Внутреннее зеркало
Сейчас расскажу как провалиться во времени, лет эдак на двадцать. Все, что нужно для этого - дорога, по которой вы частенько ездили в молодости и музыка, которую вы тогда слушали. А вот как это работает:
Доказано, что тонкая линия дороги, проложенная сквозь обычный мир чуть-чуть искривляет пространство и время вокруг неё. Длина, ширина, высота сжимаются в единственный вектор, стрелу летящую из пункта А в пункт Б, измеряемую не в милях или километрах, а в часах и минутах - голос навигатора бесстрастно отмеряет: минус три часа до прибытия... минус два часа... Впрочем, в моей голове время отматывается гораздо быстрее - чем дальше несется машина, тем раньше во времени переношусь я - минус двадцать лет... минус двадцать один год... двадцать два... двадцать три... Остаётся только включить музыку, которую я слушал двадцать лет назад, возвращаясь по этой дороге обратно в колледж. Шлем, сотканный из песен Аквариума, ДДТ, Аукцыона, Земфиры, плотно облегает голову, удобно, так же как и раньше.
Рецепт начинает действовать. Город перестаёт тянуться за мной своими пыльными щупальцами и машина влетает в зеленые холмы севера штата. В моих глазах стробоскопически меняются знакомые пейзажи, в моих ушах звучат наизусть заученные слова, моё тело перестаёт болеть и начинает... Господи, в моём возрасте, я уже успел подзабыть это чувство, которое тогда было моим постоянным спутником, пронизывало каждую клетку в моём теле, просачивалось в мозг и отравляло его настолько, что противоядие не приносило никакого облегчения. Вслед за похотью - впрочем, нет - оседлав её, как мартышка цирковую клячу, приходит волнующее чувство предвкушения - всех тех приключений, которые каждый юноша, ведомый своим самым главным чувством, ищет на свою голову. Главные чувства моей юности бурным потоком врываются в моё сознание, немедленно вымывают всё, что в нём столько лет собиралось и вот: мне снова двадцать, я еду в универ, в моём багажнике позвякивает разная снедь, приготовленная мамой, а на переднем сиденье - куча кассет, купленных папой на распродаже в Брайтонском «Мосвидеофильме». От Нью-Йорка до университета где-то четыре кассеты езды; я достаю из радио «Рожденного в СССР» и вставляю в него «Я получил эту роль».
Вслед за кассетой, я кричу слова, стараясь правильнее взять верхние ноты - ведь мне потом это петь под гитару на наших тусовках, на которые могут заглянуть новые, неизведанные девочки.
Снова и снова, как мантры Харе-Кришны, мы будем орать слова этих песен в наших прокуренных, студенческих квартирах. Эти песни были для нас всем - времяпровождением, религией, смыслом жизни, способом переспать с новой подругой. Моя молодость - это зимняя нескончаемая ночь, сигареты, подруги, гитары и водка, сочетающиеся друг с другом бесконечным количеством комбинаций, как в калейдоскопе. Мысли о том, что мы когда нибудь проживем границы нашей молодости были настолько чудовищными в своей невероятности, что отметались немедленно. Мы вели себя как бабочки-однодневки, рожденные только для того, чтобы пропеть свои брачные песни, потрахаться и умереть. И как и они, мы были движимы бессознательным инстинктом, который шептал нам, что всё это - ночь, песни, бесконечные посиделки на кухнях - и есть самое важное, чем мы можем заниматься.
Я смотрю в зеркало заднего вида. Тот двадцатилетний парень, в голове которого я сейчас нахожусь, был настолько непохожим на меня, что только общие документы и приблизительное портретное сходство подтверждают, что мы - один и тот-же человек. Замечал ли я тогда череду мужиков, один старше другого, хищно подсматривающих за мной через мои глаза, подглядывающих не только снаружи, но и изнутри? Я смотрю в зеркало заднего вида и на мгновение замечаю в нём пристальный, старческий взгляд.
Доказано, что тонкая линия дороги, проложенная сквозь обычный мир чуть-чуть искривляет пространство и время вокруг неё. Длина, ширина, высота сжимаются в единственный вектор, стрелу летящую из пункта А в пункт Б, измеряемую не в милях или километрах, а в часах и минутах - голос навигатора бесстрастно отмеряет: минус три часа до прибытия... минус два часа... Впрочем, в моей голове время отматывается гораздо быстрее - чем дальше несется машина, тем раньше во времени переношусь я - минус двадцать лет... минус двадцать один год... двадцать два... двадцать три... Остаётся только включить музыку, которую я слушал двадцать лет назад, возвращаясь по этой дороге обратно в колледж. Шлем, сотканный из песен Аквариума, ДДТ, Аукцыона, Земфиры, плотно облегает голову, удобно, так же как и раньше.
Рецепт начинает действовать. Город перестаёт тянуться за мной своими пыльными щупальцами и машина влетает в зеленые холмы севера штата. В моих глазах стробоскопически меняются знакомые пейзажи, в моих ушах звучат наизусть заученные слова, моё тело перестаёт болеть и начинает... Господи, в моём возрасте, я уже успел подзабыть это чувство, которое тогда было моим постоянным спутником, пронизывало каждую клетку в моём теле, просачивалось в мозг и отравляло его настолько, что противоядие не приносило никакого облегчения. Вслед за похотью - впрочем, нет - оседлав её, как мартышка цирковую клячу, приходит волнующее чувство предвкушения - всех тех приключений, которые каждый юноша, ведомый своим самым главным чувством, ищет на свою голову. Главные чувства моей юности бурным потоком врываются в моё сознание, немедленно вымывают всё, что в нём столько лет собиралось и вот: мне снова двадцать, я еду в универ, в моём багажнике позвякивает разная снедь, приготовленная мамой, а на переднем сиденье - куча кассет, купленных папой на распродаже в Брайтонском «Мосвидеофильме». От Нью-Йорка до университета где-то четыре кассеты езды; я достаю из радио «Рожденного в СССР» и вставляю в него «Я получил эту роль».
Вслед за кассетой, я кричу слова, стараясь правильнее взять верхние ноты - ведь мне потом это петь под гитару на наших тусовках, на которые могут заглянуть новые, неизведанные девочки.
Снова и снова, как мантры Харе-Кришны, мы будем орать слова этих песен в наших прокуренных, студенческих квартирах. Эти песни были для нас всем - времяпровождением, религией, смыслом жизни, способом переспать с новой подругой. Моя молодость - это зимняя нескончаемая ночь, сигареты, подруги, гитары и водка, сочетающиеся друг с другом бесконечным количеством комбинаций, как в калейдоскопе. Мысли о том, что мы когда нибудь проживем границы нашей молодости были настолько чудовищными в своей невероятности, что отметались немедленно. Мы вели себя как бабочки-однодневки, рожденные только для того, чтобы пропеть свои брачные песни, потрахаться и умереть. И как и они, мы были движимы бессознательным инстинктом, который шептал нам, что всё это - ночь, песни, бесконечные посиделки на кухнях - и есть самое важное, чем мы можем заниматься.
Я смотрю в зеркало заднего вида. Тот двадцатилетний парень, в голове которого я сейчас нахожусь, был настолько непохожим на меня, что только общие документы и приблизительное портретное сходство подтверждают, что мы - один и тот-же человек. Замечал ли я тогда череду мужиков, один старше другого, хищно подсматривающих за мной через мои глаза, подглядывающих не только снаружи, но и изнутри? Я смотрю в зеркало заднего вида и на мгновение замечаю в нём пристальный, старческий взгляд.