Про Генри Мура и Андрея Вознесенского
Запись из моего журнала двухлетней давности. Я тогда по ряду причин не решилась ее повторить в сообществе, да и сейчас не уверена, что она здесь к месту. Но пусть все-таки будет. Это такая очень странная прогулка, вокруг и внутри (да-да внутри) одной-единственной совершенно абстрактной скульптуры.
Что это и где это. Генри Мур, две большие формы (Large Two Forms), 1969. Много лет стояла на улице возле Картинной галереи провинции Онтарио, в 2017 году ее перенесли в обновленный Grange Park позади галереи.
Давным-давно собиралась это сделать. В качестве волшебного пенделя в 2019 году сработал скульптурный сад в Новом Орлеане, моментально узнанная без таблички тамошняя скульптура Генри Мура и моя странная память, выдавшая на гора историю о мамином ящике с поэтическими книжками, которому я, как мне помнилось, была обязана заочным знакомством с Муром благодаря Андрею Вознесенскому.
Ну вот, записала я ту историю про Генри Мура и мамины книги, задним числом принялась всерьез вспоминать, где ж это было у Вознесенского, и в итоге с помощью брата и лучшей подруги выяснила, что случился со мной классический случай ложного воспоминания с замещением деталей.
Да, Вознесенский писал про Мура. Называлалось эта... хммм... ладно, пусть будет повесть "О". Вот просто "О" - и всё. Собственно, она в целом и в основном как раз и есть про Генри Мура, но по ходу повествования Андрея Андреевича уводило в разные ассоциации, реминисценции, воспоминания и фантазии. В свободный полёт. Вот только опубликована повесть была сначала в "Новом мире" в конце 1982 года, а потом - в книге "Прорабы духа" в 1984. То есть в том мамином ящике ни журнал, ни книга оказаться, увы, никак не могли. Впрочем, не так уж я перепутала: не попадись мне среди маминых книг Вознесенский, вряд ли бы я в свои тринадцать лет стала читать эту повесть.
Так, это всё хорошо, но мне нужен был текст. Вот задачка для любопытных - попробуйте найти в сети повесть, название которой состоит из одной-единственной буквы.
Я нашла. И теперь, собственно, передаю слово Андрею Андреевичу Вознесенскому. Благодаря этому странному растрёпанному тексту, прочитанному в тринадцать лет, я в свое время встретилась в Торонто с Генри Муром как со старым знакомым. Без вопроса "а что это тут за фигня бронзовая стоит?"
Сумерничаю с Муром.
На столе перед ним проволока, гипсовая крошка, чья-то челюсть, обломок кости палеолита. Фигурки его смахивают на многочленные земляные орехи - арахисы - со сморщенной кожурой, только белого цвета, гипсовые. Некоторые из них стоят на столе, как игрушечные арахисовые солдатики. Другие валяются, как сухие известковые остовы мертвых ос.
Старый Мур - производитель дыр.
Неготовая дыра прислонена к стене.
Ему восемьдесят три. Он недавно повредил спину, ему трудно двигаться, поэтому он и формует эти мини-модели, а подручные потом увеличивают их до размеров гигантских каменных орясин. Каморка его тесная, под масштаб фигурок. У стены, как главный натурщик, белеет огромный череп мамонта с маленькими дырами глазниц и чей-то позвонок размером в умывальную раковину.
Это XX век, подводя итоги, упрямо и скрупулезно ищет свою идею, находит провалы, зачищает неровности гипса скальпелем.
Мур садится за руль. Меня сажают рядом - для обзора.
Машина еле-еле трогается. Мы проезжаем по парку, по музею Мура. В мире нет подобных галерей. Его парк - анфилада из огромных полян, среди которых стоят, сидят, возлежат, парят, тоскуют скульптуры - его гигантские окаменевшие идеи. Зеленые залы образованы изумрудными английскими газонами, окаймленными вековыми купами, среди которых есть и березы.
- Скульптура должна жить в природе, - доносится глуховатый голос создателя, - сквозь нее должны пролетать птицы. Она должна менять освещение от облаков, от времени суток и года.
Машина еле-еле слышно, как сумерки, движется, кружит вокруг идей, вползает на газоны, оставляя закругленные серебряные колеи примятой травы, объезжает объемы. Как в замедленной кинохронике, открываются новые ракурсы.
- Объемы надо видеть в движении.
Он слегка то убыстряет, то замедляет ход. Кажется, он спокоен, но голос иногда хрипловато подрагивает, он всегда волнуется при встрече с созданиями. Его вещи нельзя смотреть в закупоренных комнатах, с одной точки обзора.
- Самая худшая площадка на воздухе, на воле лучше самого распрекрасного дворца-галереи. Вещь должна слиться с природой, стать ею. Вон той пятнадцать лет, - говорит он о скульптуре, как говорят о яблоне или корове.
В одну из скульптур ведет овечья тропа.
Это его «Овечий свод». Две мраморные формы нежно склонились одна над другой, ласкаясь, как мать с детенышем. Под образованный ими навес, мраморный свод нежности, любят забиваться овцы. Они почувствовали ласку форм и прячутся под ними от зноя и ненастья. Как надо чувствовать природу, чтобы тебя полюбили животные!
Вот наконец знаменитые дыры Мура. Они стали основой его стиля и индивидуальности. Поздние осы вьются сквозь них. Люди смотрят мир сквозь них. Здесь каждый может подобрать себе по размеру печаль и судьбу. Надо знать только свою душевную диоптрию.
Пространство и события не только вокруг, но и внутри нас. В нас видны, плывут, просвечивают пейзажи горя, лиц, разлук и пространства иных измерений.
Это отверстые проемы между «здесь» и «там».
MOORE - так пишется по-английски его имя. Оно образовано двумя «о». Да простят мне английские муроведы наивность лингвистического метода! Я вижу, как вытягивается уже достаточно вытянутое аристократическое лицо Джона Рассела, автора монографии о Муре, мы многие часы провели с ним в беседах: ах, вот куда клонит этот русский! Да, я уверен, что эти «о» стали неосознанно творческим автографом Мура в камне - отсюда его отверстия, овальные люки в пространстве. Скульптор подсознательно мыслил очертаниями родных букв.
Осторожнее, не потревожьте мастера! Мур невозмутимо лепит свои крохотные фигурки - нас с вами. Круг кончается.
Век кончается, а он все будто не понимает, зачем вы заявились к нему и что пытаетесь спросить.
P.S. Вдруг кому надо. Андрей Вознесенский. О.
Что это и где это. Генри Мур, две большие формы (Large Two Forms), 1969. Много лет стояла на улице возле Картинной галереи провинции Онтарио, в 2017 году ее перенесли в обновленный Grange Park позади галереи.
Давным-давно собиралась это сделать. В качестве волшебного пенделя в 2019 году сработал скульптурный сад в Новом Орлеане, моментально узнанная без таблички тамошняя скульптура Генри Мура и моя странная память, выдавшая на гора историю о мамином ящике с поэтическими книжками, которому я, как мне помнилось, была обязана заочным знакомством с Муром благодаря Андрею Вознесенскому.
Ну вот, записала я ту историю про Генри Мура и мамины книги, задним числом принялась всерьез вспоминать, где ж это было у Вознесенского, и в итоге с помощью брата и лучшей подруги выяснила, что случился со мной классический случай ложного воспоминания с замещением деталей.
Да, Вознесенский писал про Мура. Называлалось эта... хммм... ладно, пусть будет повесть "О". Вот просто "О" - и всё. Собственно, она в целом и в основном как раз и есть про Генри Мура, но по ходу повествования Андрея Андреевича уводило в разные ассоциации, реминисценции, воспоминания и фантазии. В свободный полёт. Вот только опубликована повесть была сначала в "Новом мире" в конце 1982 года, а потом - в книге "Прорабы духа" в 1984. То есть в том мамином ящике ни журнал, ни книга оказаться, увы, никак не могли. Впрочем, не так уж я перепутала: не попадись мне среди маминых книг Вознесенский, вряд ли бы я в свои тринадцать лет стала читать эту повесть.
Так, это всё хорошо, но мне нужен был текст. Вот задачка для любопытных - попробуйте найти в сети повесть, название которой состоит из одной-единственной буквы.
Я нашла. И теперь, собственно, передаю слово Андрею Андреевичу Вознесенскому. Благодаря этому странному растрёпанному тексту, прочитанному в тринадцать лет, я в свое время встретилась в Торонто с Генри Муром как со старым знакомым. Без вопроса "а что это тут за фигня бронзовая стоит?"
Сумерничаю с Муром.
На столе перед ним проволока, гипсовая крошка, чья-то челюсть, обломок кости палеолита. Фигурки его смахивают на многочленные земляные орехи - арахисы - со сморщенной кожурой, только белого цвета, гипсовые. Некоторые из них стоят на столе, как игрушечные арахисовые солдатики. Другие валяются, как сухие известковые остовы мертвых ос.
Старый Мур - производитель дыр.
Неготовая дыра прислонена к стене.
Ему восемьдесят три. Он недавно повредил спину, ему трудно двигаться, поэтому он и формует эти мини-модели, а подручные потом увеличивают их до размеров гигантских каменных орясин. Каморка его тесная, под масштаб фигурок. У стены, как главный натурщик, белеет огромный череп мамонта с маленькими дырами глазниц и чей-то позвонок размером в умывальную раковину.
Это XX век, подводя итоги, упрямо и скрупулезно ищет свою идею, находит провалы, зачищает неровности гипса скальпелем.
Мур садится за руль. Меня сажают рядом - для обзора.
Машина еле-еле трогается. Мы проезжаем по парку, по музею Мура. В мире нет подобных галерей. Его парк - анфилада из огромных полян, среди которых стоят, сидят, возлежат, парят, тоскуют скульптуры - его гигантские окаменевшие идеи. Зеленые залы образованы изумрудными английскими газонами, окаймленными вековыми купами, среди которых есть и березы.
- Скульптура должна жить в природе, - доносится глуховатый голос создателя, - сквозь нее должны пролетать птицы. Она должна менять освещение от облаков, от времени суток и года.
Машина еле-еле слышно, как сумерки, движется, кружит вокруг идей, вползает на газоны, оставляя закругленные серебряные колеи примятой травы, объезжает объемы. Как в замедленной кинохронике, открываются новые ракурсы.
- Объемы надо видеть в движении.
Он слегка то убыстряет, то замедляет ход. Кажется, он спокоен, но голос иногда хрипловато подрагивает, он всегда волнуется при встрече с созданиями. Его вещи нельзя смотреть в закупоренных комнатах, с одной точки обзора.
- Самая худшая площадка на воздухе, на воле лучше самого распрекрасного дворца-галереи. Вещь должна слиться с природой, стать ею. Вон той пятнадцать лет, - говорит он о скульптуре, как говорят о яблоне или корове.
В одну из скульптур ведет овечья тропа.
Это его «Овечий свод». Две мраморные формы нежно склонились одна над другой, ласкаясь, как мать с детенышем. Под образованный ими навес, мраморный свод нежности, любят забиваться овцы. Они почувствовали ласку форм и прячутся под ними от зноя и ненастья. Как надо чувствовать природу, чтобы тебя полюбили животные!
Вот наконец знаменитые дыры Мура. Они стали основой его стиля и индивидуальности. Поздние осы вьются сквозь них. Люди смотрят мир сквозь них. Здесь каждый может подобрать себе по размеру печаль и судьбу. Надо знать только свою душевную диоптрию.
Пространство и события не только вокруг, но и внутри нас. В нас видны, плывут, просвечивают пейзажи горя, лиц, разлук и пространства иных измерений.
Это отверстые проемы между «здесь» и «там».
MOORE - так пишется по-английски его имя. Оно образовано двумя «о». Да простят мне английские муроведы наивность лингвистического метода! Я вижу, как вытягивается уже достаточно вытянутое аристократическое лицо Джона Рассела, автора монографии о Муре, мы многие часы провели с ним в беседах: ах, вот куда клонит этот русский! Да, я уверен, что эти «о» стали неосознанно творческим автографом Мура в камне - отсюда его отверстия, овальные люки в пространстве. Скульптор подсознательно мыслил очертаниями родных букв.
Осторожнее, не потревожьте мастера! Мур невозмутимо лепит свои крохотные фигурки - нас с вами. Круг кончается.
Век кончается, а он все будто не понимает, зачем вы заявились к нему и что пытаетесь спросить.
P.S. Вдруг кому надо. Андрей Вознесенский. О.