Ещё раз о "Даниэле Штайне" Улицкой. Социальные стигматы.
Уже довольно много людей выразило свое мнение по поводу этого, некогда нашумевшего, бестселлера. И поэтому я не уверен, что скажу что-то совершенно новое, но я хотел бы расставить некоторые акценты, и не на каких-то художественных достоинствах этой книги, думаю, что у этой книги их немного, а на том, что значит популярность этой книги. Такой тираж (боле 400 тыс. экземпляров) явление потрясающе редкое для нашей страны, ведь Улицкая не Донцова, а роман об иудее, который принял католичество, не сборник судоку. Волей-неволей роман стал отражением некоторой социальной действительности, умонастроений публики, читающей более или менее серьезную литературу. Выражаясь метафорически, «Даниэль Штайн, переводчик» приобрел социальные стигматы, и они, как мне кажется, самое любопытное в этом случае.
Религиозный поиск
Книга посвящена теме религиозного поиска. Причем поиск идет в контексте экуменического «иудеохристианства», к которому рукою автора аккуратно прислонено и мусульманство. Однако, как метко написал Михаил Эдельштейн, христианство Даниэля Штайна «обезжирено». И хотя Людмила Евгеньевна иногда затрагивает темы довольно изощренной теологии, например, об этимологии Троицы, о непорочном зачатии, но это лишь для того, чтобы христианство Штайна имело хоть 0,5% «жирности». Впрочем, Людмила Улицкая и сама понимает поверхностность матчасти, и чтобы подчеркнуть, что все религиозные выкладки романа есть квинтэссенция большой работы, она в письмах к подруге Елене Костюкович подчеркивает объем освоенной литературы и тяжесть всего этого груза.
Полагаю, что «обезжиренность» это результат сознательной деятельности автора, поскольку, по всей видимости, он хотел, чтобы книгу читал широкий и в определенном смысле глубокий читатель. Ведь будь она «религиоведческой» и написанной научным языком, как, например, отличная монография Тантлевского «Загадки рукописей мертвого моря. История и учение общины Кумрана», то какой бы широкий читатель её читал… Кроме того, религиозная «обезжиренность» это имманентное условие того религиозного мировоззрения, которое прослеживается через весь роман. И это я поясню чуть позже.
Еврейский вопрос
Другая тема, которая катализирует отчасти и экуменический посыл Даниэля Штайна, «еврейский вопрос». Корни этого «вопроса» религиозно-исторические, поэтому и разрешение его потребует как времени, так и религиозного сдвига. Хотя, например, христианская писательница Нина Павлова, которая тоже разрешилась рецензией на книгу (книга получила, естественно, много отзывов в религиозной среде), с религиозной наивностью и бессилием фактически говорит, что евреи и «народ России» заслужили свои «проблемы» за «отпадение от Бога». Простое и удобное объяснение столетий гонения евреев, Холокоста, сталинщины и духовно-экономического кризиса современной России. «И еще не известно, какую кару получим мы (россияне, мое прим.) от Господа, Который пока милостиво терпит», заявляет Нина Павлова.
Людмила Улицкая признается, что «ненавидит» этот вопрос, но пытается снять его, вывернув его религиозные корни. Вот один из ключевых эпизодов общего дискурса кармелитского монаха: Даниэль Штайн интерпретирует «богоизбранность» еврейского народа, как родовое понятие, которое распространяется на всех, кто принял истинного Бога: "Христианские народы вовсе не Новый Израиль, они - Расширенный Израиль… Израиль расширился на весь мир. И речь идет не о доктрине, а только об образе жизни". Данный посыл основывается на простом факте того, что христианство (думаю, что мусульманство тоже подразумевается, пусть и не явно) преемствует иудаизму и в начале первого тысячелетия христианство не сильно отличалось от иудаизма. Попытка собрать христиан и иудеев под единой Божьей дланью действительно снимает религиозное напряжение.
Ортодоксия и ортопраксия.
Ключевой подтемой религиозного поиска является соотношение ортодоксии («правильная вера (мнение)») и ортопраксии («правильное дело»). Даниэль Штайн в иудейской традиции настаивает на приоритете «дела» перед всем остальным. «Хочешь служить Богу - служи миру». Правильность чисто религиозных форм: молитвы, службы и т. д., для него вопрос вторичный, тем более, если он идет в разрез с установкой на «добрые дела» и «добрую волю». Более того, на первый взгляд, может показаться, что Людмила Улицкая противопоставляет эти две формы религиозной активности человека, во всяком случае многие религиозные читатели, чьи отзывы и рецензии я читал, это отметили.
Религиозный шум
Реакция на роман была разной: от похвалы («Большая книга» (2007)) до хулы (Юрий Малецкий написал чуть ли не равную по объему отповедь «Случай Штайна: любительский опыт богословского расследования»). Но во всём этом шуме вырисовывается интересная картина. Религиозные люди приняли роман в целом отрицательно: от обычных блогеров, которые апеллируют к религиозной традиции православия, до искушшеных в этих вопросах людей, вроде Капиталины Кокшеновой, Сергея Худиева или Екатерины Репьевой. Другая часть читающей публики, которая, по всей видимости, сторонится организованной религии, а то и вообще нерелигиозная, в целом, приняла книгу положительно, во всяком случае с интересом, о чем во многом говорит и тираж. Среди них и профессионалы, например, Светлана Шишкова-Шипунова и Мая Кучерская, последняя, кстати, тоже была отмечена премией за книгу с религиозным оттенком «Бог дождя».
«Церковный» народ не зря ропщет, поскольку он чувствует и знает свою правоту. Книга, как ни странно, антирелигиозна, несмотря на то, что в её центре во всех смыслах положительный и искренне верующий человек. Всё дело в том, что, с одной стороны, экуменическая идея по-человечески хороша, она элиминирует ещё один повод человеческого конфликта, делая людей чуть ближе друг к другу. Но с другой стороны, это первый шаг к разрушению традиционных религий. Это как глобализм, который снижает энергетический заряд любой национальной культуры, а порой просто растворяет её в общем культурном котле.
Столетний человеческий поиск в рамках авраамических религий, многотомные тексты, катехизисы и Символы Веры, возведенные храмы и сформированные Церкви должны быть, так или иначе, принесены в жертву Экуменизму. Но любая религия в самом её ядре (институциональном и идеологическом) жесткое, реакционное и неполиткорректное явление, она, пусть и с экивоками, но всегда указует на того, кто прав, а кто нет, у неё всегда есть мандат на «Истину». Поэтому она агрессивно сопротивляется любому покушению, и это не столько борьба за власть и общественный контроль, как могут подумать либерально настроенные люди, сколько естественный вывод из учения об «Истине», которое претендует на духовную и онтологическую тотальность. Впрочем, стремление к социальному контролю, при наличии такого института как современная Церковь, я отрицать не могу.
Подогрели эту реакцию и общие критические интенции в адрес современной Церкви и православия на фоне «еврейского вопроса». Финал романа, где фанатик Федор в поисках «Истины» убивает человека, также не двусмысленен как и следующее признание Улицкой: «Такая духота, такая тошнота в христианстве… на Западе церковь слита с культурой, а в России - с бескультурьем… интересно посмотреть, что останется в России от самого христианства, если вычесть из него язычество. Бедное христианство! Оно может быть только бедным: всякая торжествующая церковь, и западная, и восточная, полностью отвергает Христа. И никуда от этого не денешься. Разве Сын Человеческий, в поношенных сандалиях и бедной одежде, принял бы в свой круг эту византийскую свору царедворцев, алчных и циничных, которые сегодня составляют церковный истеблишмент? Ведь даже честный фарисей был у него под подозрением! Да и Он им зачем? Они все анафемствуют, отлучают друг друга, обличают в неправильном «исповедании» веры. А Даниэль всю жизнь шёл к одной простой мысли - веруйте как хотите, это ваше личное дело но заповеди соблюдайте, ведите себя достойно. Между прочим, чтобы хорошо себя вести, не обязательно даже быть христианином. Можно быть даже никем. Последним агностиком, бескрылым атеистом…»
Пусть и осторожно, но можно сделать вывод о том, что религиозные взгляды и подходы экуминистического дискурса куда ближе широкой публике, чем строгие традиционные религии. Этой публике всё равно (или это для неё пройденный этап), что настоящая религиозность, в действительном смысле этого слова, покоится на традиции (в нашем православии это более, чем очевидно), требующей серьезного изучения. И в этом сила традиционной религии, ведь именно догматика позволяет религии воспроизводить себя до последнего, пока с традицией не будет порвано и начнется новая интерпретация исходных священных текстов. Иными словами, если экуменизм возьмет верх, то значит, что традиционные религии проиграли не битву, а войну. Поэтому в строгом религиозно-историческом смысле «Даниэль Штайн, переводчик» антихристианская книга, но внимание публики к этой книге говорит о том, что религиозный вопрос серьезно переосмысляется во всех отношениях: от необходимости реформ до полного отрицания.
Этика и закон, действия и феноменология.
Как я уже отмечал, в книге прослеживается проблема ортодоксии и ортопраксии. И многие критики увидели в книге противопоставление этих форм религиозности человека. В общем-то, приведенные ранее слова Людмилы Евгеньевны делают такой взгляд вполне обоснованным. По этому поводу Сергей Худиев («Даниель Штайн, ортодоксия и ортопраксия») справедливо замечает, что такого противопоставления делать нет смысла, это органическая пара: «Результат будет тот же - утрата отношений с Богом, прежде всего потому, что Бог при таком раскладе просто делается неважен и неинтересен. Для любого человека, которого Бог вообще интересует, очень важно, что является Божиим откровением, а что нет, где установленный Им Самим путь спасения, а где человеческие заблуждения. Если для Вас признание или непризнание Иисуса Мессией, Троичность, Искупление и Спасение не имеет никакого значения, Бог Вас просто не интересует. Это может прозвучать резко, но это так». Эти слова согласуются и с тем, что я уже сказал по поводу экуменизма, традиции и текстов, которые воспроизводят сами себя.
Однако, как мне кажется, здесь нет никакого противостояния, поскольку оно было бы возможно, если бы Штайн оставался в традиции, ведь именно в ней возможен разговор об ортодоксии и ортопраксии, в сильном значении этих слов. Да, этот странный кармелит не рвет с традицией в полном смысле этого слова: он верит в крещение, в Христа-Спасителя, в молитву и прочие специфично религиозные и традициональные вещи, как, наверное, и Людмила Улицкая, но на проблему «веры» и «дела» в контексте романа интереснее посмотреть с позиции этики, а не религии. Более того, я думаю, что именно этическая сторона романа привлекла внимание публики. А внимание к этике в контексте религии, как мне кажется, говорит об определенном идеологическом сдвиге.
Вопрос о «правильно и неправильном» может быть задан как с позиции предписания (закона), так и свободы воли. Иммануил Кант совершил революцию в сфере этического, указав на непременное условие этического - свободу воли. Да, чистых этических поступков не существует, но этика и закон, тем более Божий, т. е. цементирующий правильное и неправильное, добродетельное и греховное на самом фундаментальном человеческом уровне, на уровне духа, плохо совместимы. Нет, с религиозной позиции нет ничего противоречивого, мол, человек наделен свободой воли перед лицом Бога и вправе выбирать как себя вести. Но что это за выбор, когда ты имеешь дело с предписаниями «единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого» (даже если это предписание «любить»), а в конце тебя ждёт воскресенье и Судный день, не Басманный районный суд г. Москвы, а суд Божий,по гамбургскому счету... Впрочем, религиозная вера снимает и такое противоречие, как и многие другие, ибо «Credo quia absurdum», правда, и разумный разговор с таким человеком тоже не очень эффективен, как показывает мой опыт.
Возвращаясь к Даниэлю Штайну, мы можем констатировать, что он во многом отказался от традиции (пересмотрел её), тем самым, он снимает жесткий и сложный каркас многочисленных предписаний (главным образом, это иудейская традиция. В Торе содержится 613 заповедей) и остается лишь с новозаветным «любить». И здесь резонно задать вопрос - что значит любить? Как мы можем говорить об этом феномене?
Так уж случилось, что наша феноменальная жизнь, то есть все наши переживания, эмоции, убеждения, идеи и т. п. в полноценном смысле доступны только с позиции первого лица. По этой причине и вера может быть высвечена только интроспективно (внутренним взглядом). Но как человеку узнать о внутреннем мире другого человека, у него ведь нет инструментария Бога, которому, как утверждается, известно всё? Ему остается два допущения:
- люди вокруг него тоже имеют феноменальную жизнь, схожую с его собственной;
- поведение человека, включая языковое, чаще всего, соответствует или лучше сказать коррелируется с его внутренним миром.
Если не принимать эти допущения, то любые отношения людей друг с другом были бы попросту невозможны.
Таким образом, человеку необходимо, чтобы другой человек поведенчески проявил свою «любовь». И было бы лучше, если бы это были не ограниченные и изменчивые слова, а дела. В «деле» и проявляется человек, поскольку дело, в отличие от слова, не имеет движения назад, оно создает и постоянно возобновляет проект реальности. Безусловно, не всё так просто, но такая общая схема, как мне кажется, вполне оправдана.
В религиозной традиции, в строгом смысле, ортопраксия неотделима от ортодоксии, и это логично. Но на практике получается, что феноменальная жизнь человека сложна и противоречива, а религия и того пуще, но действовать надо. Штайн уловил и присвоил главные аксиологические ориентиры и идеалы человечества, которые могут быть обоснованы и без обращения к религиозному опыту: любовь к ближнему и необходимость «добрых дел». Он и, видимо, сама Улицкая, в каком-то смысле, устали от груза той религиозности, которая сложилась в Европе и на Ближнем Востоке. Наверное, нечто подобное испытывает и российская читающая публика. Тот религиозный опыт, который им известен, кажется им избыточным для того, чтобы действовать «правильно» и жить по-человечески, что Людмила Евгеньевна и Даниэль Штайн считают главным. То есть действовать «правильно», исходя из каких-то более или менее простых интуитивных гуманистических принципов, куда важнее религиозности как специфической феноменальности. Скажу больше, от такой позиции не далеко до отказа от религиозной метафизики как невроза и бессмысленности, поскольку кажется вполне возможным обойтись в вопросах этики без религиозных подпорок.
Нееврейский вопрос
«Еврейский вопрос» также вписывается в предложенный мной дискурс, поскольку снят он может быть, как я говорил ранее, лишь отказом от религиозной традиции. Немного диковато, но такие люди как Нина Павлова искренне полагают, что еврейский народ заслужил свою судьбу, что это рок Божий… И они правы, поскольку весь Ветхий завет про это. Да и вообще, всем бы нам покаяться перед Его лицом… но это уже какой-то бессмысленный разговор. С другой стороны, актуальность «еврейского вопроса» может быть истолкована и проще. Этот «вопрос» является одним из модусов проблемы «свой-чужой» и последние события в Берюлёво как раз об этом. Так уж ли важно азербайджанец, узбек или еврей, главное он «чужой», и религиозный маркер здесь не последний.
Впрочем, я считаю, что «еврейский вопрос» очень незначительно повлиял на популярность книги. Скорее эта тема у читателя-шовиниста просто вызвала повышение уровня желчи, а более либеральный читатель просто одобрил негодование Людмилы Евгеньевны.
После «Даниэля Штайна», как я понимаю, Улицкая больше не возвращалась к этой теме. Наверное, о том, что она считает главным, она уже сказала.