Таштимир Синадуллович Марганов
Из участников войны в нашем Куларовском поселении остался один-единственный - это Таштимир Синадуллович Марганов. Ему идет 86-й год. На момент же призыва в армию не исполнилось и семнадцати. День рождения встретил, уже будучи курсантом Омского артиллерийского училища, где готовили младших командиров. Прошел ускоренный курс, получив звание сержанта. И в августе 44-го их выпуск был отправлен на Запад. На Второй Прибалтийский фронт.
Таштимир Синадуллович рассказывает:
«Как прибыли на первую пограничную станцию, начальник эшелона приказал, чтобы сразу уходили в лес. Страна, мол, чужая. Могут передать немцам сведения о прибытии свежих сил - прилетят «мессершмитты»… Так оно и случилось.
Не прошло, наверное, и часа, как успели в лесу укрыться, налетели стервятники, и посыпались бомбы. Когда нас вернули на станцию, мы увидели, что от состава осталось едва ли половина вагонов. Кое-как разместились в них и проехали ещё сколько-то. Потом шли пешком всю ночь напролет.
Со мной были два двоюродных брата - Марганов Нияз и Айтняков Саид.
Вот и передовая. Пополнение встречали командиры. Построили всех в колонну по четверо. Разделили на сотни. И разрешили отдых со сном. Правда, мне показалось, что я только закрыл глаза, как скомандовали подъем.
Я попал в 37-ю Гвардейскую Краснознаменную Рижскую штурмовую дивизию. А братья - в другие части. Шли бои за боями. Взяли города Моток, Жжетне, Монино. Форсировали реку Ольгу. И в каждом бою теряли товарищей. Мой земляк из деревни Бесчастновой, что до войны входила в Куларовский сельсовет, Николай Прокопьевич Бесчастных погиб на моих глазах. И произошло все это так.
Перед боем нам дали по «сто граммов наркомовских». Но я пить ни капли не стал. Тогда он попросил эту порцию для себя. Я сказал: «Какой из тебя тогда будет вояка? Бой минует, тогда и выпьем». - «Ты ещё надеешься остаться в живых, - ответил он, - а я - нет.»
Бой гремел на пшеничном поле. Но от взрывов на нем не осталось даже соломы, только мелкая пыль. Все это происходило на рассвете. Напарником, по-армейски, вторым номером станкового расчета у Николая был Куприянов Геннадий. И тот или погиб, или был раненый, без сознания, но в горячке атаки мы его потеряли. И когда залегли, я - в траве на меже, Николай - в воронке поблизости, он все звал своего товарища. А затем привстал на колено. Я еще прокричал: «Ложись!» И вот тут его срезало. Наповал. Прямо в голову. Я оставил его в воронке. Бой еще ведь не кончился, надо было идти вперед. Только взял документы и семейную фотографию, что носил он в кармане. Написал потом своему брату в юрты Куларовские, чтобы он передал это фото его родным. Помню, как Николай рассказывал, что женился перед самой войной. Что и пожили-то они с молодою женой только десять денечков…
А война катила на запад. К этому времени наши воевать уже научились. Наобум мы больше не перли, высылали вперед разведку. Довелось и мне быть разведчиком, чему поспособствовал такой случай. Обнаружили мы на одном из латышских хуторов ящик с салом соленым. «Вот бы к салу теперь картошечки», - размечтались бойцы. А вдоль ничейной полосы тянулось картофельное поле, местами заросшее высокой травой. Ну я взял вещмешок и сказал: пойду, мол, на промысел. Меня отговаривали, но я не послушал.
Осторожненько миновал небольшой мосток через ручей и пополз по бурьяну. Вот и первые гнезда. Раздвигаю бурьян и там вижу немца на корточках: тоже роет картошку. Я со страху дал по нему автоматную очередь. Сразу началась стрельба со стороны противника. Потом - с нашей, по немцам.
Я схватил мешок и бежать. Еле ноги унес. Сам себе поверить не мог, что остался живым, без единой царапины. И тут попал под гнев командира: мол, зачем ты фрица убил, вел бы живым как языка. Трибунал, мол, плачет по тебе.
Но ведь все решали секунды. Ведь и он мог вперед пальнуть. А картошки, кстати, в тот раз мне поесть так и не пришлось. Потому что за мной пришли и забрали в разведроту: там, мол, очень нужны такие отчаянные.
И такой еще случай вспомнил, как сидели в засаде.
Было их двенадцать бойцов. Каждый в своей отдельной ячейке, связанных между собой ходами сообщения. Караулили день и ночь, чтобы не прошла вражеская разведка. Трое суток лил дождь. Черпали воду котелками и выливали за бруствер. Вылезти из окопа было нельзя, чтобы не засветиться. Подстелили хворост на дно и сидели, словно кроты. Шинели мокрые, тяжеленные, перепачканные в земле. Мокрый ворот до крови натирает шею и щеки. Животы подвело от голода. За все время пищу горячую принесли только раз. И сухой паек подобрали.
На четвертые сутки проглянуло наконец солнышко. Тут же все скинули шинели, разостлали на бруствере, просушили, выхлопали - вся земля и глина отпали. И на сердце повеселело. К ночи смена пришла, передали свой пост другим.
Вот таким был солдатский быт. На войне не только стреляли и ходили в атаки. Но и жили под пулями - ели, спали, стирали, штопали. И писали письма домой.
Фронтовое везение, редко кому оно выпадало».
В бою на подступах к Риге 14 сентября 1944 года наш отважный земляк был тяжело ранен. Осколком снаряда в левую ногу. Словно страшными челюстями ему вырвало часть икры и к тому же задело кость. Кровь хлестала как из ручья. Рану помог перевязать его фронтовой товарищ из разведроты, пулеметчик Николай Немко, отдав ему свой бинт: одного оказалось мало. А еще отдал трофейный пистолет и бумажник, найденный им накануне в кармане убитого немца.
«Бери, - сказал ему фронтовой друг, - пригодится на черный день». Он ушел с пулеметом вперед, а раненый, волоча по земле непослушную ногу, что горела, словно в огне, пополз в сторону тыла.
Подобрали его, обессиленного и теряющего сознание, санитары. Завернув в одеяло, на собачьей упряжке вывезли из-под обстрела. А потом на подводе доставили в медсанбат. Там прочистили рану и отправили в прифронтовой госпиталь. Далее - санитарным эшелоном в тыл.
Лежал в госпитале в Москве. В самом центре столицы. В здании, где ранее размещалась офицерская школа. Рядом с Кремлем. Видел, как салютовали в честь взятия городов. В госпитале в такие моменты открывались тройные маскировочные шторы.
После московского госпиталя, где пролежал четыре месяца, попал в батальон выздоравливающих. Всем солдат был доволен: и лечением, и питанием, и вниманием медсестер. Но одна обида осталась: в медсанбате, пока был без сознания, «увели» вещмешок, все трофеи, данные другом, и даже приказ о награждении. Уцелели лишь только солдатская книжка да комсомольский билет, что носил при себе в кармане гимнастерки. Недолго пришлось ему воевать, всего полтора месяца. Но за этот период проявил он себя геройски, о чем говорят награды: орден Отечественной войны 2 степени и восемь медалей, из которых особо почитаемые им - медаль Жукова, «За отвагу».
А мирная послевоенная биография такова. Работал в родном колхозе «Кызыл сабанча» («Красный пахарь»). Побыл какое-то время кладовщиком. По причине инвалидности мог бы только присматривать за рабочими на току да давать указания. А он, глядя на женщин да мальчишек-подростков, что тягали порой непосильные грузы, сам вставал под мешки. Зерно грузили-сгружали то на сушилку, то в склады, то на сдачу в «госпоставки», отправляя в заготзерно. За сбои и промедление спрашивалось по самому строгому счету. В том числе и с кладовщика. Так что было не до болячек. «Ведь хирург что советовал, - говорил он себе, - разрабатывать ногу, чтобы не стянуло поврежденное сухожилие». Вот и разрабатывал, не щадя себя. Сколько раз открывалась рана, так что даже не мог ходить. Но поблажек себе не делал. И в конце концов победил: костылек был заброшен.
Был и такой эпизод в его биографии. Уезжал с семьёй на Север. Работал на восстановлении Салехардского рыбоконсервного комбината. Строил жилье.
А через несколько лет по возвращении на родину возглавил строительную бригаду в Куларово. В скольких совхозных да и в личных домах сельчан есть его, таштимировские, венцы. Поставил дом и себе, и своим сыновьям. Человек он разноталантливый! Чего только ни умеет!.. Славился по округе как один из лучших охотников. Промышлял пушного зверя - белок, лис, соболей. Ходил на медведя. И сейчас еще наш гвардеец не забыл охотничьих навыков, щедро делится ими с внуками. А уж плотницкий инструмент у него всегда под рукой. Последний объект, на котором трудился на девятом своем десятке, дом для дочери Майсары.
Планировал перекатать и свой семейный угол. Но не стало хозяюшки, и все планы сменились. А когда государство стало наделять ветеранов войны сертификатом на жилье, приобрел квартиру в Тобольске. Но однако там не прижился. Где же старому человеку, век прожившему на природе, изменить привычный уклад?
Да ему ли сидеть-томиться у подъезда на лавочке, когда столько в деревне дел? И стоит у причала лодка на знакомом любимом озере, ждет хозяина-рыбака.
Галина ТУНГУСОВА
с. Куларово
09 октября 2012, Сельский труженик № 79 (9443)
http://tyumedia.ru/105566.html
Таштимир Синадуллович рассказывает:
«Как прибыли на первую пограничную станцию, начальник эшелона приказал, чтобы сразу уходили в лес. Страна, мол, чужая. Могут передать немцам сведения о прибытии свежих сил - прилетят «мессершмитты»… Так оно и случилось.
Не прошло, наверное, и часа, как успели в лесу укрыться, налетели стервятники, и посыпались бомбы. Когда нас вернули на станцию, мы увидели, что от состава осталось едва ли половина вагонов. Кое-как разместились в них и проехали ещё сколько-то. Потом шли пешком всю ночь напролет.
Со мной были два двоюродных брата - Марганов Нияз и Айтняков Саид.
Вот и передовая. Пополнение встречали командиры. Построили всех в колонну по четверо. Разделили на сотни. И разрешили отдых со сном. Правда, мне показалось, что я только закрыл глаза, как скомандовали подъем.
Я попал в 37-ю Гвардейскую Краснознаменную Рижскую штурмовую дивизию. А братья - в другие части. Шли бои за боями. Взяли города Моток, Жжетне, Монино. Форсировали реку Ольгу. И в каждом бою теряли товарищей. Мой земляк из деревни Бесчастновой, что до войны входила в Куларовский сельсовет, Николай Прокопьевич Бесчастных погиб на моих глазах. И произошло все это так.
Перед боем нам дали по «сто граммов наркомовских». Но я пить ни капли не стал. Тогда он попросил эту порцию для себя. Я сказал: «Какой из тебя тогда будет вояка? Бой минует, тогда и выпьем». - «Ты ещё надеешься остаться в живых, - ответил он, - а я - нет.»
Бой гремел на пшеничном поле. Но от взрывов на нем не осталось даже соломы, только мелкая пыль. Все это происходило на рассвете. Напарником, по-армейски, вторым номером станкового расчета у Николая был Куприянов Геннадий. И тот или погиб, или был раненый, без сознания, но в горячке атаки мы его потеряли. И когда залегли, я - в траве на меже, Николай - в воронке поблизости, он все звал своего товарища. А затем привстал на колено. Я еще прокричал: «Ложись!» И вот тут его срезало. Наповал. Прямо в голову. Я оставил его в воронке. Бой еще ведь не кончился, надо было идти вперед. Только взял документы и семейную фотографию, что носил он в кармане. Написал потом своему брату в юрты Куларовские, чтобы он передал это фото его родным. Помню, как Николай рассказывал, что женился перед самой войной. Что и пожили-то они с молодою женой только десять денечков…
А война катила на запад. К этому времени наши воевать уже научились. Наобум мы больше не перли, высылали вперед разведку. Довелось и мне быть разведчиком, чему поспособствовал такой случай. Обнаружили мы на одном из латышских хуторов ящик с салом соленым. «Вот бы к салу теперь картошечки», - размечтались бойцы. А вдоль ничейной полосы тянулось картофельное поле, местами заросшее высокой травой. Ну я взял вещмешок и сказал: пойду, мол, на промысел. Меня отговаривали, но я не послушал.
Осторожненько миновал небольшой мосток через ручей и пополз по бурьяну. Вот и первые гнезда. Раздвигаю бурьян и там вижу немца на корточках: тоже роет картошку. Я со страху дал по нему автоматную очередь. Сразу началась стрельба со стороны противника. Потом - с нашей, по немцам.
Я схватил мешок и бежать. Еле ноги унес. Сам себе поверить не мог, что остался живым, без единой царапины. И тут попал под гнев командира: мол, зачем ты фрица убил, вел бы живым как языка. Трибунал, мол, плачет по тебе.
Но ведь все решали секунды. Ведь и он мог вперед пальнуть. А картошки, кстати, в тот раз мне поесть так и не пришлось. Потому что за мной пришли и забрали в разведроту: там, мол, очень нужны такие отчаянные.
И такой еще случай вспомнил, как сидели в засаде.
Было их двенадцать бойцов. Каждый в своей отдельной ячейке, связанных между собой ходами сообщения. Караулили день и ночь, чтобы не прошла вражеская разведка. Трое суток лил дождь. Черпали воду котелками и выливали за бруствер. Вылезти из окопа было нельзя, чтобы не засветиться. Подстелили хворост на дно и сидели, словно кроты. Шинели мокрые, тяжеленные, перепачканные в земле. Мокрый ворот до крови натирает шею и щеки. Животы подвело от голода. За все время пищу горячую принесли только раз. И сухой паек подобрали.
На четвертые сутки проглянуло наконец солнышко. Тут же все скинули шинели, разостлали на бруствере, просушили, выхлопали - вся земля и глина отпали. И на сердце повеселело. К ночи смена пришла, передали свой пост другим.
Вот таким был солдатский быт. На войне не только стреляли и ходили в атаки. Но и жили под пулями - ели, спали, стирали, штопали. И писали письма домой.
Фронтовое везение, редко кому оно выпадало».
В бою на подступах к Риге 14 сентября 1944 года наш отважный земляк был тяжело ранен. Осколком снаряда в левую ногу. Словно страшными челюстями ему вырвало часть икры и к тому же задело кость. Кровь хлестала как из ручья. Рану помог перевязать его фронтовой товарищ из разведроты, пулеметчик Николай Немко, отдав ему свой бинт: одного оказалось мало. А еще отдал трофейный пистолет и бумажник, найденный им накануне в кармане убитого немца.
«Бери, - сказал ему фронтовой друг, - пригодится на черный день». Он ушел с пулеметом вперед, а раненый, волоча по земле непослушную ногу, что горела, словно в огне, пополз в сторону тыла.
Подобрали его, обессиленного и теряющего сознание, санитары. Завернув в одеяло, на собачьей упряжке вывезли из-под обстрела. А потом на подводе доставили в медсанбат. Там прочистили рану и отправили в прифронтовой госпиталь. Далее - санитарным эшелоном в тыл.
Лежал в госпитале в Москве. В самом центре столицы. В здании, где ранее размещалась офицерская школа. Рядом с Кремлем. Видел, как салютовали в честь взятия городов. В госпитале в такие моменты открывались тройные маскировочные шторы.
После московского госпиталя, где пролежал четыре месяца, попал в батальон выздоравливающих. Всем солдат был доволен: и лечением, и питанием, и вниманием медсестер. Но одна обида осталась: в медсанбате, пока был без сознания, «увели» вещмешок, все трофеи, данные другом, и даже приказ о награждении. Уцелели лишь только солдатская книжка да комсомольский билет, что носил при себе в кармане гимнастерки. Недолго пришлось ему воевать, всего полтора месяца. Но за этот период проявил он себя геройски, о чем говорят награды: орден Отечественной войны 2 степени и восемь медалей, из которых особо почитаемые им - медаль Жукова, «За отвагу».
А мирная послевоенная биография такова. Работал в родном колхозе «Кызыл сабанча» («Красный пахарь»). Побыл какое-то время кладовщиком. По причине инвалидности мог бы только присматривать за рабочими на току да давать указания. А он, глядя на женщин да мальчишек-подростков, что тягали порой непосильные грузы, сам вставал под мешки. Зерно грузили-сгружали то на сушилку, то в склады, то на сдачу в «госпоставки», отправляя в заготзерно. За сбои и промедление спрашивалось по самому строгому счету. В том числе и с кладовщика. Так что было не до болячек. «Ведь хирург что советовал, - говорил он себе, - разрабатывать ногу, чтобы не стянуло поврежденное сухожилие». Вот и разрабатывал, не щадя себя. Сколько раз открывалась рана, так что даже не мог ходить. Но поблажек себе не делал. И в конце концов победил: костылек был заброшен.
Был и такой эпизод в его биографии. Уезжал с семьёй на Север. Работал на восстановлении Салехардского рыбоконсервного комбината. Строил жилье.
А через несколько лет по возвращении на родину возглавил строительную бригаду в Куларово. В скольких совхозных да и в личных домах сельчан есть его, таштимировские, венцы. Поставил дом и себе, и своим сыновьям. Человек он разноталантливый! Чего только ни умеет!.. Славился по округе как один из лучших охотников. Промышлял пушного зверя - белок, лис, соболей. Ходил на медведя. И сейчас еще наш гвардеец не забыл охотничьих навыков, щедро делится ими с внуками. А уж плотницкий инструмент у него всегда под рукой. Последний объект, на котором трудился на девятом своем десятке, дом для дочери Майсары.
Планировал перекатать и свой семейный угол. Но не стало хозяюшки, и все планы сменились. А когда государство стало наделять ветеранов войны сертификатом на жилье, приобрел квартиру в Тобольске. Но однако там не прижился. Где же старому человеку, век прожившему на природе, изменить привычный уклад?
Да ему ли сидеть-томиться у подъезда на лавочке, когда столько в деревне дел? И стоит у причала лодка на знакомом любимом озере, ждет хозяина-рыбака.
Галина ТУНГУСОВА
с. Куларово
09 октября 2012, Сельский труженик № 79 (9443)
http://tyumedia.ru/105566.html