Знаки (эпизод 3)
Вообще-то, сегодня должен был родиться текст, содержащий анализ причин страсти к сочинительству, так внезапно, на пятом десятке лет, поразившей мирного доселе обывателя. Я даже начал его набирать, но заглянул в себя поглубже и понял, что картинку, которая там открывается, честно описывать пока не готов, а потому, как все робкие люди, пошел с собой на компромисс. Вот соберусь с силами и снова попытаюсь. Но это будет потом. Позже.
А пока, чтоб голодный тигр графомании не слопал меня окончательно, подкормлю его блюдом из мыльной оперы под рабочим названием "Знаки".
Случилась эта история в то время, когда я рассчитывался по долговым обязательствам, именовавшимся "Священный Долг каждого советского гражданина". Родина взыскала мои долги без лишних нежностей и вопросов, отправив на Дальний Восток, в одну из частей ПВО советской армии.
Остригла машинкой волосы, оглядела оттопыренные уши, смешную лысую голову на длинной тонкой шейке, фыркнула, выдала неизбежные кирзовые сапоги, и чтоб достойно завершить картинку, утопила субтильного цыпленка в необъятных зеленых штанах и гимнастерке пятьдесят второго размера. Прищурилась на результат, довольно хмыкнула и легким пинком отправила своего новоявленного защитника в казарму, учиться мотать портянки и становиться мужчиной.
Представления Родины о способах превращения детей в воинов - отдельная и не всегда веселая тема. Небесспорные они, как минимум, мда-а-а. Воинская часть, куда я попал, не была приятным исключением. Все как у всех: Маразм, Мордобой, Воровство, Нищета. Все уже описано, ничего особенного. Вот разве что чистка картофеля ложками мне до сих пор в литературе не встречалась. Пожалуй, внесу-ка и я посильный вклад в формирование позитивного образа Вооруженных Сил.
Дело в том, что в столовой нашей части не было ножей. Т.е., у поваров были четыре штуки, но берегли их, как яйца имени Фаберже в Оружейной Палате Кремля, и для таких пустяков, как почистить семьсот килограмм картошки, конечно, же, не выдавали. Если вы думаете, что выдавали что-нибудь иное, то тоже ошибаетесь. Поэтому кухонный наряд чистил картофель... ложками, которых, впрочем, в столовой не было так же, как и ножей. Ложка у каждого солдата была своя. Добывали мы это сокровище каждый в индивидуальном порядке, кому как повезет и охраняли не хуже, чем Форт Нокс, потому что утрата ложки неизбежно влекла за собой обостренное чувство голода и потерю репутации, сравнимую с позором японского самурая, не сумевшего защитить своего сюзерена. Однако, я отвлекся.
Первые две недели жизни в казарме прошли в состоянии непреходящего животного ужаса; да просто паники, в которое меня привела армейская действительность. Внезапно оказалось, что вчерашний почти домашний мальчик, уверенный, что окружающий мир, в основном, дружелюбен, вдруг перестал быть человеком в человеческом обществе, и превратился в отнюдь не самого крупного паука в предельно агрессивной компании себе подобных. Кроме паники, была еще почти безнадежная надежда на чудо в виде какой-нибудь, все равно какой, серьезной проблемы со здоровьем, Аппендицит, воспаление легких, сложный перелом чего угодно, да хоть заворот кишок, что угодно, лишь бы избавиться от этого тошнотворного кошмара. Согласен, я был по-детски наивен. Один мой предприимчивый земляк, быстро сориентировался в ситуации, и в первую же неделю написал заявление с просьбой направить его служить в Афганистан, а затем быстренько вскрыл себе вены, чем обеспечил психиатрическую экспертизу, и увольнение из рядов по состоянию психического здоровья. Мы жутко его всем призывом возненавидели, как я теперь понимаю, за догадливость, а тогда думали, что за отсутствие патриотизма.
Через неделю - другую ужас притупился, отошел на второй план и уступил место удивлению от жутковатого, холодного, как лед, открытия, что бывают, оказывается, места, где В САМОМ БЛАГОПРИЯТНОМ ВАРИАНТЕ, никому, нет до тебя никакого дела, и что ТАК тоже можно жить. Прошло еще какое-то время. Чуда не случилось. Организм работал как часы и стало понятно, что ЭТО - на два ближайших года жизни, и что нужно приспосабливаться.
Ужас и удивление сменились привычкой. Нашлись способы не нарываться на лишние неприятности, появилось философское отношение к тем бедам, которых избежать не удалось, и служба пошла.
Через год военной барщины я уже знал, как правильно:
делать вид, что не спишь на политзанятиях,
отлынивать от утренней зарядки, незаметно забираясь в продавленную верхнюю койку и скрывая свое присутствие в ней одеялом,
засыпАть в казарме при температуре плюс два по Цельсию и просыпаться живым,
долбить ломом зимние сталагмиты из дерьма в гарнизонном сортире,
стирать холодной водой робу после отбоя, и до утра сушить ее утюгом,
воровать пряники с городского кондитерского комбината,
находить в три часа ночи сигареты, по настоятельной «просьбе» старослужащих,
тайком от офицеров жарить и приносить тем же старослужащим картофель-фри,
курить травку,
есть красную икру из трехлитровой банки столовыми ложками ( Дальний Восток все-таки),
прятать перед новым годом водку в шарообразных плафонах светильников,
силами двух отделений, за неимением подъемного крана, поднять шеститонную плиту, рухнувшую на двух моих товарищей из-за долбоеба-прапорщика, который, несмотря на явную опасность обвала, загнал нас туда, чтобы выкопать какую-то железку и сдать ее в металлолом.
Сделал за два похода на стрельбище шесть одиночных выстрелов из автомата по неподвижной мишени и освоил длинный список других, таких же необходимых для возмужания навыков.
Одним словом - стал воином. Армейское начальство за «отличные успехи в боевой и политической подготовке» премировало меня краткосрочным отпуском на родину.
Дорога домой пролегала через Москву, и так случилось, что первый раз в жизни я оказался в столице вечером 9-го мая, с билетом на завтрашний поезд, пустым желудком и с семьюдесятью копейками в кармане. С удовольствием погулял по вечерней Москве, посмотрел праздничный салют, съел мороженое и незадолго до закрытия переходов в метро засобирался на Павелецкий вокзал ночевать.
Там-то, в переходе, он меня и нашел.
Дядька лет сорока, благообразной наружности обратился с вопросом куда, дескать, служивый путь держишь? Я ответил, что на вокзал. Узнав, что поезд у меня только завтра, он поинтересовался, отмечал ли я уже сегодня праздник и, услышав в ответ, что смотрел салют и вообще у вас очень красиво, пригласил переночевать у него, присовокупив, что сам он весь день был на работе, отпраздновать не успел, родные в отъезде, а одному поглощать праздничный ужин тоскливо.
Состоялось краткое внутреннее совещание. Первым взял слово Пустой Желудок. Он напомнил о скудных запасах наличности, физической невозможности дальнейшего существования в голодном режиме, взвыл, что если его сейчас же как следует не наполнят, то он ни за что не отвечает и горячо поддержал предложение незнакомца. Здравый Смысл проблеял нечто невразумительное о вероятной опасности отправляться неизвестно куда с незнакомым человеком, чьи цели не очевидны, но Желудок грубо перебил его, драматически описав орудия пытки, замаскированные под кресла в зале ожидания, в которых в случае отказа от предложения доброго Самаритянина, нам с ним придется провести эту ночь, и одержал сокрушительную победу. Здравый смысл, со словами, что мы с Желудком можем горько о нашем легкомыслии пожалеть, да поздно будет, убрался к себе в подкорку, и мы поехали. Сначала на метро до пригородного поезда, а затем несколько остановок на электричке. Куда приехали, не знаю, но думаю, что это было какое-нибудь ближнее ЗАМКАДЬЕ на юге или юго-востоке столицы.
Чудесно поужинали. Выпили за приятной беседой бутылку вьетнамской водки. Я разомлел и совсем уже клевал носом, когда вдруг понял, что неприятно царапает мне нервы, и не дает безмятежно отдаться во власть Морфея. Это была речь хозяина квартиры, достигшая к тому моменту сладости патоки, и единственный диван, постеленный моим благодетелем.
"Не на полу же он спать собирается? А тогда где?" Игривый тон, ответа: "Рядом с тобой, милый!",- со щелчком забросил последний пазл в на место, и картинка сложилась. Стало ясно, что нас с ним разделяет нечто большее, чем оценка творческого наследия великого Басё, а именно - принципиальная разница взглядов на возможность сексуальной близости между мужчинами. Так быстро мне до сих пор трезветь не доводилось. Здравый смысл, уцелевший во время предыдущей стычки, вылез из подкорки, больно пнул отяжелевший от сытного ужина желудок, расценил разницу в весе, в случае проявления хозяином нежелательной настойчивости, как катастрофическую для меня, и объявил, что об удобной постели, в которую мы с Желудком уже собирались, нужно немедленно забыть и подумать о способах срочной и, по возможности, мирной эвакуации. Никаких возражений, конечно же, не последовало. Способы были благополучно найдены, и мы выбрались из чертовой квартиры, изрядно разозлив разочарованного любителя нежных задниц юных советских воинов, но никого и ничего при этом не повредив.
На улице Здравый Смысл на вопрос, куда двигаться, наорал на нас с Желудком, что когда мы сюда ехали его не слушали, а загнали под ноготь, откуда ни хрена не видно, и что, хоть он и избавил нас от страшной опасности быть обесчещенными, но больше дел с нами иметь не желает, а собирается немедленно отправляться спать, а мы пусть топаем куда хотим. Закончив тираду, он свернулся калачиком и деланно захрапел. Безмозглый Желудок кроме беспомощного нытья, что испорчен хороший ужин, что надо ж, так не повезло с хозяином, попался бы нормальный мужик сейчас бы уже спали, ничего дельного предложить не мог и был с позором изгнан из числа советников по жизненно важным вопросам. Времени было что-то между двумя и тремя часами ночи. Спросить дорогу оказалось не у кого, и мне ничего иного не оставалось, как довериться интуиции, которая в прошлом шутила со мной злые шутки значительно чаще, чем следовало бы добропорядочному внутреннему голосу. Ее вызвали на ковер и доходчиво объяснили, что хоть речь и не идет о жизни и смерти, но для нее это случай реабилитироваться или окончательно потерять в моих глазах всякую ценность, и что Правильная Интуиция обязательно привела бы своего хозяина, если не на вокзал, то хоть в такое место, где он мог бы спокойно дождаться утра, и не попасть в объятия свирепой московской комендатуры. Про московскую милицию я тогда ничего не знал, потому и боялся не того, чего следовало бы.
Не знаю, что на нее в итоге подействовало, угроза подвергнуться остракизму или мой несчастный вид, но интуиция подозрительно радостно откликнулась на призыв о помощи. Заверила, что не подведет, связалась с астральным GPS, получила маршрут и потащила всю компанию совсем не в ту сторону, куда я первоначально собирался направиться.
От той ночной прогулки осталось почему-то, ощущение полета. Я шел вроде бы по асфальту, но как-то не очень до него доставал. И была ночная свежесть и запах цветущей черемухи, и ощущение, что нет в мире никого, кроме меня и ночного города, который вдруг перестал быть чужим, незнакомым и таящим опасность, а превратился в бескрайнее светлое существо, наблюдающее за мной с отстраненно-ленивым, но добродушным интересом. Быть может истинная причина, тех ощущений в особенных свойствах вьетнамской водки, не знаю. Только с тех пор, очень люблю Москву, и пусть я наглец, но надеюсь, не без взаимности.
Очевидно, время смыло какие-то подробности, но я помню, что весь путь до вокзала проделал по абсолютно пустому проспекту, никого не встретил, ни разу никуда не свернул, и через полтора часа был на Павелецком.
Так жизнь в первый раз намекнула мне, что если точно знаешь, куда идешь, то не так уж важно, в каком направлении пространства двигаешься.
А пока, чтоб голодный тигр графомании не слопал меня окончательно, подкормлю его блюдом из мыльной оперы под рабочим названием "Знаки".
Случилась эта история в то время, когда я рассчитывался по долговым обязательствам, именовавшимся "Священный Долг каждого советского гражданина". Родина взыскала мои долги без лишних нежностей и вопросов, отправив на Дальний Восток, в одну из частей ПВО советской армии.
Остригла машинкой волосы, оглядела оттопыренные уши, смешную лысую голову на длинной тонкой шейке, фыркнула, выдала неизбежные кирзовые сапоги, и чтоб достойно завершить картинку, утопила субтильного цыпленка в необъятных зеленых штанах и гимнастерке пятьдесят второго размера. Прищурилась на результат, довольно хмыкнула и легким пинком отправила своего новоявленного защитника в казарму, учиться мотать портянки и становиться мужчиной.
Представления Родины о способах превращения детей в воинов - отдельная и не всегда веселая тема. Небесспорные они, как минимум, мда-а-а. Воинская часть, куда я попал, не была приятным исключением. Все как у всех: Маразм, Мордобой, Воровство, Нищета. Все уже описано, ничего особенного. Вот разве что чистка картофеля ложками мне до сих пор в литературе не встречалась. Пожалуй, внесу-ка и я посильный вклад в формирование позитивного образа Вооруженных Сил.
Дело в том, что в столовой нашей части не было ножей. Т.е., у поваров были четыре штуки, но берегли их, как яйца имени Фаберже в Оружейной Палате Кремля, и для таких пустяков, как почистить семьсот килограмм картошки, конечно, же, не выдавали. Если вы думаете, что выдавали что-нибудь иное, то тоже ошибаетесь. Поэтому кухонный наряд чистил картофель... ложками, которых, впрочем, в столовой не было так же, как и ножей. Ложка у каждого солдата была своя. Добывали мы это сокровище каждый в индивидуальном порядке, кому как повезет и охраняли не хуже, чем Форт Нокс, потому что утрата ложки неизбежно влекла за собой обостренное чувство голода и потерю репутации, сравнимую с позором японского самурая, не сумевшего защитить своего сюзерена. Однако, я отвлекся.
Первые две недели жизни в казарме прошли в состоянии непреходящего животного ужаса; да просто паники, в которое меня привела армейская действительность. Внезапно оказалось, что вчерашний почти домашний мальчик, уверенный, что окружающий мир, в основном, дружелюбен, вдруг перестал быть человеком в человеческом обществе, и превратился в отнюдь не самого крупного паука в предельно агрессивной компании себе подобных. Кроме паники, была еще почти безнадежная надежда на чудо в виде какой-нибудь, все равно какой, серьезной проблемы со здоровьем, Аппендицит, воспаление легких, сложный перелом чего угодно, да хоть заворот кишок, что угодно, лишь бы избавиться от этого тошнотворного кошмара. Согласен, я был по-детски наивен. Один мой предприимчивый земляк, быстро сориентировался в ситуации, и в первую же неделю написал заявление с просьбой направить его служить в Афганистан, а затем быстренько вскрыл себе вены, чем обеспечил психиатрическую экспертизу, и увольнение из рядов по состоянию психического здоровья. Мы жутко его всем призывом возненавидели, как я теперь понимаю, за догадливость, а тогда думали, что за отсутствие патриотизма.
Через неделю - другую ужас притупился, отошел на второй план и уступил место удивлению от жутковатого, холодного, как лед, открытия, что бывают, оказывается, места, где В САМОМ БЛАГОПРИЯТНОМ ВАРИАНТЕ, никому, нет до тебя никакого дела, и что ТАК тоже можно жить. Прошло еще какое-то время. Чуда не случилось. Организм работал как часы и стало понятно, что ЭТО - на два ближайших года жизни, и что нужно приспосабливаться.
Ужас и удивление сменились привычкой. Нашлись способы не нарываться на лишние неприятности, появилось философское отношение к тем бедам, которых избежать не удалось, и служба пошла.
Через год военной барщины я уже знал, как правильно:
делать вид, что не спишь на политзанятиях,
отлынивать от утренней зарядки, незаметно забираясь в продавленную верхнюю койку и скрывая свое присутствие в ней одеялом,
засыпАть в казарме при температуре плюс два по Цельсию и просыпаться живым,
долбить ломом зимние сталагмиты из дерьма в гарнизонном сортире,
стирать холодной водой робу после отбоя, и до утра сушить ее утюгом,
воровать пряники с городского кондитерского комбината,
находить в три часа ночи сигареты, по настоятельной «просьбе» старослужащих,
тайком от офицеров жарить и приносить тем же старослужащим картофель-фри,
курить травку,
есть красную икру из трехлитровой банки столовыми ложками ( Дальний Восток все-таки),
прятать перед новым годом водку в шарообразных плафонах светильников,
силами двух отделений, за неимением подъемного крана, поднять шеститонную плиту, рухнувшую на двух моих товарищей из-за долбоеба-прапорщика, который, несмотря на явную опасность обвала, загнал нас туда, чтобы выкопать какую-то железку и сдать ее в металлолом.
Сделал за два похода на стрельбище шесть одиночных выстрелов из автомата по неподвижной мишени и освоил длинный список других, таких же необходимых для возмужания навыков.
Одним словом - стал воином. Армейское начальство за «отличные успехи в боевой и политической подготовке» премировало меня краткосрочным отпуском на родину.
Дорога домой пролегала через Москву, и так случилось, что первый раз в жизни я оказался в столице вечером 9-го мая, с билетом на завтрашний поезд, пустым желудком и с семьюдесятью копейками в кармане. С удовольствием погулял по вечерней Москве, посмотрел праздничный салют, съел мороженое и незадолго до закрытия переходов в метро засобирался на Павелецкий вокзал ночевать.
Там-то, в переходе, он меня и нашел.
Дядька лет сорока, благообразной наружности обратился с вопросом куда, дескать, служивый путь держишь? Я ответил, что на вокзал. Узнав, что поезд у меня только завтра, он поинтересовался, отмечал ли я уже сегодня праздник и, услышав в ответ, что смотрел салют и вообще у вас очень красиво, пригласил переночевать у него, присовокупив, что сам он весь день был на работе, отпраздновать не успел, родные в отъезде, а одному поглощать праздничный ужин тоскливо.
Состоялось краткое внутреннее совещание. Первым взял слово Пустой Желудок. Он напомнил о скудных запасах наличности, физической невозможности дальнейшего существования в голодном режиме, взвыл, что если его сейчас же как следует не наполнят, то он ни за что не отвечает и горячо поддержал предложение незнакомца. Здравый Смысл проблеял нечто невразумительное о вероятной опасности отправляться неизвестно куда с незнакомым человеком, чьи цели не очевидны, но Желудок грубо перебил его, драматически описав орудия пытки, замаскированные под кресла в зале ожидания, в которых в случае отказа от предложения доброго Самаритянина, нам с ним придется провести эту ночь, и одержал сокрушительную победу. Здравый смысл, со словами, что мы с Желудком можем горько о нашем легкомыслии пожалеть, да поздно будет, убрался к себе в подкорку, и мы поехали. Сначала на метро до пригородного поезда, а затем несколько остановок на электричке. Куда приехали, не знаю, но думаю, что это было какое-нибудь ближнее ЗАМКАДЬЕ на юге или юго-востоке столицы.
Чудесно поужинали. Выпили за приятной беседой бутылку вьетнамской водки. Я разомлел и совсем уже клевал носом, когда вдруг понял, что неприятно царапает мне нервы, и не дает безмятежно отдаться во власть Морфея. Это была речь хозяина квартиры, достигшая к тому моменту сладости патоки, и единственный диван, постеленный моим благодетелем.
"Не на полу же он спать собирается? А тогда где?" Игривый тон, ответа: "Рядом с тобой, милый!",- со щелчком забросил последний пазл в на место, и картинка сложилась. Стало ясно, что нас с ним разделяет нечто большее, чем оценка творческого наследия великого Басё, а именно - принципиальная разница взглядов на возможность сексуальной близости между мужчинами. Так быстро мне до сих пор трезветь не доводилось. Здравый смысл, уцелевший во время предыдущей стычки, вылез из подкорки, больно пнул отяжелевший от сытного ужина желудок, расценил разницу в весе, в случае проявления хозяином нежелательной настойчивости, как катастрофическую для меня, и объявил, что об удобной постели, в которую мы с Желудком уже собирались, нужно немедленно забыть и подумать о способах срочной и, по возможности, мирной эвакуации. Никаких возражений, конечно же, не последовало. Способы были благополучно найдены, и мы выбрались из чертовой квартиры, изрядно разозлив разочарованного любителя нежных задниц юных советских воинов, но никого и ничего при этом не повредив.
На улице Здравый Смысл на вопрос, куда двигаться, наорал на нас с Желудком, что когда мы сюда ехали его не слушали, а загнали под ноготь, откуда ни хрена не видно, и что, хоть он и избавил нас от страшной опасности быть обесчещенными, но больше дел с нами иметь не желает, а собирается немедленно отправляться спать, а мы пусть топаем куда хотим. Закончив тираду, он свернулся калачиком и деланно захрапел. Безмозглый Желудок кроме беспомощного нытья, что испорчен хороший ужин, что надо ж, так не повезло с хозяином, попался бы нормальный мужик сейчас бы уже спали, ничего дельного предложить не мог и был с позором изгнан из числа советников по жизненно важным вопросам. Времени было что-то между двумя и тремя часами ночи. Спросить дорогу оказалось не у кого, и мне ничего иного не оставалось, как довериться интуиции, которая в прошлом шутила со мной злые шутки значительно чаще, чем следовало бы добропорядочному внутреннему голосу. Ее вызвали на ковер и доходчиво объяснили, что хоть речь и не идет о жизни и смерти, но для нее это случай реабилитироваться или окончательно потерять в моих глазах всякую ценность, и что Правильная Интуиция обязательно привела бы своего хозяина, если не на вокзал, то хоть в такое место, где он мог бы спокойно дождаться утра, и не попасть в объятия свирепой московской комендатуры. Про московскую милицию я тогда ничего не знал, потому и боялся не того, чего следовало бы.
Не знаю, что на нее в итоге подействовало, угроза подвергнуться остракизму или мой несчастный вид, но интуиция подозрительно радостно откликнулась на призыв о помощи. Заверила, что не подведет, связалась с астральным GPS, получила маршрут и потащила всю компанию совсем не в ту сторону, куда я первоначально собирался направиться.
От той ночной прогулки осталось почему-то, ощущение полета. Я шел вроде бы по асфальту, но как-то не очень до него доставал. И была ночная свежесть и запах цветущей черемухи, и ощущение, что нет в мире никого, кроме меня и ночного города, который вдруг перестал быть чужим, незнакомым и таящим опасность, а превратился в бескрайнее светлое существо, наблюдающее за мной с отстраненно-ленивым, но добродушным интересом. Быть может истинная причина, тех ощущений в особенных свойствах вьетнамской водки, не знаю. Только с тех пор, очень люблю Москву, и пусть я наглец, но надеюсь, не без взаимности.
Очевидно, время смыло какие-то подробности, но я помню, что весь путь до вокзала проделал по абсолютно пустому проспекту, никого не встретил, ни разу никуда не свернул, и через полтора часа был на Павелецком.
Так жизнь в первый раз намекнула мне, что если точно знаешь, куда идешь, то не так уж важно, в каком направлении пространства двигаешься.