Про 16 февраля: "Зовсим шуток не разумие"
Как только возникает тема будущей Российско-Украинской войны сразу вспоминаю вот этот фрагмент из классической книги Андрея Белянина:
- Никитушка, а ить весёлая зима у нас в этот год вытанцовывается. Обычно-то как - от первого снежку и до весенней травки на санях с горки ездят, баб снеговых катают, ну разве ещё снежками друг дружке морды мылят. Нет, праздники зимние, само собой, шумно да весело проходят. А тока нет того подъёму душевного, как опосля хоккея твого! Хоть и не люблю я его, прости господи, а душу греет… Или же вон дела наши милицейские, как ни верти, а всё время коротают. Митенька, опять же, скучать не даёт…
- Это точно, без этого массовика-затейника Лукошкино бы просто зачахло, - встал я. - Не захваливайте его раньше времени, бабуля, ещё неизвестно, понравится ли вам погром?
- И то верно, соколик, - честно признала Яга. - Ну дык пошли, что ль, посмотрим…
Мы и пошли. Погодка на улице - загляденье! Морозец лёгкий, снег под каблуком хрустит, как богемское стекло во время обыска, солнышко в небе к облакам ластится, а народ вокруг такой счастливый, такой улыбчивый… со всех концов, словно на октябрьскую демонстрацию, стекается. Нас приветствовали, спрашивали, как здоровье, приглашали посмотреть на погром, радовались, что нам всем по дороге. У дома Абрама Моисеевича уже собралась целая толпа. Виновник торжества ещё не явился, а сам Шмулинсон, похоже, не был ни напуган, ни расстроен. Он чинно беседовал с горожанами, приветливо кивал подходившим, а с капитанами хоккейных команд города даже обменивался традиционным спортивным рукопожатием.
- О, и ви тоже пришли смотреть на свежий погром? Я таки рад в вас видеть милицию, которая меня бережёт! Встаньте вот здесь, у крыльца, отсюда будет лучше видно.
- Не волнуйтесь, Абрам Моисеевич, - сурово козырнул я, - Еремеев с молодцами уже прибыл, мы никому не позволим тронуть вас хотя бы пальцем!
- Та ви шо?! Ви шо? - вытаращилась на меня поражённая жертва антисемитизма. - Люди собрались, лучшие места занимали ещё с вечера, а ви хотите всё отменить?!
- Минуточку, может, я чего-то недопонимаю…
- Мой дорогой Никита Иванович, ви человек молодой, и душа у вас открытая. Вислушайте меня, старого, больного еврея, вам это будет полезно на будущее… Ви думате, у меня это первый погром? Ха! Да я встречал свой первый погром ещё в пять лет! Мне было очень весело, но мама просила: «Абраша, плачь! Абраша, плачь, тебе говорят! Это традиция! Видишь, люди стараются, а ты портишь им праздник…» С тех пор я пережил шесть погромов, это будет седьмой. Моя Сара всю ночь репетировала с детьми жалостливые крики. Если не дать им выступить, они похоронят в себе актёров! Дайте мне слово, шо ви не будете их разочаровывать.
- Буду! - неожиданно обозлился я. - Вы мне тут демагогию не разводите! Погром - это нарушение общественного порядка, и я, как представитель власти, никому…
- Никитушка, глянь-кось, Митька наш с казаками пожаловал!
Я обернулся, костлявый палец Яги обличающе указывал на пёструю группу празднично одетых всадников. Их было немного - всего пятеро, включая нашего остолопа. Запорожцы неуверенно мялись в сёдлах, словно не зная, чего от них ждут. Народ, плотными рядами заполонивший всю улицу, разинув рты, следил за каждым их движением. Погромов до этого у нас не было, так что никто не знал, с чего начинать… Митька, узревший за спиной ростовщика меня и Ягу, явно перепугался, затравленно озираясь, начал по шапкам пересчитывать еремеевских стрельцов. Насчитал около двух десятков и приуныл окончательно. В этот момент к запорожцам на гнедой кобыле неспешно подъехал атаман Чорный. Свысока оглядев пожимающих плечами подчинённых, он хмыкнул, закрутил усы, бросил поводья одному из казаков и грузно сполз с седла:
- Здоровеньки булы, пане сыскной воевода! А шо цэ туточки твориться?
- А это погром! - с широкой улыбкой и сдвинутыми бровями объявил я. - Ваши парни решили устроить антиобщественную акцию на территории вверенного мне участка. Вы не слышали?
- Чув, потому и прыйшов, - кисло поморщился полковник. - Гей! Мордашко, Нахапнюк, Шмалько, Безрук, а ну, шо вы тут за гвалт зробыть выришилы?!
- Та ничого, пане отаманэ! - слаженным хором откликнулись все четверо. - То он баламут кацапський нас поутру нагнав. Казав, нибы тут погром який-то буде…
- А вы?
- А мы шо… Пишлы подывытысь!
- От дурни… - раздражённо сплюнул Чорный и, подмигнув мне, возвысил голос на нашего младшего сотрудника: - Цэ що ж ты, бисов сын, моих хлопцев на разбой толкаешь, а?!
- Кто, я?! - Под заинтересованными взглядами лукошкинцев Митька вертелся в седле, как рак на штопоре. - Пане полковнику, дак я… це ж воны… воны сами казалы, шо… Все ж беды от жидов, вот я и…
- Та, тю на него! - возмущённо открестились запорожцы. - Зовсим шуток не розумие…
- Ладно, на сегодня все свободны! - громко оповестил я, но, увидев скорбное лицо Шмулинсона, не смог выдержать его умоляющего взгляда. - Митя! Слазь с коня. Давай быстренький погром - и по домам, у меня дел полно.
Вконец убитый Митяй под сдержанные смешки толпы поплёлся к Шмулинсонову крыльцу. Счастливый отец семейства бросился ему навстречу, пал на колени и начал осторожно рвать на груди самую старую, самую грязную и самую ненужную из рубах.
- Бей жидов, спасай Россию… - тоскливо протянул Митька, не поднимая глаз и краснея, как бакен.
- Берите всё! Штаны, галстук, корыто, лекала, муку для мацы, и шоб ви жили, как я жил! - упоённо вопил Абрам Моисеевич. - Тока не трогайте жену и детей, у них слабое здоровье и горькая наследственность. Сара, выпускай!
Из дома вылетела простоволосая, в нижней рубашке, жена Шмулинсона, гордо выпихивая вперёд рвущихся ребятишек. Те заверещали так, что у меня разом оглохло правое ухо…
- Дяденьки, не бейте папу! О, и за шо нам такое горе! О, и как мы будем дальше жить?! О, и почему небеса так суровы к бедным еврейским мальчикам?!!
Чета Шмулинсонов откровенно гордилась своими детьми. Лукошкинцы вытирали слёзы и кое-где аплодировали. Похоже, сегодняшний погром удался на славу…
Андрей Белянин, "Отстрел Невест" (2006)
- Никитушка, а ить весёлая зима у нас в этот год вытанцовывается. Обычно-то как - от первого снежку и до весенней травки на санях с горки ездят, баб снеговых катают, ну разве ещё снежками друг дружке морды мылят. Нет, праздники зимние, само собой, шумно да весело проходят. А тока нет того подъёму душевного, как опосля хоккея твого! Хоть и не люблю я его, прости господи, а душу греет… Или же вон дела наши милицейские, как ни верти, а всё время коротают. Митенька, опять же, скучать не даёт…
- Это точно, без этого массовика-затейника Лукошкино бы просто зачахло, - встал я. - Не захваливайте его раньше времени, бабуля, ещё неизвестно, понравится ли вам погром?
- И то верно, соколик, - честно признала Яга. - Ну дык пошли, что ль, посмотрим…
Мы и пошли. Погодка на улице - загляденье! Морозец лёгкий, снег под каблуком хрустит, как богемское стекло во время обыска, солнышко в небе к облакам ластится, а народ вокруг такой счастливый, такой улыбчивый… со всех концов, словно на октябрьскую демонстрацию, стекается. Нас приветствовали, спрашивали, как здоровье, приглашали посмотреть на погром, радовались, что нам всем по дороге. У дома Абрама Моисеевича уже собралась целая толпа. Виновник торжества ещё не явился, а сам Шмулинсон, похоже, не был ни напуган, ни расстроен. Он чинно беседовал с горожанами, приветливо кивал подходившим, а с капитанами хоккейных команд города даже обменивался традиционным спортивным рукопожатием.
- О, и ви тоже пришли смотреть на свежий погром? Я таки рад в вас видеть милицию, которая меня бережёт! Встаньте вот здесь, у крыльца, отсюда будет лучше видно.
- Не волнуйтесь, Абрам Моисеевич, - сурово козырнул я, - Еремеев с молодцами уже прибыл, мы никому не позволим тронуть вас хотя бы пальцем!
- Та ви шо?! Ви шо? - вытаращилась на меня поражённая жертва антисемитизма. - Люди собрались, лучшие места занимали ещё с вечера, а ви хотите всё отменить?!
- Минуточку, может, я чего-то недопонимаю…
- Мой дорогой Никита Иванович, ви человек молодой, и душа у вас открытая. Вислушайте меня, старого, больного еврея, вам это будет полезно на будущее… Ви думате, у меня это первый погром? Ха! Да я встречал свой первый погром ещё в пять лет! Мне было очень весело, но мама просила: «Абраша, плачь! Абраша, плачь, тебе говорят! Это традиция! Видишь, люди стараются, а ты портишь им праздник…» С тех пор я пережил шесть погромов, это будет седьмой. Моя Сара всю ночь репетировала с детьми жалостливые крики. Если не дать им выступить, они похоронят в себе актёров! Дайте мне слово, шо ви не будете их разочаровывать.
- Буду! - неожиданно обозлился я. - Вы мне тут демагогию не разводите! Погром - это нарушение общественного порядка, и я, как представитель власти, никому…
- Никитушка, глянь-кось, Митька наш с казаками пожаловал!
Я обернулся, костлявый палец Яги обличающе указывал на пёструю группу празднично одетых всадников. Их было немного - всего пятеро, включая нашего остолопа. Запорожцы неуверенно мялись в сёдлах, словно не зная, чего от них ждут. Народ, плотными рядами заполонивший всю улицу, разинув рты, следил за каждым их движением. Погромов до этого у нас не было, так что никто не знал, с чего начинать… Митька, узревший за спиной ростовщика меня и Ягу, явно перепугался, затравленно озираясь, начал по шапкам пересчитывать еремеевских стрельцов. Насчитал около двух десятков и приуныл окончательно. В этот момент к запорожцам на гнедой кобыле неспешно подъехал атаман Чорный. Свысока оглядев пожимающих плечами подчинённых, он хмыкнул, закрутил усы, бросил поводья одному из казаков и грузно сполз с седла:
- Здоровеньки булы, пане сыскной воевода! А шо цэ туточки твориться?
- А это погром! - с широкой улыбкой и сдвинутыми бровями объявил я. - Ваши парни решили устроить антиобщественную акцию на территории вверенного мне участка. Вы не слышали?
- Чув, потому и прыйшов, - кисло поморщился полковник. - Гей! Мордашко, Нахапнюк, Шмалько, Безрук, а ну, шо вы тут за гвалт зробыть выришилы?!
- Та ничого, пане отаманэ! - слаженным хором откликнулись все четверо. - То он баламут кацапський нас поутру нагнав. Казав, нибы тут погром який-то буде…
- А вы?
- А мы шо… Пишлы подывытысь!
- От дурни… - раздражённо сплюнул Чорный и, подмигнув мне, возвысил голос на нашего младшего сотрудника: - Цэ що ж ты, бисов сын, моих хлопцев на разбой толкаешь, а?!
- Кто, я?! - Под заинтересованными взглядами лукошкинцев Митька вертелся в седле, как рак на штопоре. - Пане полковнику, дак я… це ж воны… воны сами казалы, шо… Все ж беды от жидов, вот я и…
- Та, тю на него! - возмущённо открестились запорожцы. - Зовсим шуток не розумие…
- Ладно, на сегодня все свободны! - громко оповестил я, но, увидев скорбное лицо Шмулинсона, не смог выдержать его умоляющего взгляда. - Митя! Слазь с коня. Давай быстренький погром - и по домам, у меня дел полно.
Вконец убитый Митяй под сдержанные смешки толпы поплёлся к Шмулинсонову крыльцу. Счастливый отец семейства бросился ему навстречу, пал на колени и начал осторожно рвать на груди самую старую, самую грязную и самую ненужную из рубах.
- Бей жидов, спасай Россию… - тоскливо протянул Митька, не поднимая глаз и краснея, как бакен.
- Берите всё! Штаны, галстук, корыто, лекала, муку для мацы, и шоб ви жили, как я жил! - упоённо вопил Абрам Моисеевич. - Тока не трогайте жену и детей, у них слабое здоровье и горькая наследственность. Сара, выпускай!
Из дома вылетела простоволосая, в нижней рубашке, жена Шмулинсона, гордо выпихивая вперёд рвущихся ребятишек. Те заверещали так, что у меня разом оглохло правое ухо…
- Дяденьки, не бейте папу! О, и за шо нам такое горе! О, и как мы будем дальше жить?! О, и почему небеса так суровы к бедным еврейским мальчикам?!!
Чета Шмулинсонов откровенно гордилась своими детьми. Лукошкинцы вытирали слёзы и кое-где аплодировали. Похоже, сегодняшний погром удался на славу…
Андрей Белянин, "Отстрел Невест" (2006)