Гланды
Она мне говорит: «...ты же мужик!»
Тётечка в белом халате заводит меня в большую комнату, всю в кафельных плитках болотного цвета. В комнате - четыре кресла, типа тех которые стоят в зубных кабинетах. Подносы со стальными инструментами, пузырьки с лекарствами. В трёх креслах - по зарёванному, в кровавых соплях, маленькому ребёнку. Четвертое - пустое. Для меня.
Страшно, конечно, было. Но буднично-страшно. Как любому восьмилетнему ребёнку у врача. Уколы, прививки. Из пальца - кровь. Зубы - щипцами, молочные. Так-что, гланды - так гланды.
Сажают меня в кресло. Колючие глаза молодой докторши над марлевой повязкой: «...ты ж мужик! Не боись! Не больно будет...» Я стал хныкать потише.
И - действительно. Укол, сначала, болел немножко, а потом уже скорее страшно, чем больно - пока докторша не прищурилась, раздвинула мне челюсти пошире, посветила в лицо фонариком. Затем она взяла какую-то штуку со стального подноса, засунула её мне в нос через рот и дёрнула там что-то. Все вокруг качнулось хрустальной болью; доктор вытянула щипцы, бросила кровавый сгусток на поднос. «Все, все...», приговаривала она, пока боль перетекала в рёв и слёзы.
Сами гланды-то мне обезболили вполне качественно. Докторша уже закруглялась, но вдруг прищурилась, посветила фонариком. Глянь-ка: аденоиды - носоглоточные миндалины - воспаленные какие. Ребёнок, он ведь, тут вот, сидит уже. Ну она и рванула. А чего там еще обезболивать? Раз - и готово.
Дальше - как сквозь лобовое стекло во время дождя - все серо и мутно. Помню, приняли меня шершавые руки медсестры, донесли до палаты и сдали волнующимся маме и папе. Зря волновались, конечно. Выписали на следующий день уже.
- Яшенька, скажи доктору спасибо. Яша! Простите его, он стесняется.
- Ничего страшного, хороший мальчик! - докторша погладила меня по голове, - Заживет - не будет ртом дышать, невэсты больше любить будут.
- Спасибо вам большое, доктор.
В общем, нормальные суровые будни советского ребёнка.
- Хороший мальчик! Ну-ка, на прощанье, скажи-ка мне «ааааааа»!
...Или - страшная психическая травма для пожилого американского дяди.
- Какая еще психическая травма? - нахмурилась докторша.
- Вот смотрите, доктор, - стеснительно сказал я, - например, когда я вырасту, при встрече с другими тётеньками приблизительного вашего возраста - буду испытывать навязчивое побуждение содрать с них белые халаты...
Я оглянулся на маму, но она меня не слушала.
- ...и другую одежду. Или вот еще: подсознательно пытаясь залечить больное место - буду стремиться запихивать различные порошки в нос. Или...
Доктор рассмеялась и снова потрепала меня по макушке. Она расцеловалась с мамой и мы пошли к автобусной остановке.
- ...Мама! Можно мороженое?
- Тебе нельзя, ведь только операцию сделали!
Я разрыдался горько.
Тётечка в белом халате заводит меня в большую комнату, всю в кафельных плитках болотного цвета. В комнате - четыре кресла, типа тех которые стоят в зубных кабинетах. Подносы со стальными инструментами, пузырьки с лекарствами. В трёх креслах - по зарёванному, в кровавых соплях, маленькому ребёнку. Четвертое - пустое. Для меня.
Страшно, конечно, было. Но буднично-страшно. Как любому восьмилетнему ребёнку у врача. Уколы, прививки. Из пальца - кровь. Зубы - щипцами, молочные. Так-что, гланды - так гланды.
Сажают меня в кресло. Колючие глаза молодой докторши над марлевой повязкой: «...ты ж мужик! Не боись! Не больно будет...» Я стал хныкать потише.
И - действительно. Укол, сначала, болел немножко, а потом уже скорее страшно, чем больно - пока докторша не прищурилась, раздвинула мне челюсти пошире, посветила в лицо фонариком. Затем она взяла какую-то штуку со стального подноса, засунула её мне в нос через рот и дёрнула там что-то. Все вокруг качнулось хрустальной болью; доктор вытянула щипцы, бросила кровавый сгусток на поднос. «Все, все...», приговаривала она, пока боль перетекала в рёв и слёзы.
Сами гланды-то мне обезболили вполне качественно. Докторша уже закруглялась, но вдруг прищурилась, посветила фонариком. Глянь-ка: аденоиды - носоглоточные миндалины - воспаленные какие. Ребёнок, он ведь, тут вот, сидит уже. Ну она и рванула. А чего там еще обезболивать? Раз - и готово.
Дальше - как сквозь лобовое стекло во время дождя - все серо и мутно. Помню, приняли меня шершавые руки медсестры, донесли до палаты и сдали волнующимся маме и папе. Зря волновались, конечно. Выписали на следующий день уже.
- Яшенька, скажи доктору спасибо. Яша! Простите его, он стесняется.
- Ничего страшного, хороший мальчик! - докторша погладила меня по голове, - Заживет - не будет ртом дышать, невэсты больше любить будут.
- Спасибо вам большое, доктор.
В общем, нормальные суровые будни советского ребёнка.
- Хороший мальчик! Ну-ка, на прощанье, скажи-ка мне «ааааааа»!
...Или - страшная психическая травма для пожилого американского дяди.
- Какая еще психическая травма? - нахмурилась докторша.
- Вот смотрите, доктор, - стеснительно сказал я, - например, когда я вырасту, при встрече с другими тётеньками приблизительного вашего возраста - буду испытывать навязчивое побуждение содрать с них белые халаты...
Я оглянулся на маму, но она меня не слушала.
- ...и другую одежду. Или вот еще: подсознательно пытаясь залечить больное место - буду стремиться запихивать различные порошки в нос. Или...
Доктор рассмеялась и снова потрепала меня по макушке. Она расцеловалась с мамой и мы пошли к автобусной остановке.
- ...Мама! Можно мороженое?
- Тебе нельзя, ведь только операцию сделали!
Я разрыдался горько.