(no subject)
Тренд на тренд: мы переиздаём, рецензенты-специалисты нам пеняют: мол, это легче, чем искать новое, работать с молодыми авторами и т.п.
Но ведь всё, что делается всерьёз, всё трудно.
Разберу по темам.
Первые трудности - текстологические (т.е. предшествующие им проблемы выбора книги и поиска её автора - в моих случаях, увы, чаще его наследника, - пока не рассматриваются).
Для вёрстки естественно скачать текст с либрусеков. Конечно, оцифровка порождает множество ошибок распознавания, но не больше, чем набор. Да и халява (пиратов я в целом одобряю и готов отдавать им свои pdf’ы - так, думаю, на круг даже выгодней выйдет: понравившуюся книгу часто покупают «в бумаге»; впрочем, никто здесь ничего в точности не знает).
Но у оцифровки (OCR) есть важная особенность: подвижники флибуст-библиотек - не библиофилы во всех смыслах. В частности, они не ценят первые - и вообще прижизненные - издания. Сканируется то, что есть дома, а так как люди они нестарые, то и книги соответствующие - 90-е, в лучшем случае - 80-е годы. Поэтому перед вёрсткой нужно взять книжку, чей выход в свет худо-бедно автором контролировался, и сравнить. И вот что мы видим (разберу на примере одной текущей работы - ввиду обилия примеров; вообще с текстологическими трудностями я сталкиваюсь постоянно, и рассматриваемый случай - не самый сложный).
Итак, готовлю к печати повесть Виктора Драгунского «Он упал на траву». Автобиографическая повесть о войне, о московском ополчении, адресованная вовсе не детям (писалась одновременно с первыми «Денисками»). Вышла в 1961 году в журнале «Москва» и в 1963-м - в СовПисе. Своё издание изначально ориентирую на «16+» (почему, сейчас станет ясно).
Первое открытие - на первой странице (вначале даётся пример из АСТ’овского издания 2000 года, потом - «прижизненный» текст; различие выделено п/ж).
Знал я также, что молодой командир батареи у зала Чайковского будет командовать: «Огонь», и это всем нам, дежурящим на окрестных крышах, будет как маслом по сердцу.
Знал я также, что молодой командир батареи у зала Чайковского будет командовать:«Огонь!», и после каждого залпа он будет звонко материться, и это всем нам, дежурящим на окрестных крышах, будет как маслом по сердцу.
Ну, всё ясно: ругаться героям АСТ не даст.
Несколькими страницами ниже:
Я держал Лину в своих руках и слышал, как бьется ее сердце, и вдыхал запах ее волос, ее платья, всего ее милого девичьего существа. Я долго так стоял, очень долго, целую вечность. В это время завыла сирена. Я разжал руки. Лина заметалась по комнате.
Я держал Лину в своих руках и слышал, как бьётся её сердце, и вдыхал запах её волос, её платья, всего её милого девичьего существа. Я долго так стоял, очень долго, целую вечность, и кровь гудела во мне, шумела и билась. А Лина всё глядела на меня, потом словно устала и закрыла глаза. В это время завыла сирена. Я разжал руки. Лина заметалась по комнате.
И это ясно: секс (хотя история с Линой - трагически-целомудренная, вовсе не любовная, - читайте книгу). Естественно, целиком изымается «физиология» из истории первой любви героя.
Когда добрёл до Валиной маленькой двери, я, не стучась, толкнул её ногой, вошёл и сразу опустил корзину на пол. Когда я разогнулся, Валя стояла передо мной.
Я до сих пор не понимаю, что со мною сталось.
- Извините, - сказал я и схватил её за плечи.
Когда добрёл до Валиной маленькой двери, я, не стучась, толкнул её ногой, вошёл и сразу опустил корзину на пол. Когда я разогнулся, Валя стояла передо мной. Видно, она только что сняла с себя театральное платье и халат успела надеть только в один рукав.
Я до сих пор не понимаю, что со мною сталось.
- Извините, - сказал я и схватил её за плечи.
Далее в корзину АСТом отправляются сцены, где герои выпивают (иногда - объёмом в несколько страниц, поэтому нет возможности привести здесь примеры) и дерутся.
- Ну, все! - торжественно сказал Каторга и выплюнул длинную тесемку крови. Он все еще отступал, словно для разбега. - Уж пошутить нельзя человеку! - крикнул он надрывно. - Шуток не понимаешь, хромая ты гниль? Теперь все! - Он стал приседать в коленках для пущей зловещности. - Теперь пиши скорей мамаше, чтобы выписала тебя из домовой книги!
Я видел, как рвется к нему Лешка.
- Ну, всё! - торжественно сказал Каторга и выплюнул длинную тесёмку крови. Он всё ещё отступал, словно для разбега. - Уж пошутить нельзя человеку! - крикнул он надрывно. - Шуток не понимаешь, хромая ты гниль? Теперь всё! - Он стал приседать в коленках для пущей зловещности. - Теперь пиши скорей мамаше, чтобы выписала тебя из домовой книги!
Каторга выхватил нож и, горлопаня и матерясь, стал исполнять увертюру перед тем, как ударить. Он жеманничал, и красовался, и рвал на себе рубашку, и всё время напоминал мне о прощальном письме к мамаше.
Но у меня не было матери. Я побежал к нему навстречу, нога мешала мне, но я добежал и снова дал ему изо всех сил. Теперь он упал, и я кинулся ему на горло. Каторга изловчился и тусклым свои ножом резанул меня, где сердце. Ватник спас меня. Нас растощили. Шуму не было. Я пошёл на место. Каторга кликушествовал, не отдавая ножа, и клялся, что мне не жить.
Я видел, как рвётся к нему Лёшка.
Секс, алкоголь, поножовщина, ругань… Что ещё не нравится АСТ’у (кстати, думаю, что он не сам редактировал, а взял текст из книжки 1989 года издательства «Современник»: это было первое «отроческое» - в прямом смысле, т.к. повесть вышла в серии «Отрочество», - издание; впрочем, может, всё случилось ещё раньше)?
Ну, например, критика власти (пусть даже сталинской):
Иногда одна лопата, которой орудовал стоящий глубоко внизу человек, взлетала кверху только до половины эскарпа, до приступочки в стене, оставленной для другого человека, тот подставлял другую свою лопату и ждал, пока нижняя передаст ему свой груз, после чего он взметал свою ношу еще выше, к третьему, и только тот выкидывал этот добытый трудом троих людей глиняный самородок на гребень сооружения.
Лопаты, только лопаты, ничего, кроме лопат.
Иногда одна лопата, которой орудовал стоящий глубоко внизу человек, взлетала кверху только до половины эскарпа, до приступочки в стене, оставленной для другого человека, тот подставлял другую свою лопату и ждал, пока нижняя передаст ему свой груз, после чего он взметал свою ношу ещё выше, к третьему, и только тот выкидывал этот добытый трудом троих людей глиняный самородок на гребень сооружения. Лопаты, лопаты, только лопаты, ни бадей, ни блоков, ни тачек, ничего, кроме лопат. Дерьмо это было, а не лопаты. Они гнулись от жёсткого грунта, у них были плохо зашкуренные рукоятки, часто ломающиеся и занозящие наши руки. Какая беспримерная сволочь равнодушно подсунула нам эти лопаты? Ведь мы вышли защищать наших женщин, наших детей, нашу Москву?
Звоню наследнику (возможность говорить с «Дениской», как и с его «сестрой Ксенией», - бонус этого проекта). Он, конечно, в курсе (сам писатель), правка с умершим в 1972-м автором, естественно, не согласовывалась, наследники будут рады, если издатель восстановит авторский текст.
Казалось бы, всё ясно (хотя это и ограничивает читательскую аудиторию).
Сравниваю дальше. Едущие на фронт поют в вагоне.
И тут маленький человек заторопился, он пел, захлебываясь от ветра, свистящего в ушах, и дрожа от бешеной скачки:
И без страха
Отряд наскочил
На врага!..
И тут маленький человек заторопился, он пел, захлебываясь от ветра, свистящего в ушах, и дрожа от бешеной скачки:
И без страха
Отряд наскочил
На врага!..
Завязалась кровавая битва…
И боец молодой
Вдруг поник головой, -
Комсомольское сердце разбито.
Вот те раз! Бойца-то за что? Неужели за текстологическую ошибку («разбито-пробито»)?
Перечитываю - а ведь редактор прав. Петь, дрожа от бешеной скачки, следует именно первые три строчки. Остальное исполняется иначе. Тут правка по делу, вполне даже тонкая.
…низко и протяжно запел гудок, швартовые отданы…
…низко и протяжно запел гудок, швартовы отданы…
И тут верно, швартовы.
Он погрозил мне кулаком и снова улегся на спину. Кровать прогибалась под ним, он покряхтывал, глядя в потолок. А я вышел на кухню, разделся до пояса, умылся холодной водой и потом долго стоял, не вытираясь, от этого было еще прохладней и благостней.
Кровать прогибалась под ним, он покряхтывал, глядя в потолок, а я встал у крана, разделся до пояса, умылся холодной водой и потом долго стоял, не вытираясь, от этого было ещё прохладней и благостней. Опьянение слабело во мне, выходило через поры освежённого тела, выдыхалось постепенно, и от этого на душе становилось всё лучше и лучше.
Ну, со слабеющим опьянением уже разобрались, а что с краном? Действительно, в комнате у героя его быть не могло, надо было идти на кухню…
Выходит, часть правки - по делу, книгу улучшает. Неужели АСТ? Что-то не верится…
Я шёл по коридору, и все, кого я встречал по пути, казались мне красивыми и добрыми, даже этот новый гусак в лосинах, поступивший к нам не иначе как в поисках брони, артист на роли молодых подлецов, фашистов и разных дантесов.
Я шёл по коридору, и все, кого я встречал по пути, казались мне красивыми и добрыми, даже этот новый гусак, поступивший к нам не иначе как в поисках брони, артист на роли молодых подлецов, фашистов и разных дантесов.
Ну, лосины АСТ наверняка вставлять не станет. Значит, прижизненная авторская правка, дошедшая до издателя (у меня было такое с Голявкиным, и это отдельная очень важная история)? Может, и всё прочее - сам? Нет, не может быть…
Тонких различий всё больше. Тире вместо запятых, слитые-разлитые фразы и абзацы… Словом, стилистика. На мой вкус, большей частью по делу (хотя вообще-то авторская шероховатость несравненно лучше редакторской гладкописи). Что делать? Самому волюнтаристки решать, что взять из прижизненного, а что - из посмертного? Наследник готов доверить.
А как всё же лучше? Как стало? Или как было?
В общем, меня выгнали, и комэск Иванов химическим карандашом вычеркнул меня из жизни добровольного кавкорпуса.
В общем, меня выгнали, и комэск Иванов химическим карандашом вычеркнул меня из жизни добровольного кавкорпуса. И я ушёл с Хамовнического плаца, сопровождаемый визгливым хохотом кобыл.
Кобыл, похоже, автор сам вычеркнул (литературно слишком?). Или нет?
И спросить не у кого…
Но ведь всё, что делается всерьёз, всё трудно.
Разберу по темам.
Первые трудности - текстологические (т.е. предшествующие им проблемы выбора книги и поиска её автора - в моих случаях, увы, чаще его наследника, - пока не рассматриваются).
Для вёрстки естественно скачать текст с либрусеков. Конечно, оцифровка порождает множество ошибок распознавания, но не больше, чем набор. Да и халява (пиратов я в целом одобряю и готов отдавать им свои pdf’ы - так, думаю, на круг даже выгодней выйдет: понравившуюся книгу часто покупают «в бумаге»; впрочем, никто здесь ничего в точности не знает).
Но у оцифровки (OCR) есть важная особенность: подвижники флибуст-библиотек - не библиофилы во всех смыслах. В частности, они не ценят первые - и вообще прижизненные - издания. Сканируется то, что есть дома, а так как люди они нестарые, то и книги соответствующие - 90-е, в лучшем случае - 80-е годы. Поэтому перед вёрсткой нужно взять книжку, чей выход в свет худо-бедно автором контролировался, и сравнить. И вот что мы видим (разберу на примере одной текущей работы - ввиду обилия примеров; вообще с текстологическими трудностями я сталкиваюсь постоянно, и рассматриваемый случай - не самый сложный).
Итак, готовлю к печати повесть Виктора Драгунского «Он упал на траву». Автобиографическая повесть о войне, о московском ополчении, адресованная вовсе не детям (писалась одновременно с первыми «Денисками»). Вышла в 1961 году в журнале «Москва» и в 1963-м - в СовПисе. Своё издание изначально ориентирую на «16+» (почему, сейчас станет ясно).
Первое открытие - на первой странице (вначале даётся пример из АСТ’овского издания 2000 года, потом - «прижизненный» текст; различие выделено п/ж).
Знал я также, что молодой командир батареи у зала Чайковского будет командовать: «Огонь», и это всем нам, дежурящим на окрестных крышах, будет как маслом по сердцу.
Знал я также, что молодой командир батареи у зала Чайковского будет командовать:«Огонь!», и после каждого залпа он будет звонко материться, и это всем нам, дежурящим на окрестных крышах, будет как маслом по сердцу.
Ну, всё ясно: ругаться героям АСТ не даст.
Несколькими страницами ниже:
Я держал Лину в своих руках и слышал, как бьется ее сердце, и вдыхал запах ее волос, ее платья, всего ее милого девичьего существа. Я долго так стоял, очень долго, целую вечность. В это время завыла сирена. Я разжал руки. Лина заметалась по комнате.
Я держал Лину в своих руках и слышал, как бьётся её сердце, и вдыхал запах её волос, её платья, всего её милого девичьего существа. Я долго так стоял, очень долго, целую вечность, и кровь гудела во мне, шумела и билась. А Лина всё глядела на меня, потом словно устала и закрыла глаза. В это время завыла сирена. Я разжал руки. Лина заметалась по комнате.
И это ясно: секс (хотя история с Линой - трагически-целомудренная, вовсе не любовная, - читайте книгу). Естественно, целиком изымается «физиология» из истории первой любви героя.
Когда добрёл до Валиной маленькой двери, я, не стучась, толкнул её ногой, вошёл и сразу опустил корзину на пол. Когда я разогнулся, Валя стояла передо мной.
Я до сих пор не понимаю, что со мною сталось.
- Извините, - сказал я и схватил её за плечи.
Когда добрёл до Валиной маленькой двери, я, не стучась, толкнул её ногой, вошёл и сразу опустил корзину на пол. Когда я разогнулся, Валя стояла передо мной. Видно, она только что сняла с себя театральное платье и халат успела надеть только в один рукав.
Я до сих пор не понимаю, что со мною сталось.
- Извините, - сказал я и схватил её за плечи.
Далее в корзину АСТом отправляются сцены, где герои выпивают (иногда - объёмом в несколько страниц, поэтому нет возможности привести здесь примеры) и дерутся.
- Ну, все! - торжественно сказал Каторга и выплюнул длинную тесемку крови. Он все еще отступал, словно для разбега. - Уж пошутить нельзя человеку! - крикнул он надрывно. - Шуток не понимаешь, хромая ты гниль? Теперь все! - Он стал приседать в коленках для пущей зловещности. - Теперь пиши скорей мамаше, чтобы выписала тебя из домовой книги!
Я видел, как рвется к нему Лешка.
- Ну, всё! - торжественно сказал Каторга и выплюнул длинную тесёмку крови. Он всё ещё отступал, словно для разбега. - Уж пошутить нельзя человеку! - крикнул он надрывно. - Шуток не понимаешь, хромая ты гниль? Теперь всё! - Он стал приседать в коленках для пущей зловещности. - Теперь пиши скорей мамаше, чтобы выписала тебя из домовой книги!
Каторга выхватил нож и, горлопаня и матерясь, стал исполнять увертюру перед тем, как ударить. Он жеманничал, и красовался, и рвал на себе рубашку, и всё время напоминал мне о прощальном письме к мамаше.
Но у меня не было матери. Я побежал к нему навстречу, нога мешала мне, но я добежал и снова дал ему изо всех сил. Теперь он упал, и я кинулся ему на горло. Каторга изловчился и тусклым свои ножом резанул меня, где сердце. Ватник спас меня. Нас растощили. Шуму не было. Я пошёл на место. Каторга кликушествовал, не отдавая ножа, и клялся, что мне не жить.
Я видел, как рвётся к нему Лёшка.
Секс, алкоголь, поножовщина, ругань… Что ещё не нравится АСТ’у (кстати, думаю, что он не сам редактировал, а взял текст из книжки 1989 года издательства «Современник»: это было первое «отроческое» - в прямом смысле, т.к. повесть вышла в серии «Отрочество», - издание; впрочем, может, всё случилось ещё раньше)?
Ну, например, критика власти (пусть даже сталинской):
Иногда одна лопата, которой орудовал стоящий глубоко внизу человек, взлетала кверху только до половины эскарпа, до приступочки в стене, оставленной для другого человека, тот подставлял другую свою лопату и ждал, пока нижняя передаст ему свой груз, после чего он взметал свою ношу еще выше, к третьему, и только тот выкидывал этот добытый трудом троих людей глиняный самородок на гребень сооружения.
Лопаты, только лопаты, ничего, кроме лопат.
Иногда одна лопата, которой орудовал стоящий глубоко внизу человек, взлетала кверху только до половины эскарпа, до приступочки в стене, оставленной для другого человека, тот подставлял другую свою лопату и ждал, пока нижняя передаст ему свой груз, после чего он взметал свою ношу ещё выше, к третьему, и только тот выкидывал этот добытый трудом троих людей глиняный самородок на гребень сооружения. Лопаты, лопаты, только лопаты, ни бадей, ни блоков, ни тачек, ничего, кроме лопат. Дерьмо это было, а не лопаты. Они гнулись от жёсткого грунта, у них были плохо зашкуренные рукоятки, часто ломающиеся и занозящие наши руки. Какая беспримерная сволочь равнодушно подсунула нам эти лопаты? Ведь мы вышли защищать наших женщин, наших детей, нашу Москву?
Звоню наследнику (возможность говорить с «Дениской», как и с его «сестрой Ксенией», - бонус этого проекта). Он, конечно, в курсе (сам писатель), правка с умершим в 1972-м автором, естественно, не согласовывалась, наследники будут рады, если издатель восстановит авторский текст.
Казалось бы, всё ясно (хотя это и ограничивает читательскую аудиторию).
Сравниваю дальше. Едущие на фронт поют в вагоне.
И тут маленький человек заторопился, он пел, захлебываясь от ветра, свистящего в ушах, и дрожа от бешеной скачки:
И без страха
Отряд наскочил
На врага!..
И тут маленький человек заторопился, он пел, захлебываясь от ветра, свистящего в ушах, и дрожа от бешеной скачки:
И без страха
Отряд наскочил
На врага!..
Завязалась кровавая битва…
И боец молодой
Вдруг поник головой, -
Комсомольское сердце разбито.
Вот те раз! Бойца-то за что? Неужели за текстологическую ошибку («разбито-пробито»)?
Перечитываю - а ведь редактор прав. Петь, дрожа от бешеной скачки, следует именно первые три строчки. Остальное исполняется иначе. Тут правка по делу, вполне даже тонкая.
…низко и протяжно запел гудок, швартовые отданы…
…низко и протяжно запел гудок, швартовы отданы…
И тут верно, швартовы.
Он погрозил мне кулаком и снова улегся на спину. Кровать прогибалась под ним, он покряхтывал, глядя в потолок. А я вышел на кухню, разделся до пояса, умылся холодной водой и потом долго стоял, не вытираясь, от этого было еще прохладней и благостней.
Кровать прогибалась под ним, он покряхтывал, глядя в потолок, а я встал у крана, разделся до пояса, умылся холодной водой и потом долго стоял, не вытираясь, от этого было ещё прохладней и благостней. Опьянение слабело во мне, выходило через поры освежённого тела, выдыхалось постепенно, и от этого на душе становилось всё лучше и лучше.
Ну, со слабеющим опьянением уже разобрались, а что с краном? Действительно, в комнате у героя его быть не могло, надо было идти на кухню…
Выходит, часть правки - по делу, книгу улучшает. Неужели АСТ? Что-то не верится…
Я шёл по коридору, и все, кого я встречал по пути, казались мне красивыми и добрыми, даже этот новый гусак в лосинах, поступивший к нам не иначе как в поисках брони, артист на роли молодых подлецов, фашистов и разных дантесов.
Я шёл по коридору, и все, кого я встречал по пути, казались мне красивыми и добрыми, даже этот новый гусак, поступивший к нам не иначе как в поисках брони, артист на роли молодых подлецов, фашистов и разных дантесов.
Ну, лосины АСТ наверняка вставлять не станет. Значит, прижизненная авторская правка, дошедшая до издателя (у меня было такое с Голявкиным, и это отдельная очень важная история)? Может, и всё прочее - сам? Нет, не может быть…
Тонких различий всё больше. Тире вместо запятых, слитые-разлитые фразы и абзацы… Словом, стилистика. На мой вкус, большей частью по делу (хотя вообще-то авторская шероховатость несравненно лучше редакторской гладкописи). Что делать? Самому волюнтаристки решать, что взять из прижизненного, а что - из посмертного? Наследник готов доверить.
А как всё же лучше? Как стало? Или как было?
В общем, меня выгнали, и комэск Иванов химическим карандашом вычеркнул меня из жизни добровольного кавкорпуса.
В общем, меня выгнали, и комэск Иванов химическим карандашом вычеркнул меня из жизни добровольного кавкорпуса. И я ушёл с Хамовнического плаца, сопровождаемый визгливым хохотом кобыл.
Кобыл, похоже, автор сам вычеркнул (литературно слишком?). Или нет?
И спросить не у кого…