Ненаучность мышления
Понятия науки делятся на две больших группы. Первую образуют наблюдаемые величины-расстояния, интервалы времени, массы, напряжения, и т.д. Отвлечемся здесь от углубления в тонкий вопрос, что именно мы измеряем, когда взвешиваем груз или прикладываем вольтметр. Примем, что пусть и опосредованно, все же измеряется масса и напряжение-для целей этой заметки сего достаточно. Впрочем, кто не согласен, может полагать, следуя Декарту, что всегда в конечном счете измеряется какое-то растояние, для нас здесь это роли не играет. Вторая категория понятий науки образована концептами теории, описывающими наблюдения, но даже косвенно не измеряемыми. Таковы, например, гамильтонианы и лагранжианы классической механики, волновые функции квантовой механики, потенциалы электродинамики, и другие важные понятия теоретической физики. Многие понятия принадлежат сразу обеим группам, но нет таких, которые не принадлежали хотя бы одной.
Нетрудно показать, и с полной строгостью, что мышление не относится, и не может относиться, ни к первой группе (наблюдаемых), ни ко второй (теоретических концептов).
Сразу же оговорюсь, что отождествляю здесь понятия "мышления", "сознания", "осознания", "рефлексии". Мышление меня интересует не там, где оно лишь зачаточно, едва отличимо от жизни, нерефлективно, как у высших животных и младенцев. Напротив, говоря о мышлении, я имею в виду его зрелое, мощное состояние, пронизанное сознанием своего бытия, то есть рефлексией.
Научная наблюдаемость есть наблюдаемость особого, весьма специального, рода; ее не следует путать с житейским употреблением этого слова. Научное наблюдение есть обязательно регулярная, стандартная, воспроизводимая процедура. Оно есть следствие выполнения недвусмысленной инструкции, алгоритма. Лишь воспроизводимой части таких процедур приписывается статус научного наблюдения. Все невоспроизводимое, неуниверсальное, нестандартное таковым статусом не обладает и за факт наукой не признается. Воспроизводимость здесь не означает, что человек может обязательно воспроизвести явление-в астрономии или сейсмологии, скажем, такое невозможно. Воспроизводимость означает универсальный стандарт наблюдения: стандартные исправные приборы, профессионально подготовленные наблюдатели. Ну и наличие нескольких независимых наблюдателей и множества наблюдений схожих небесных или геологических явлений имеет весьма высокое значение, повышая надежность наблюдений и выявляя их общие черты, которые только и служат предметом изучения науки. Зададимся вопросом: может ли сознание быть научно зарегистрировано? Предположим, следуя Алану Тьюрингу и Роджеру Пенроузу, что имеется некий робот, о котором его изготовители утверждают, что он обладает сознанием, то есть, что он не машина, а мыслящее существо. Существует ли какая-то универсальная процедура, посредством которой это утверждение можно было бы научно доказать или опровергнуть для любого робота, задавая вопросы и анализируя ответы? Нетрудно увидеть, что такой универсальной процедуры не может быть. Действительно, всякая процедура тестирования основана на дифференциации ответов на "ответы машины", "ответы сознательного существа" и "неопределенные ответы". И всякий автомат в принципе мог быть запрограммирован так, чтобы на данную последовательность вопросов не давать "ответов машины". Был он так запрограммирован или нет-никогда нельзя знать с достоверностью, сколь бы оригинальными и необычными ни казались вопросы. Сколь бы "креативным" или "понимающим" ни казался робот, нет универсально-процедурных средств исключить предварительную запрограммированность его кажущихся креативности и понимания. Более того, даже если ответы тестируемого "робота" попадают в категорию "ответов машины", нельзя исключить варианта умышленного введения нас в заблуждение мыслящим существом, которому вздумалось отчего-то нас дурачить. Так что, отвечай "робот" умно или тупо, ничего сказать нельзя-то есть, мышление ненаблюдаемо. По той же самой причине нельзя с научной достоверностью знать, мыслит ли хоть один человек. С этой точки зрения, тестирование человека ничем не отличается от тестирования робота. Мы знаем о своем мышлении, и привычно принимаем на веру, что другие люди мыслят, что и у других, как и меня, есть внутренний мир, есть "Я", что они себя сознают. Эта важнейшая интуиция, лежащая в самом основании нашего бытия; она одновременно и абсолютно неизбежна, и научно нетестируема.
Хорошо, пусть мышление ненаблюдаемо; но не может ли оно оказаться полезным научно-теоретическим понятием, вроде гамильтониана или волновой функции? Тут нам все-таки придется сказать, что мы называем "мышлением". Декарт справедливо указывал, что мышление и есть то, что составляет меня самого более чем что либо еще: я могу представить себя в иных мирах, без тела, с утратой чувственных восприятий, любых воспоминаний, но не могу представить себя без способности к мышлению. Мыслящее начало, в отличие от тела, чувств, памяти не есть то, чем я владею-но то, что я есть; мыслящий во мне и есть собственно я, cogito ergo sum. Мышление-настолько фундаментальная и первичная субстанция, что ее нельзя определить через что-то еще; напротив, это она сама все определяет. Мышление нельзя запаковать в дефиницию, потому что оно первичнее всех дефиниций, им и порождаемых. О мышлении мы знаем не из дефиниций, но из непосредственного и непередаваемого опыта. Справедливо сказать, что мышление есть поиск понимания, убеждение в понимании, воспоминание понимания. Мышление занято проблемой недостатка понимания. Если где-то нет проблемы, если все понятно, то и думать там не о чем. Начальное состояние мышления-осознание отсутствия требующегося, желанного понимания. Результат мышления-прогресс в понимании. Даже если кажется, что продвинуться в понимании не удалось, сам этот факт, указывая на трудность задачи, как-то добавляет знание о ней. Итак, понимание есть то, что рождается в мышлении.
Важно, что границы возможного понимания не могут быть видимы. Действительно, увидеть границу-значит, как-то увидеть то, что находится по ее обеим сторонам. Иначе как знать, что тут именно граница понимания как такового? Чтобы увидеть границу понимания, надо увидеть как то, что может быть понято, так и то, что не может; иначе нельзя быть уверенным, что эта граница присуща мышлению как таковому, а не конечности того или иного субъекта. Но если я уже увидел то, что якобы не может быть понято, то я это уже как-то понял. Ибо понимать, ведать и значит видеть; недаром и слова эти одного индоевропейского корня. Таким образом, мышление проявляет себя в рождении нового, в рождении понимания, границы которого принципиально неведомы. На выходе мышления может быть все, что угодно; границ не видно. Мышление рождает новое, и это новое рождается в безграничности возможностей, кажущейся или реальной. Но если мышление именно таково, это означает, что оно никак не может быть упаковано в теоретическое понятие науки. Дело в том, что по сути своей теоретические понятия атемпоральны, заданы раз и навсегда, они не содержат тайны рождения нового. Да, электрон с какой-то вероятностью может излучить фотон, который может распасться на пару еще каких-то частиц, много чего может быть с электроном. Но понятием электродинамики электрон является именно потому, и в той мере, в какой все эти процессы теоретически описываемы, схвачены и зафиксированы теорией. С теоретическим понятием могут быть сопряжены открытые вопросы; в той мере, в какой это так, теория не закончена. Но теоретическим понятием не может быть то, чья сущность состоит именно в рождении чего угодно, чему и границ не может быть видимо. Мышление являет себя как творчество во времени; оно принципиальнно темпорально. Понятия же теории, напротив, принципиально атемпоральны, принадлежат миру идей, в котором никакого времени нет. Именно в силу этого глубокого различия мышление и не может быть введено в мир научных идей, атемпоральных понятий.
Итак, подводя итог, подчеркнем невозможность мышления быть хотя бы в каком-то виде введенным в науку: в научном смысле оно принципиально ненаблюдаемо, и принципиально нередуцируемо до научного концепта. Отсюда следует глубочайшая и фундаментальная неполнота научного познания: из этого познания по самой сути дела навечно исключен его исток, мышление; то есть, по логике Декарта, принципиально исключен человек, его бытийное ядро. Это не значит, что мышление совершенно непознаваемо, но значит, что его познание требует иных, отличных от научных, путей. Собственно, философия нередко и определяется, как познание мышления. Наукой философия никак не является; ее пути познания и критерии истины иные.