Жизнь Пи: о зле, самообмане, магии кино и всем остальном.
Предупреждение
Первым чувством после просмотра было «что-то здесь не так», как будто какой-то трюк. Я несколько дней возвращался к этому фильмы, стараясь демонтировать созданный им образ. Безусловно, дело это неблагодарное и неблагородное, потому что в случае искусства в этом и есть вся магия. Требовать от фокусника показать «двойные зеркала» значит разрушить «магию». Фокусник должен сохранять фокус в зоне «туманности», «невысвеченной» зоне, это позволяет поддерживать целостность образа и заполучать зрительскую веру в его «обман». В известном смысле, искусство это тоже «обман» («я сам обманываться рад…»), но «настоящее» искусство, как ни парадоксально, это «правдивый обман». И правда искусства находится в зоне «ясности», это ясность полуденного солнца. Или лучше сказать, «настоящее» искусство создает эти зоны ясности. И в этом и есть, на мой взгляд, «настоящая» магия. Впрочем, слово «настоящий» не самое удачное, поэтому я закавычил его, но, надеюсь, мысль я свою донес.
Но вернемся к демонтажу. Чтобы как-то оправдать или объяснить то, что я хочу сделать, я прибегну, во-первых, к авторитету, а, во-вторых, и это главное, к ст. 29 Конституции РФ. Авторитетом будет Умберто Эко, который в «Шести прогулках по литературным лесам» писал «Сорок лет перечитывания одного и того же произведения [это «Сильвия» Нерваля] показали мне, какие глупцы те, кто утверждает, что препарирование и дотошный анализ текста убивают его магию». Будучи последовательным в этой мысли, я могу сделать вывод, что только «настоящее» искусство сохранит «магию» при вскрытии, в противном случае, знание о «кролике в шляпе» заставит жалеть о времени и потраченных деньгах на это представление.
Статья же 29 Конституции РФ дает мне, и не только мне, право на свободу мысли и слова, чем я и хочу воспользоваться в силу собственного занудства (о занудстве мне не раз говорили близкие люди, а они вряд ли бы меня обманывали). Кроме того, должен предупредить, что этот текст кто-то может назвать спойлером. Но здесь я отчасти подражаю режиссеру «Жизни Пи», который обнажил возможную интригу с самого начала - мальчик выжил.
Иными словами, читать это текст не обязательно, впрочем, как и любой другой.
И ещё одна оговорка, чтобы предвосхитить возможные вопросы. Я не читал книгу Янна Мартела и рассматриваю фильм «Жизнь Пи» как замкнутое произведение со своими правилами, которому не требуются костыли первоисточника.
Эстетика
Немногие критики и многие чтители этого кино, как ни странно, сходятся в одном общем месте. Все говорят: красиво. Даже слишком, как сказал бы Андрей Арсеньевич. Добавлю: слишком технологично. Не «Аватар», безусловно, но и «Аватар» не фильм, а скорее мультик. «Жизнь Пи» не мультик, но и эстетика его внешняя, не внутренняя. Энг Ли создает волшебный киноряд, используя последние достижения в современной кинотехнике, при этом эксплуатирует самую глубинную, как я полагаю, сторону нашего эстетического чувства. Ведь как бы там ни было, наше эстетическое чувство на самом первичном уровне связано с Природой, с нашей средой. Заметьте, как мы не устаем удивляться и любоваться тихой рекой, бушующим океаном, осеней палитрой, пластикой змеи или львиной охотой. И даже самые ужасные лики Природы волнительны. Может быть, благодаря этому чувству красоты многих из нас так любят программы о природе во всех её проявлениях. Вполне возможно, через много лет после того как спилят последнее дерево только старики будут носителями этой эстетики, вроде Уинстона из «1984» Оруэлла, который ещё помнил запах настоящего кофе, а не «Победы».
Более того, я почти уверен, что Природа дает не только геометрию чувства красоты, но и своего рода онтологию. За этой красотой стоит Жизнь, единственное нам доступное Естество. Мы восхищаемся не только внешней красотой природы, но одновременно и Чудом Жизни, её самодостаточностью, безусловностью и непосредственностью. Природа не требует ничего кроме созерцания. Недаром огонь и вода заслужили привилегию бесконечного человеческого созерцания.
Однако возвращаясь к эстетике «Жизни Пи» я должен констатировать некоторый имманентный конфликт. Я все о той же технологичности «картинки». Естество «Жизни Пи» отдает синтетикой, что, как ни странно, создает эффект пародии. Пародия как таковая существует на шкале чувств от отвращения до смеха. Отвращения «Жизнь Пи» не вызывает и не должна, поскольку уж очень искусно сделана, но чувство смешного в некоторых моментах возникало. Кстати, Анри Бергсон в «Смехе» искал корни комического именно в том, когда костное и механическое заменяет собой пластичное и живое. Впрочем, эстетическое чувство меняется, и я не считаю, что это хорошо или плохо. Кроме того, кино требует условности, требует абстрагироваться от каких-то вещей. Просто я нахожу значительную часть эстетики «Жизни Пи» пародией, а дублет теряет магию оригинала. Немного жаль, что тигра можно дрессировать движением компьютерной мышки, а «цифру» сделать одним из главных героев кино… не мультфильма, но кино….
А может дело как раз в анимации, это ведь, по самому большому счету, инфантильная эстетика, а фильм претендует на открытия, как пишут критики, масштаба путешествия с Востока на Запад. А тут нарисованный мир «конкурирует» с реальным, и это снижает драматизм и даже трагичность фильма, уводя его в тень простой сентиментальности… И всё равно звучит всё это как-то не убедительно, к тому же анимацию можно оправдывать сюжетно, поскольку тигр не совсем тигр в этой истории…
Но, как бы там ни было, это дело вкуса, поэтому ну его.
О зле
Фильм очевидным образом разделяется на три части: предисловие, основная часть и финал. Два смысловых центра находятся в основной части и финале.
Основная часть повествует о событиях в лодке, где мальчик, в итоге, оказывается наедине с тигром, которого Энг Ли в контексте «божественной» темы и всего остального позиционирует как злое, животное, дикое начало в человеке, которое главный герой приручает и усмиряет почти весь фильм. И многие принимают эту сюжетную структуру, судя по отзывам, за «чистую монету». Однако если попробовать разобрать эту ситуацию, то она несколько меняет свой характер и теряет определенность.
Для того, чтобы вступать с чем-то/кем-то во взаимодействие («приручать и усмирять») необходимо, чтобы это был субъект или объект, т е. он должен иметь определенную обособленность, своего рода субстанциональность. Таким образом, условное «зло» в человеке должно иметь определенную обособленность. Кроме того, в случае с «Жизнью Пи» мы имеем дело с категорией «зла», которую называют «агрессией» или «насилием». Если перевести эти абстрактные идеи во что-то «реальное», то Ричард Паркер является или своего рода «влечением к смерти» («Я-влечение») (см. Фрейда) или Инстинктом (с большой буквы), заседающим в Великом Парламенте Инстинктов, как писал Конрад Лоренц в «Агрессии». Более того, я склоняюсь к тому, что в ленте скорее используется фрейдовская трехуровневая структура, в рамках которой очень здорово можно инсценировать борьбу «Я» с «Оно» при посредничестве и давлении «Сверх-Я», выступающем, по всей видимости, в образе Бога, как нормативного цензора, но о Боге позже.
Однако вот какое дело. Теория влечения Фрейда, как пишет Хайнц Хекхаузен, известный немецкий психолог, «давно никак не влияет на психологические исследования агрессии». Это концепция редуцирует своеобразие ментальных и когнитивных процессов к простому инстинкту, который неподконтролен и самостоятелен. И на теоретическом, и на экспериментальном уровнях сегодня эффективны иные, более сложные подходы, которые не требуют расщеплять сознание человека и поселять в него какие-то «темные начала», чтобы они как призраки смертоносные выскакивали из-под тента сознания. Такое режиссерское послание кажется странным. Зачем эскалировать невроз человека ещё посредством раздвоения его сознания? Что-то в этом есть порочное и одновременно простое, когда простота хуже воровства. Но даже и не в этом дело.
«Мораль - это сторона культуры, обращенная к поведению», как пишет Скрипник в «Моральном зле». Таким образом, «добро» и «зло» требуют поведения, а не только внутреннего отношения. Поэтому, чтобы «зло», тем более в форме «насилия», имело место необходимо активное действие, взаимодействие. Но в том-то и дело, что взаимодействие в основной части «Жизни Пи» имеет место только в самом начале лодочного дрейфа (животная грызня), и почти в его финале, когда символизм ленты недвусмысленно намекает на эпизод антропофагии («зубик в цветочке» и «море» сурикатов, пожираемых Ричардом Паркером). То есть именно тогда и имело место «зло». Ведь «зло» есть результат конфликта, оно не существует само по себе, тем более не находится в качестве какого-то «оно». Просто укоренная в нашей жизни конфликтность: частное и общее, индивидуальное и коллективное, природное и идеальное и т. п. могут навести на мысль о том, что зло существует в нас. Но это скорее языковой конструкт, чем действительность. Современные когнитивно-личностные и мотивационно-психологические концепции давно отошли от таких механистическо-субстанциональных концепций в вопросах агрессии как у Фрейда или Лоренца.
Но если «зло» имело место только в двух ситуациях, то с чем боролся Пи во время своего вояжа? Напрашивается два ответа: или со второй личностью своего расщепленного сознания, и тогда всё очень запущенно - и это клиника, или это не «зло», а его результат - вина. Он пытался ужиться с чувством вины, и этот сюжет в известных условиях логичен, разумен и человечен, трагичен и интересен, но образ тигра совершенно не работает. И это очевидно. И даже если допустить трактовку, что Ричард Паркер - это инстинкт самозащиты, самосохранения в чистом виде, то и тогда образ не работает, т. к. инстинкт для усмирения требует создания этической ситуации, а она возможна при участии еще одного субъекта, а они на лодке быстро закончились, а антропофагия имела место только в финале.
Таким образом, метафора тигра либо неуместна, либо неудачна, поскольку не отражает действительность, а играет на завалящих массовых мифах, пытаясь ответить своей визуальной красотой и оригинальность на резонный вопрос о том, что собственно происходит на лодке?
О самообмане, вежливости и диалоге со зрителем
В финале ленты режиссер активно вступает в диалог со зрителем, предлагая устами Пи и наравне с молодым писателем сделать выбор между двумя история. Сложно сказать, о чем думал Энг Ли, к каким чувствам он хотел обратиться, но навязчивое слово «Бог» намекает на вопросы веры. Правда, тут ситуация ещё раз отягощается, потому что Бог Пи это дитя поверхностного и безоглядного экуменизма (христианство, индуизм, кришнаизм, каббала, ислам и даже, как я понимаю, буддизм). С одной стороны, это просто глупо, т. к. такой экуменизм невозможен, потому что он невозможен никогда. С другой стороны, Энг Ли предлагает широкий невод, чтобы сеть фильма захватила самую широкую аудиторию. Хороший коммерческий ход и дань самому худшему, потому что кастрированному, виду политкорректности. По сути «Бог» стал той самой затычкой, которой затыкают любую бочку неопределенности, «бог» сиречь "не понятно".
Однако вернемся к этому диалогу. О чем собственно вопрошает Пи/Ли? Он спрашивает о том, в какую историю поверит писатель/зритель. Но зачем ему это? Читая разные отзывы, я обнаружил, что это вопрошание стало своего рода проверкой, которая к тому же была нагружена этически: если поверишь в историю с тигром, то ты «светлая» душа, а если нет, то… как-то по-другому. Но мне видится, что Пи/Ли претендует на нечто другое, он претендует на наивное, неискушенное сознание, детское, если угодно, и, по видимому, здесь легко протянуть ниточку и к Богу, о котором так много говорили, но который, по моему мнению, так и не явился. Ведь сказано: «… истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 3).
Но вот какая беда. Не вторгаясь в сложный в
опрос определения веры, мы можем описать этот феномен как суждение об объекте, который находится в зоне неочевидности, но становящийся очевидным субъективно, в тоже время это «акт, опережающий чистую рефлексивную достоверность», как писал Сартр в «Бытие и ничто». Иными словами, требуется неочевидность объекта и принятие его без критической рефлексии. Однако согласитесь, история с тигром это не Бог, и выбора просто не остается при любом мало-мальски рефлексивном взгляде. И главное, Энг Ли сам предоставляет для определенного выбора предостаточно оснований. Наверно, в этом можно найти проверку веры: только истинно верующий пройдет её, но, простите, для этого надо совсем ослабеть рефлексивно, не говоря о том, что сам Пи должен впасть в самообман, или, как писал тот же Сартр, впасть в «дурную веру», которую можно метафорически описать как бегство от света фонаря рефлексии в темный переулок дорефлексивного и конституирование этого состояния в себе как истинного, как соответствующего бытию. Это желание вывести объект из зоны «ясности» в зону «туманности».
Но вот вопрос, который хочется задать: и что, плохо ли это? Сартр нагружает это состояние этическим ярлыком - «не подлинное», - создавая мощную зону напряжения. Это примерно тоже, что делают авторы «Жизни Пи», искусственно противопоставляя «тигра» и «человека». Но полагаю, что в этом нет ничего предосудительного, поскольку самообман это не редукция бытия, а скорее его усложнение. Как пишет Ю. Разинов, «самообман имеет внутри себя различные градации, имеет свои «высокие» и «низкие» формы. Он может быть и даже чаще всего бывает трусливым бегством от реальности. Но ему же свойственна и особая мудрость, слышимая в словах Скарлетт: «я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». В случае Пи это акт самосохранения, его
самообман позволяет вынести ужас бытия, и это, действительно, человеческая драма. Впрочем, слезы Пи говорят, что не так уж и помогает этот самообман, он уже не может, как Скарлетт, откладывать взгляд на истину на завтра.
Пи, обращаясь с вопросом, фактически просит молодого писателя не разрушать его и без того шаткий самообман. Во всяком случае, хотя бы в его глазах он не хочет ещё раз пережить весь тот ужас. Ведь молодой писатель без труда проделал акт рефлексии и может сказать, что «король голый». Но как можно назвать то, когда человек знает истину, но предпочитает вербализовать её в «искаженном» виде (заметьте, не ложном)? Это называется вежливостью, как достаточное условие человеческого общения. Впрочем, источников у вежливости много, в этом случае я надеюсь на сочувствие.
Но тогда возникает закономерный вопрос: зачем в столь человеческой истории искать Бога? На мой взгляд, это «дурной» пафос.
Заключение
«Жизнь Пи» мог оказаться хорошим фильмом, если бы после подобного анализа не утратил своей «магии». Но это слишком красиво нарисованная распадающаяся история, с сомнительным месседжем, «дурным» пафосом, симпатичной метафорикой и «богом» вместо затычки. Может быть поэтому из множества серьезных номинаций в множестве премий выстрелила только одна: режиссура на «Оскаре», остальные, как говорится, «дело техники».