Почему гигантские сдвиги в нашем обществе не приводят к политическим результатам?
И тогда возникает самый ключевой и самый главный вопрос: почему же всё-таки гигантские сдвиги в нашем обществе не приводят к политическим результатам? Потому что на сегодняшний день эти сдвиги носят настроенческий характер. Это новые НАСТРОЕНИЯ. Этому надо радоваться. Эти настроения очень много значат. Но эти настроения не превращаются даже в умонастроения, тем более, в мировоззрение. А не превратившись в него, они не могут рождать мотивации. А не рождая мотивации, они не приводят к действию. И это первая проблема нашей эпохи.
Слишком долго, в течение 20 лет, менялись даже настроения. Мы должны быть счастливы, что они изменились. Но мы не должны на этом успокаиваться. Не должны. Потому что дальше идёт превращение настроений эмоциональных, разлитых в воздухе, общих, диффузных, хотя бы в умонастроения, насыщение этих настроений умом и чувством, более серьёзным, чем настроенческие вибрации («интенции», как говорят в науке).
«Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном».
Итак, настроения должны стать устойчивее, эмоционально насыщеннее и соединиться с умом, превратившись в умонастроения. Умонастроения должны превратиться в мировоззрение. Мировоззрение должно быть таким, чтобы пробуждать мотивационную сферу и её высшие этажи. Пробуждённая же всерьёз мотивационная сфера должна быть настолько разогрета, чтобы могли осуществляться правильные, точные, конкретные действия. Причём эти действия должны носить сдержанный, спокойный, холодный и блестяще организованный характер. А для того, чтобы действия могли носить организованный характер, нужна организация не по настроениям, а на совершенно другой основе. И эту основу нам ещё предстоит создать. И к этому мы сейчас приступаем.
Исследователи обнаружили эмоции, которые, как казалось, могут руководить поведением только отдельных высших представителей рода человеческого, в дочеловеческом сообществе. Они исследовали крыс (это очень известные эксперименты) и насыщали все их низшие фундаментальные потребности: в пище, воде, агрессии и так далее. Насытив все эти потребности, они предлагали крысе игру под названием «исследование лабиринта». Они актуализировали в крысе поисковую эмоцию - что происходит в этом лабиринте? Крысе ничего там не нужно - она не ищет там пищу, она не ищет там особь для совокупления, она не хочет никого порвать на части. Она просто хочет узнать, что там происходит. Это называется «поисковая эмоция».
Для того чтобы исследовать силу поисковой эмоции у крысы, включался ток различного напряжения и силы. Среди крыс оказывались отдельные особи, которые шли на этот ток, даже если сила тока была несовместима с жизнью особи. Особь умирала на этом токовом барьере только ради того, чтобы продолжать поиск. То есть желание вести поиск оказывалось выше, чем инстинкт самосохранения. Подчёркиваю, это была крыса - не человек, в котором, естественно, все эти этажи эмоций оказались гораздо более мощными. Если дочеловеческое, крысиное существование - это маленькая головка такого рода эмоций с огромным раздутым телом «нижних этажей» (пища, агрессия и так далее), то предполагалось, что человек - это тело с очень раздутой головкой высших потребностей. Тут и начинается теория потребностей.
О каком типе человека мы говорим? Что такое человек?
«…Что значит человек,
Когда его заветные желанья -
Еда да сон? Животное - и всё».
Это Шекспир. Это сказано много веков назад.
Итак, когда мы говорим о том, что целью человека является благополучие, которое должно быть низведено к преувеличенному, гипертрофированному и, даже можно сказать, нормальному, но очень богатому насыщению потребностей: в сексе, пище, питье, удовольствиях, ещё чём-то, - мы действительно уверены, что у человека нет ничего другого? Что можно насытить эти потребности в человеке, и человек будет счастлив?
Что тогда мы имеем в виду под человеком? На какой системе аргументов, на каком теоретическом базисе основывается эта модель человека? Это что за человек как «машина удовольствий»? Кроме принципа удовольствий, то есть удовлетворения низших потребностей, ничего больше нет? А счастье «открывать новое»? А, наконец, любовь?
В начале цикла передач «Суть времени» я говорил о продаже первородства за чечевичную похлёбку. Что происходит с человеком, когда он продаёт первородство за чечевичную похлёбку? Он теряет способность любить. Теряя способность любить, он теряет безумно много - он теряет бытие. Он теряет то, что связано со способностью не «иметь», а «быть». Если кто-то помнит, я тоже говорил об этом в первых передачах данного цикла. Он теряет это, потому что любовь - это счастье отдавать и даже жертвовать. И это невероятное счастье, являющееся основой подлинности.
Человек, который любит Россию, свой народ - он не обменяет счастье этой любви на телефонный тариф. Если же он обменивает счастье любви на телефонный тариф - значит, он не знает, что такое любовь. И он может бегать куда угодно: из театра или кино в монастырь, а из монастыря - в пиар-компанию, а потом ещё куда-нибудь, к каким-нибудь буддистам, а от буддистов ещё к кому-то… Он может бегать куда угодно, у него пути нет. Он сбился с дороги. Он любить не может. Он бесконечно несчастен, потому что он лишён любви. Будучи лишённым любви, он не может отдавать. Он не может быть счастлив тем, что он отдаёт, - и внутри поселяется огромная пустота, которую надо чем-то заполнить. И тогда в эту пустоту надо засунуть как можно больше «иметь».
«Хочу иметь вот это, это, это!» - кричит героиня моего спектакля. Она кричит после того, как что-то вырвано, и она лишена этой способности любить. Что-то произошло с огнём любви. Он потух, он оказался ушедшим на какую-то бесконечную глубину, из которой никак не может всплыть. И вот тогда ужас безлюбости рождает необходимость компенсации в этом «иметь». И все эти домики, все эти машины, все эти дворцы, все эти яхты, вся эта лихорадка, все эти очереди в позднесоветских магазинах, перешедшие в эти «Джинсовые раи» и прочее, всё это потребительское безумие связано только с одним - с безлюбостью, которую надо чем-то заполнить. С гигантской внутренней каверной, которую хоть чем, но заткни, потому что когда там такая пустота, то просто страшно. Каждую секунду кажется, что туда войдёт уже окончательный ад.
Эти вечные эрзацы, это вечное упование на то, что каким-то образом можно будет… ну, если нельзя любить, то можно развлечься; если нельзя любить, то можно приколоться; если нельзя любить, то можно… Но главное, - что нельзя любить. И смысла жизни тогда нет. Когда возникает любовь, вместе с нею возникает счастье жертвы, счастье дара и готовности отдать. Ты счастлив, что ты можешь отдать, а не получить. Когда ты отдаешь, тебе возвращается нечто в виде ответной волны. Ты преодолеваешь то, что Маркс называл отчуждением. Ты обретаешь полноту человеческого бытия - и вместе с нею подлинность. Человек, который сам не может любить, не может отличить подлинное от неподлинного. Его можно водить за нос как угодно до тех пор, пока ты снова в нём не зажёг огонь любви, или этот огонь не поднялся из каких-то последних глубин и не оживил его душу. Тогда он всё поймёт. Он сразу увидит, в чём отличие суррогата от подлинности, чести от бесчестия. Любовь рождает в человеке состояние «быть». Отсутствие состояния «быть» рождает в человеке состояние «иметь». Человек, погружённый в «иметь», несчастен, он мечется в аду. Но он может в нём метаться с разной скоростью, в зависимости от того, насколько в нём можно разбудить хотя бы эту низкую мотивацию.
Ряд французских просветителей доходил до того, что человек будет бессмертен и в этом состоянии будет ещё и счастлив. Другие говорили о счастье как о главном проекте Нового времени. Раньше считалось, что счастье существует только в меру божественного вознаграждения по ту сторону. Здесь речь шла уже об ином. Но движение предполагалось ими за счёт того, что разбуженные «иметь» будут, сталкиваясь, рождать энергию. А эта энергия потянет вперёд. «Да, это будет злая энергия! И что? Но она же потянет вперёд! Все эти столкновения родят восходящий поток».
Об этом говорилось прямо: «Пар может взорвать котёл, но если ты правильно котёл устроишь, то поезд побежит вперёд. Надо использовать только это, правильно использовать эту безупречную модель. А для этого надо отказаться от сострадания и от коллективизма, потому что только мечущийся индивидуум может хотеть по-настоящему. Только став индивидуумом и почувствовав себя отлучённым от связи, а значит, от любви и от всего, что даёт традиционное общество, он может возгореться до предельной алчности и захотеть иметь, иметь, иметь, иметь, иметь. А мы его организуем на законах разума, поставим ему рамки, создадим институты, учреждения, зададим правила игры. И он в этой своей низменной, отвратительной алчности начнёт творить благое дело: развивать производительные силы, двигать всё вперёд…»
Вот такой человек - имеющий, алчущий, помещённый в соответствующие социальные матрицы и принуждённый к беспощадному выполнению правил социально-ролевых игр, - есть актор Нового времени. Тем самым этот человек изначально оказался вне того, что называется «быть».
Теперь вернёмся к советской трагедии и к советскому проекту. Если бы советского человека переместили на территорию «быть» до конца, то он на этой территории оказался бы действительно по-настоящему новым, он бы развернул те потенциалы и те мощности, которые даёт само понятие «быть». Но этого человека - по крайней мере, с хрущёвских времён, а, в сущности, и раньше - сдвигали на территорию «иметь». А на территории «иметь» - свои законы. Нельзя выиграть у капитализма игру, находясь на его территории. Как только ты встал на территорию «иметь» и начал играть по правилам «иметь» - допусти грызню, допусти беспощадные убийства слабых, допусти законы эволюции, заставь работать всю жестокую машину «иметь». Тогда, может быть, она что-то и потянет вперёд до поры до времени. Невесть куда и невесть каким способом, но потянет. Но если параллельно ты стал это «иметь» придушивать, то ты создал человека позитивного, более идеально мотивированного, чем на Западе, - и слабого. Потому что ты ни силу «иметь» в нём не включил (ты её придушил), ни силу «быть» в нём не включил (ты увёл его с территории подлинного коммунизма)… И что же ты после этого с ним собираешься делать? Вот и возникло «общество «ням-ням», которое может зарезать один волк». Вот и возникла интеллигенция, которая срубила сук, на котором сидела. Вот и возникло общество, которое поверило этой интеллигенции. Вот и возник перестроечный импульс безумия (будь он проклят во веки веков!), в ходе которого устраивались все эти оргии вокруг пакта Молотов-Риббентроп и прочего. Вот и возникло всё это.
И для того чтобы это избыть, это надо, во-первых, осознать. И, во-вторых, твёрдо понять, что делается в рамках нового проекта.
Мы остаёмся с антропологической моделью «иметь», остаёмся на территории этого «иметь», - и тогда допускам все страсти, все жестокости и все дикие игры, которые существуют в пределах «иметь»?
Или мы действительно возвращаем человека на территорию «быть» и мобилизуем в нём другую силу, другие потребности, другие мотивационные уровни, - но такие, которые делают этого человека сильнее, чем человек капитализма или, шире говоря, человек модерна.
Это должен быть другой человек. В раннюю советскую и сталинскую эпоху он всё-таки был другой. И поэтому мог вершить чудеса и выиграть войну. В позднесоветскую эпоху он всё больше и больше сползал туда. И это сползание не останавливали, потому что так было удобнее.
Теперь мы должны понять, что никогда больше, если мы восстанавливаем проект, мы не позволим возобладать чувству «иметь» на нашей территории Идеального. Мы действительно говорим о другом человеке и начинаем этот разговор с самих себя. С антропологических катакомб. Мы можем действовать по принципу «быть»? Мы способны разворачивать все законы братства и солидарности? Мы способны жить по законам счастья и жертвы? Мы способны любить по-настоящему? Мы можем вернуть это чувство «любить» хотя бы в своей среде? А, вернув это себе, мы способны нести это за свои пределы? Если мы на всё это не способны, то дело швах. Но я абсолютно убеждён, что мы способны. Абсолютно в этом убеждён.
И как только эта способность будет развёрнута по-настоящему и настроения превращены в нечто большее, все грани между подлинным и неподлинным, честью и бесчестьем восстановятся. Низменное уйдёт. И Россия сможет совершить не просто великие исторические деяния, она может открыть воистину новую страницу всемирной истории.
Суть времени 33