Габриэль Витткоп и её "Некрофил"
Хочу рассказать об одной из своих любимых книг, оказавших безусловное воздействие на то, что я сам делаю в поэзии и в прозе. На этот раз речь пойдёт о повестях «Некрофил» и «Смерть С.», принадлежащих гению Габриэль Витткоп, французской писательницы, происходившей из среды рафинированной интеллигенции Бретани.
Она родилась в 1920 году в Нанте, и её отец, обладавший богатейшей библиотекой, не позволил дочери обучаться в общеобразовательной школе, которую вполне справедливо считал фабрикой по производству дебилов. Для девочки с детства была открыта сокровищница мировой культуры, свободная от ханжеской цензуры католической церкви. Габриэль Менардо (такова её девическая фамилия) с восторгом читала труды знаменитых философов и вольнодумцев эпохи Просвещения, не исключая великого и ужасного маркиза де Сада, и привыкла с презрением относиться к общественной морали, представляющей собой утверждённые государством правила поведения дрессированных обезьян. Нет ничего удивительного в том, что в результате такого воспитания она стала бисексуальной девушкой, отнюдь не чурающейся сапфических ласк, и вообще относящейся к сексу в любых его проявлениях с очень спокойной заинтересованностью. Честно говоря, такие иногда встречаются, но здесь у Габриэль оказалась одна специфическая особенность - она была гениальна. Не только в прозе, в жизни тоже.
Разумеется, Габриэль презирала институт брака - ну там «добровольные изнасилования», всё такое, да. Но она наступила на горло этой своей песне, когда во время оккупации Франции гитлеровскими нацистами вдруг захотела спасти от неминуемой гибели в общем-то случайного знакомого, с которым ей было интересно - Юстаса Франца Витткопа, немца по национальности, дезертира из Вермахта и гомосексуалиста. Он был старше её на двадцать один год. Сначала Габриэль прятала его в Париже во время оккупации, а после войны, переехав в Германию, они заключили брак, и не расторгли его на протяжении многих лет весьма своеобразной совместной жизни, отнюдь не похожей на обычные отношения супругов.
Здесь очень интересна точка зрения людей, считающих себя христианами (это я говорю всерьёз, без всякой иронии) - вот это христианский поступок или нет? Это жертва или так себе? Что такое христианство - дух или буква? Могут ли люди, не считающие себя христианами, являться таковыми по духу? И наоборот. Можно ли считать христианскими церкви, одобряющие преследования людей в любом из случаев, когда их личный выбор отклоняется от языческого по своей сути канона родоплеменного общества, вождям которого необходимо постоянное воспроизводство рабов и воинов? Далеко не праздные вопросы, между прочим.
Нет, никакой идиллии в обычном понимании не сложилось. Габриэль и её муж не были верны друг другу - скорее хладнокровно обменивались впечатлениями о своих сексуальных опытах «на стороне». Но они и не обещали этой верности, заключая «интеллектуальный альянс», как они называли свой симбиоз. Габриэль обозначила это так: «Я сорок лет прожила с мужчиной, который предоставлял мне полную свободу и с которым у меня было такое взаимопонимание, что мы могли рассказывать друг другу о своих любовных приключениях».
Понятно, что детей у этой супружеской пары не было. Габриэль терпеть не могла детей и высказывалась на эту тему очень резко, с предельной откровенностью: «Меня упрекают в эгоизме, потому что я против детей, но я считаю такой эгоизм бесконечно менее опасным, чем эгоизм женщин, уверенных, что они имеют право на все, раз опростались ребенком».
Да и секса между ними не было, была любовь, которую Габриэль противопоставляла «скотской привычке залезать друг другу во внутренности».
Они были вместе до того момента, когда в 1986 году Юстас, длительное время страдавший болезнью Паркинсона, понял, что становится беспомощным и добровольно ушёл из жизни, приняв яд.
Габриэль приняла его решение как выбор свободного человека, и в 2002 году, узнав о поставленном ей безальтернативном онкологическом диагнозе, прервала нить собственной жизни столь же хладнокровно и осознанно. Не питая ни малейшей симпатии к официальной религии, она приурочила своё самоубийство к дате католического Рождества, на прощание залепив ненавистному обществу пощёчину наотмашь. Если честно, у меня совершенно иное отношение к празднику Рождества, но я её отлично понимаю. «Вообще-то смерть - самое важное в нашем бытии».
Ни в коем случае не следует соотносить Витткоп с нынешней западной элитой, при жизни она всегда была изгоем и аутсайдером, и её великолепная повесть «Некрофил» была издана в 1972 году в маленьком парижском издательстве, занимающемся выпуском эротической (!) литературы.
Вы можете как угодно относиться к этой женщине и её взглядам, и всё же, если честно, никогда не сможете отказать ей в одном и главном с её точки зрения - в безупречном чувстве стиля. Но пусть она лучше скажет об этом сама: «Во мне есть некоторая умственная жестокость, как и во всяком человеке. Нужно ее выразить в приемлемой форме, а приемлемую форму дает именно стиль. Сказать можно всё, но следует знать, как. Я за свободу мысли и поведения, но я ненавижу небрежность даже в одежде или манере говорить».
Проза Витткоп не терпит небрежности в своём восприятии. Нет ничего глупее, чем пытаться прочитать «Некрофила» как хардкорный триллер или хоррор. Не менее нелепо пытаться осмыслить эти тексты в рамках некоей «контркультуры» (крайне неудачный термин). Слушайте, нет никакой контркультуры. Культура одна, а то, что вам транслируют по натруженным каналам, ни к какой культуре вообще никак не относится. Это спам. Но культура в человеческом обществе всё ещё существует. Есть Шекспир, и Бодлер, и Витткоп. Так будет лучше.
Читая первые страницы «Некрофила» (перевод Анатолия Величко), отвлекитесь от накатывающего отвращения и болезненного соблазна узнать, что будет дальше. Почувствуйте холодный и безупречный ритм этой кристально чистой прозы, потому что главная здесь она, даже не Люцифер (парижский антиквар Люсьен - такой себе псевдоним). Не уловив этот ритм, вы ничего не поймёте, к моему великому сожалению.
Данная повесть не трэш об извращенцах, это одна из самых высоких и печальных песен о любви, которые я когда-либо слышал.
В нынешнем воплощении Люсьен не может сойтись ни с одним живым человеком, он способен общаться только с мёртвыми: «Не могу смотреть на красивую женщину или на приятного мужчину без того, чтобы немедленно не пожелать про себя их смерти».
В приведённой фразе нет никакого злопыхательства, это крик одиночества - для парижского антиквара живыми являются только мёртвые. И он похищает мёртвые тела всеми правдами и неправдами, выкапывая их на кладбище или добывая из морга. С этим обстоятельством связан определённый саспенс, присутствующий в повести, и постепенно самым наглым образом околдовывающий читателя «Некрофила», которому приходится исподволь, однако искренне сопереживать мерзким, но отчаянным поступкам героя. Возмущение обывателей, полицейские погони, и всё такое.
Преступник привозит украденный труп в свою квартиру. Единственным способом общения с мертвецами для Люсьена является секс. Даже если он начинается с грубой похоти, то постепенно превращается в некий доверительный разговор, во время которого умершие выбалтывают Люсьену тайны своего разлагающегося тела. И эти тайны приводят некроманьяка в особое возбуждение. Однако время не дремлет, и вскоре естественные процессы разложения заходят слишком далеко. Только что наш герой пребывал на вершине наслаждения со своей мёртвой подругой, и вот уже её приходится выбрасывать в мешке в Сену (это река такая в Париже, если кто не знает). Любовь некрофила не может быть долгой.
Стоп. А обычная земная любовь - может? Наши тела, если вы не заметили, тоже не остаются неизменными. Об этом заботится время, и с годами наша внешность едва ли становится лучше. То, что вчера пробуждало страсть, сегодня порождает скуку, а завтра будет вызывать отвращение. Можно сколько угодно говорить о том, что вместо утраченного рая нам остаётся взаимное уважение и общие интересы, но мы все всё понимаем. Земная любовь преходяща, она уплывает из рук подобно мертвецам в водах Сены. В своё время Аполлинер почувствовал это не менее остро:
Под мостом Мирабо тихо Сена течёт
И уносит нашу любовь.
А что мы, живые, говорим друг другу, занимаясь любовью? Ну, помимо всем понятных банальных глупостей, придуманных не нами? Бросьте, мы по большей части молчим, и говорит только наше тело, откликаясь на верные или ошибочные движения партнёра. Секс - это просто дискурс тела. Есть вещи, которые можно сказать только на этом языке, хотя он материален и порочен, поскольку всегда желает повторения. Оргазм есть святость, но вы не сможете удержать это преходящее состояние, оно неизбежно померкнет, а вместе с ним скроется из вида и горний мир с его невъебенными приколами. И вскоре нам захочется оказаться там вновь. Наркотики, секс и даже творчество - это вспомогательные вещи, мы просто хотим туда, где любовь пребывает вечно.
Но мир ветшает прямо на наших глазах - привычный кайф уже не вставляет, хотя запросто может привести к бессмысленной смерти, подруга отказывает нам во взаимности, да и вообще становится совсем не той, что раньше, а творчество превращается в бесконечное самоудовлетворение собственного тщеславия. И мы понимаем, что всё это пора выбрасывать в Сену. Вернее, конечно, в Лету (это речка такая в античном царстве мёртвых, если кто не знает).
Финал повести выглядит открытым, но как по мне, суицид прочитывается там совершенно отчётливо. Не думаю, что Люсьен действительно отправится в присутственные места, получив повестку из местной Квестуры, призывающей его немедленно явиться «по касающемуся Вас делу» («международное эсперанто сволочи», как саркастически отмечает Витткоп). Конечно, нет.
«Я уже знаю, что в действительности осталось только одно дело, которое касается меня».
Вслушайтесь в эту фразу. Лучше не скажешь. Только не сочтите это за призыв самовыпиливаться прямо сейчас. Хорошая литература - сложная штука, она должна быть надлежащим образом осмыслена. На это потребуется время, которое неизбежно уродует нашу плоть. Парадокс? А как вы хотели? Умри старым, но умным или глупым, но молодым. Смерть сотрёт эти различия.
«Смерть С.» (перевод Анатолия Величко) - небольшая повесть, в которой детально описан процесс умирания неведомого 37-летнего английского гомосексуалиста, получившего проникающее ножевое ранение на улицах Бомбея. Впрочем, здесь не имеет значения ни возраст, ни сексуальная ориентация, ни национальный колорит. Это книга о смерти, которая уравнивает всех. Которой совершенно неважно, кто ты по жизни.
Сюжет слишком предсказуем для того, чтобы о нём долго рассказывать, но проза великолепна. Нигде в мировой литературе я не встретил лучшего описания смерти, в которое мог бы поверить. Здесь - веришь. Думая о смерти - своей или чьей-то, я вспоминаю не святые молитвы или тибетскую «Книгу мёртвых», а эту вещь Витткоп. Не знаю, каким чудом ей удалось совместить предельный натурализм с абсолютно запредельной метафизикой. Но это получилось, и это круто. И страшно, чего уж там. У Витткоп реально слышен прерывистый голос человеческой плоти, уходящей из жизни. «Он расстаётся с жизнью, как будто Смерть вырывает у него из горла верёвку из конского волоса».
На мой взгляд, финал повести относится к лучшим страницам мировой прозы. Больше не буду выхватывать из контекста и цитировать, прочитайте сами, там совсем немного букв.
Другие книги Витткоп я здесь не затрагиваю, скажу просто - для меня они прекрасны.
На прощание подчеркну - сила Витткоп не в её либертинаже, антисоциальности и восхищении Садом. Сейчас я знаю довольно много людей подобных взглядов, однако большинство из них совершенно не умеет делать тексты. Да и вообще с ними скучно. Они уже официоз.
А Витткоп - умела, и с ней интересно. Понимаете разницу? Можно быть либертеном или верующим, но всё же задумайтесь над тем, почему умные и смелые люди непременно презирают блядскую официальную мораль, и всегда будут писать поперёк, как бы им ни разлиновали страницу.