Французской службы патриотический историк
(Pierre Pellissier, La bataille d'Alger)
Дочитал, наконец «Битву за Алжир» Пелиссье. Он военный историк и журналист, автор книг о Петене, Массю, Де Латтре, Салане, историк выпуска военной школы и т.д. Вторая его книга, которую я читал, первая была «Дьен-Бьен-Фу». Про актуальность борьбы против городского террора тоже спорить, к сожалению, не приходится. Но, в общем, по-крупному ничего нового: выиграна битва, проиграна война, потеряна репутация и, конечно, потеряно много, много жизней и судеб. Также знакомо, не ново, и, для автора, ожидаемо, утверждение, что репутация потеряна несправедливо, по немногим и пристрастно исследованным прецедентам, что враги были много хуже, а войну объявили проигранной как раз тогда, когда противник был, практически, уничтожен. Чего уж. Тем более, что это, в общем, правда.
Сами по себе события - и детали! - крайне интересны. Мне запомнились парашютисты, бегущие всем взводом ночью в трусах, майках и, за неимением спортивной обуви, в носках, спрятав - интересно, как? - штык-ножи в трусы, чтоб сделать обыск и арест в правительственном квартале, не привлекая внимания; по мысли их слегка переутомившегося командира, это можно было выдать за спортивную одежду и физкультурное мероприятие. Еще есть самое подробное описание покушения на генерала Салана, совершенного при помощи самодельной ракетной установки - l'attentat au bazooka, и совершенно непропорциональное информационное эхо этого эпизода.
Очень высоко оцениваю автора и книгу, одновременно признавая (он сам бы, мне кажется, признал) его несомненную необъективность. Это патриотический историк более здорового общества, видящий свою задачу в том, чтоб дать голос и образ людям из любимой им среды, а не в том, чтоб прославлять химеру во что бы то ни стало. Как ни странно - вовсе не странно! - это не требует расчеловечивания оппонента. Именно эта здоровая пристрастность, по-моему, и есть самое привлекательное в книгах Пелиссье.
Вот, например, как он пишет о общественном возмущении и компании против пыток. Этому посвящена целая глава, где автор, опираясь на документы, не оставляет камня на камне от самых широко опубликованных эпизодов. Все это было бы не ново и даже утомительно, если бы не последние страницы, где прежняя бесстрастность изменяет автору и он пишет, подводя итог всех комиссий «против пыток»:
«Допросы с пристрастием, безусловно, практиковались французской армией. ... Тут нет ни прощения, ни оправдания. ... Что до комиссий, они и не имели шансов даже приблизиться к истине, поскольку там было много разных истин, а не одна; поскольку грязные дела не совершались офицерами при свидетелях; потому что запачкать руки и душу не было призванием тех, кто попал в этот ад.
Комиссии не могли видеть ничего или почти ничего, поскольку пытки и не были тем, что воображали себе их члены. Было десять, было сто, способов заставить человека заговорить, причем не обязательно при помощи физического насилия, и не обязательно так, чтоб остались следы. Кто заговорит от одной угрозы, кто - от лишения сна, кто просто от того, что решит, что все, что он знает, уже известно допрашивающему. Да и тот, кого, как он думает, предали свои, редко долго держится на допросе... Пытка погружением в воду, о которой писали так много, требовала ванн, которых не было. Обходились фляжками и тряпками... Пытка электричеством из розетки была бы смертельна - обходились низким напряжением из полевого телефона, вызывавшим судороги...»
Другой пример «пристрастности здорового человека» - это то, как он пишет о Камю и о Жермэн Тильон (Germaine Tillion):
"Жермэн Тильон тоже верила, что может сыграть свою роль в том, чтоб добиваться мира. Ее благородная щедрость ничего не дала. Но ее действия, по более, чем одному признаку, сродни тому, что пытался сделать в январе 1956 года Альбер Камю. Камю хотел принести пользу родной стране, хотел, чтоб несчастье и отчаянье не были ежедневно долей алжирцев, из какой бы общины они не происходили. Он поэтому принял предложение участвовать в комитете, объединяющем и европейцев, и мусульман, для достижения «гражданского перемирия». Он хотел добиться, чтоб и арабские движения, и французские власти одновременно провозгласили, что, какие бы цели они не преследовали, они должны уважать и защищать мирное население. Когда же ему стала ясна двойная принадлежность, если не двойная игра, некоторых его коллег,... уже принявших участие в борьбе на стороне FLN, он, до самого конца своей жизни, прекратил публичное участие в алжирских делах, которые были для него личной трагедией. Жермэн Тильон пошла по следам Альбера Камю, с той же щедростью, но и с некоторой наивностью, заведшей ее гораздо дальше...".
Далее излагается, с тем же печальным уважением, известная и безрезультатная история встреч Тильон с главарями террористического подполья.