работника-еврея, по крайней мере, стопроцентного еврея как он. Но, с другой стороны, он ведь уже работает в данном проекте. Так какая, в самом деле, разница, где конкретно он этим занимается?! Тем более, что лаборатория его рекомендует. Они-то ведь понимают, что к чему. Марик с жаром принялся объяснять всем троим, что тут, вероятно, вышло некоторое недоразумение, что нужно всё подробно разъяснить "товарищу из НИИ", что товарищ, видимо, просто не в курсе.
Убеждённость Марика в какой-то момент подействовала на учёных мужей. Они обменялись неуверенными взглядами, а затем, после недолгого колебания, тяжело вздохнув, замдекана вышел из лаборатории. За ним поспешил и завлаб. В лаборатории повисла мучительная тишина. Марик рассеянно глядел то в окно, то на своего научного руководителя, сидевшего от него в профиль, но тот лишь блуждал неловким взглядом по поверхности собственного содержащегося в идеальном порядке стола, как бы выискивая какой-нибудь не замеченный ранее изъян. Поскольку же оный не наблюдался, его поиск, казалось, мог продолжиться до бесконечности.
Бесконечность, правда, продлилась не очень долго. Так ничего и не отыскав, Марика руководитель вдруг поднялся со стула и, уперев глаза в пол, тоже вышел из лаборатории, однако достаточно быстро вернулся вместе с завлабом и замдекана. Все трое подошли к Марику, обступив его полукольцом.
Передав сдержанным тоном однозначное "нет", замдекана вместе с тем пояснил, что, оказывается, очень даже не всё равно, где заниматься данным проектом, а завлаб, в свою очередь, заверил, что работать на факультете по той же хозтеме Марик может и далее. Затем его лабораторный руководитель выразил сожаление по поводу отсутствия в следующем году набора в аспирантуру по их профилю. На что замдекана, он же зампред распредкомиссии, сказал, что раз Марик по-любому обязан получить распределение, то ему стоит согласиться на какое-нибудь местное нережимное предприятие, дабы снова не возникли возражения со стороны товарищей из Первого отдела, а там уж при первом подходящем случае поступать в аспирантуру. Должность инженера на подобном местном заводе для него уже зарезервирована.
Что оставалось Марику в данной ситуации? А ничего. Он лишь утвердительно кивнул со сжатыми кулаками и комком в горле. На что замдекана, инстинктивно покосившись на входную дверь, одобрительно кивнул в ответ и тут же направился туда, куда только что косился, жестом указав Марику следовать за ним.
Внизу замдекана сопроводил Марика до аудитории, в которой заседала приёмная комиссия, а сам развернулся и пошёл в сторону факультетского буфета. Дойти до буфета он толком не успел, поскольку уже на полдороге был встречен "товарищем из НИИ" как раз вышедшим оттуда. Они обменялись несколькими словами, после чего "товарищ из НИИ", явно удовлетворённый ответом, направился в лобби к выходу. Больше ему на факультете делать было нечего.
А Марика, как ему и было обещано, распределили на обычный местный завод. Получив диплом с отличием, он и пошёл туда инженерить. Поскольку Марик был отчасти знаком с программированием, изучал алгоритмизацию, его взяли на заводской ВЦ в группу по разработке компьютеризированной системы управления. Но и из факультетской лаборатории он не ушёл. Продолжил работу по той же хозтеме на те же полставки. Опыты с образцами к тому времени практически сошли на нет. Однако материала для моделирования на ЭВМ оставалось ещё предостаточно, плюс Марик теперь готовил со своим руководителем большую научную статью для журнала Академии наук СССР, подытоживая проделанную работу. Занимался всем этим Марик, правда, как-то вяло, без малейшего желания, скорее по инерции. Платят деньги - ну и хорошо. Идею об аспирантуре вообще забросил.
В год, когда Марик окончил ВУЗ и приступил к работе на заводском ВЦ, в космос был запущен советский шаттл «Буран», 15 ноября. Полёт был непилотируемым, в автоматическом режиме, в котором «Буран» стартовал, совершил вокруг Земли два витка и благополучно приземлился. Марик тогда не знал, что самые теплонапряженные участки корпуса «Бурана», такие как носовой обтекатель и секции передних кромок крыла, были защищены специально разработанным углеродным композиционным материалом, прототипы которого он тестировал вдоль и поперёк. Не знал Марик и о том, стояли ли на «Буране» родные братья датчика, разработанного лабораторией.
Тем временем обстановка в СССР ухудшалась не по дням, а по часам, и Марик, в конечном итоге, волею судеб оказался в Израиле. Не то, чтобы он вообще стремился куда-либо эмигрировать, тем более будучи ярым приверженцем социалистической системы, которая-то и исчезала буквально на глазах. Израиль Мариком как раз и был выбран в качестве меньшего из зол.
Там, в Израиле, Марик поселился в кибуце. Жизнь в кибуце ему, в общем-то, пришлась по вкусу: столовая, иногда кино по вечерам, клуб, бассейн, теннисные корты - пользуйся не хочу. Марик и пользовался, и язык, прежде ему незнакомый, потихоньку изучал. Вот только работы по душе для Марика там не было и не предвиделось. На посудомоечной машине в столовой, или в прачечной, или с метлой в цехах кибуцного завода - какая ж это работа по душе?! Марик, как мог, попытался было объяснить в заводском отделе кадров, что он инженер, что знает то-то и то-то, что в этом качестве способен принести заводу гораздо больше пользы, нежели махая метлой. Попытался раз, другой, третий - да понял, что бестолку.
Тогда-то Марик и вспомнил о своей прошлой научно-исследовательской деятельности. Копия научной статьи была при нём. Вот в свободное от работы и изучения языка время он и стал потихоньку выяснять, занимается ли кто-нибудь из израильских научных работников хотя бы близкой тематикой. В конце концов поиски его увенчались относительным успехом: тема научных работ одного из профессоров оказалась из той же области, и Марик поспешил записаться к нему на приём. Да только не смог, секретарша категорически заявила, что профессор не принимает. Тем не менее, Марику удалось выяснить у неё номер профессорского рабочего телефона.
Собравшись с духом, Марик позвонил. В тот раз ему никто не ответил, однако следующая же попытка увенчалась успехом. Марик, воодушевлённый, на ломаном английском, поскольку его ломаный иврит был тогда ещё хуже, объяснил, что занимался в Советском Союзе такой-то тематикой и что был бы весьма заинтересован продолжить работу в этом же направлении и в Израиле. Да, он понимает, что по телефону обо всём не расскажешь, поэтому был бы рад назначить время и место для более детальной беседы. В ответ Марик узнал, что сначала ему следует обратиться к профессорскому референту, которого зовут так-то и принимает он там-то, рассказать ему всё, что Марик считает нужным, а уж затем, на основании составленного референтом мнения, профессор и будет решать: встречаться ему с Мариком или нет.
Имя и фамилия референта явно указывали на то, что тот говорит по-русски. Это Марика обнадёживало. По крайней мере, он сможет всё подробно разъяснить без каких-либо опасений быть неправильно понятым.
Референтом оказался в прошлом советский кандидат наук, приехавший в Израиль немногим раньше Марика. Об этом он обмолвился по ходу разговора. Но сперва Марику пришлось подождать у кабинета, пока там находился другой посетитель. Потом он вошёл, представился, обменялся с референтом парой кратких воспоминаний о прошлой жизни и приступил к обстоятельному объяснению причины своего визита.
Референт слушал Марика вполуха, а когда узнал, что у Марика была опубликована только одна научная статья, да ещё в которой Марик всего лишь соавтор, вообще прервал его повествование.
- И вот с этой одной-единственной статьёй ты ещё на что-то надеешься?! - недоумённо-пренебрежительно заявил референт. - Да меня еженедельно атакует масса наших родных докторов и кандидатов, и каждый с уймой рефератов, статей, монографий и тому подобным. Вот только сейчас, прямо перед тобой, тут был доктор наук с полусотней научных публикаций. У меня у самого их вышло десятка три. С твоим научным послужным списком я бы сюда даже не совался.
- Но ведь важна суть, важно качество, а не количество, - пытался возразить Марик. - Датчик по проверке целостности композитных материалов - вещь крайне необходимая. В космической отрасли, например.
- В космической отрасли, - заверил референт, - умы покрепче нашего с тобой будут. Ты что, думаешь в том же НАСА до такой элементарщины, как твой датчик, до сих пор ещё не допёрли?! Где НАСА, а где мы!
И он полубрезгливо двумя пальцами отодвинул от себя копию Мариковой научной статьи. "Мы" в его последнем восклицании прозвучало как-то уж очень двусмысленно. Было непонятно, кого он конкретно имеет в виду: Израиль или свою бывшую родину. А может, и тех и других?
Марик сидел не двигаясь. Он усиленно пытался подыскать веские аргументы, но никакие доводы ему в голову, увы, не приходили.
- Хотя, - снова заговорил референт, по-своему интерпретировав нависшее молчание, - если ты так уж настаиваешь, могу записать тебя в лист ожидания, - он достал из ящика стола папку и раскрыл её. - Не думаю, что профессор вообще пожелает с тобой встретиться после того, как узнает моё мнение, но мало ли… Будешь по очереди восемьдесят… э-э…
- Не нужно, - Марик резко встал и сгрёб в охапку копию статьи. - Счастливо оставаться.
Он несколько раз ещё пытался дозвониться до профессора, чтобы хотя бы убедить того в предвзятости референта, но телефонная трубка упорно выдавала лишь длинные гудки.
Марик тогда не знал, что среди его соотечественников - в прошлом аспирантов, кандидатов, докторов да и просто научных работников - было немало и таких, которые обращались сразу во все возможные научные учреждения Израиля, ко всем учёным, к каким только могли, практически без разбору, по принципу "авось повезёт". Профессор, с которым Марик так и не встретился, не был в том исключением, и к тому времени подобные обращения его уже порядком допекли. Поэтому он и взял себе русскоязычного референта главным образом для того, чтобы тот отфутболивал вышеозначенных назойливых посетителей куда подальше. Личные интересы референта тут как раз полностью совпадали с профессорскими.
Марик попытался было обратиться в два других дополнительных места, где научная тематика хоть отчасти совпадала с его лабораторной специализацией, но там услышал лишь дежурные предложения записаться к ним в аспирантуру на общих основаниях, естественно, за его, Марика счёт, и, разумеется, сперва с обязательной досдачей академической разницы, что вполне могло затянуть всю процедуру ещё года на два. Объяснения по поводу того, что Марик не в учёбе заинтересован, а в исследовательской работе, почему-то постоянно упирались в факт практически полного отсутствия у него научных работ и публикаций. То, что денег на учёбу у Марика не было вовсе, никого, конечно же, не волновало. Да Марика и не прельщала учёная степень как таковая. Его интересовала дальнейшая разработка методики контроля целостности материалов. Однако ж о предоставлении подобной возможности, как оказалось, речь с ним вести никто не хотел.
На каком-то этапе всё это Марику порядком надоело. Вскорости он покинул кибуц и занялся поисками работы по своей непосредственной инженерной специальности…
В начале 2003 года, когда Марик ни шатко ни валко трудился в ОТК одной американо-израильской фирмы, в космос полетел первый астронавт Израиля полковник израильских ВВС И́лан Рамо́н. Полетел в составе экипажа из семи человек на злосчастном шаттле «Колумбия».
На второй минуте после старта кусок изоляции, отделившийся от обтекателя крепления шаттла к внешнему баку, с силой ударил по панели теплоизолирующего покрытия левого крыла «Колумбии». Чего-либо, позволяющего оценить степень нанесённого защитной обшивке ущерба, на «Колумбии» не было. Астронавты могли лишь, облачившись в скафандры, выйти в открытый космос, со значительным риском для жизни приблизиться к левому крылу и попытаться визуально определить размер повреждения. Однако руководство НАСА на подобный шаг не пошло. Тем более, что специалисты, проанализировав внешние снимки, полученные во время старта «Колумбии», а также лабораторно смоделировав удары небольших осколков о теплозащитный слой, пришли к выводу о мизерности повреждений и, соответственно, о том, что критической опасности для космического челнока они представлять не могут.
1 февраля 2003 года во время возвращения на Землю при вхождении в плотные слои атмосферы шаттл «Колумбия» развалился на куски и сгорел вместе со всем своим экипажем. Комиссия по расследованию катастрофы пришла к выводу, что её причиной стало "разрушение наружного теплозащитного слоя на левой плоскости крыла челнока".
(с) Виктор Марикович
https://colonelcassad.livejournal.com/6589213.html