Свобода и послушание
Предыдущий пост о свободе требует продолжения - это оно и есть.
В виде запоздалого предисловия замечу, что никакого единственно-верного понимания свободы, разумеется, нет. Мои размышления есть мои личные изыскания в лавке философии, которые мне интересно проводить, которыми я рад поделиться. Мне любопытна вызываемая ими реакция, вопросы и возражения - но убеждать кого-либо в любимых философизмах было бы столь же нелепо, как убеждать кого-то в красоте любимой женщины или гениальности поэта. По многим коренным вопросам я разделяю воззрения Н. А. Бердяева, и настолько часто высказываю ту или иную его мысль, что оговаривать это было бы утомительно.
Приведу еще раз центральный тезис - свобода выражается в творчестве и только в нем она и выражается. Творчество я понимаю весьма широко. Например, всякая попытка понять себя или другого является творческой. Мать, сочиняющая сказку ребенку, или ребенок, впервые столкнувшийся со сложением букв, а не чисел - примеры творческих ситуаций, требующих мысли, а значит - свободы.
Пожалуй, следовало бы сказать, что не есть творчество. Рутинное пользование готовым знанием не является творчеством, не требует свободного субъекта. Точно так же, рутинное следование закону, правилу, долгу - творчеством не является, свободы не выражает. В языке это унылое следование долгу описано фразой "тянуть лямку". Лямку тянут рабы. Ни следование долгу, ни следование желаниям, страстям, страхам, импульсам само по себе не является ни свободой, ни творчеством. Свободы в следовании порыву страсти не более чем в следовании порыву урагана. Свобода состоит в овладении порывом, и творческом воплощении, в сублимации его, а не в рабском ему следовании. Разумеется - легко сказать, попробуй овладей. Но важно хотя бы называть вещи своими именами. На языке религии рабство страстям и порывам есть грех, от которого требуется освобождаться. "К свободе призваны вы, братья" - провозгласил апостол. Но свобода не обретается в замене рабства страстям рабством закону или безличному долгу.
Традиционные церковные учения делают упор на авторитете закона и радости благодатной молитвы, особенно в стенах храма. Однако церковная традиция, особенно православная, или безразлична или враждебна новому. Церковь построена по древнеегипетскому принципу единовластия, занимает монопольное положение в обществе, и ее отношение к свободе не слишком отличается от византийского или мусульманского. Церковный монолит РПЦ - огромная проблема России, препятствующая развитию российского христианства из религии послушания в религию творчества. Крайний консерватизм РПЦ выражается в освящении того, чему давно уже место на свалке истории - архаически-деспотического типа власти. Из уст иерархов церкви не приходится слышать слова в поддержку гражданских свобод, критики неправой власти, а вот "критика либерализма" идет изобильно. Нет, я не проповедую крайний анархизм, не отрицаю значение традиции, иерархии и послушания авторитетам. Но все эти важные вещи имеют свою меру, которая нарушается их абсолютизацией. Следствием абсолютизации послушания является подавление творчества, застой мысли и духа, обветшание и гибель. Именно к таким последствиям приводит бюрократически-самодержавный уклад церкви - особенно РПЦ, смыкающейся со столь же допотопной путинской пирамидой власти.
По сути же своей христианство есть именно религия творчества, и в этом - как источник развития творческой мощи христианской цивилизации, так и будущее христианства. Именно творчество, как конституирующее качество человека, задано уже в древнейшем учении о сотворении по образу и подобию Творца, и с новой силой выражено в учении о богочеловечестве. Выдающимися и бесстрашными религиозными новаторами и мыслителями были пророки и апостолы. Библия вообще весьма революционная книга, недаром ее боялись переводить на русский, и ее издание, несомненно, усилило религиозные брожения в России в конце позапрошлого века. Исторический парадокс состоит в неимоверном контрасте революционно-творческого духа Св. Писания и застойной атмосферы РПЦ. Хотя католическая церковь устроена по сходному с православной образцу, она гораздо в большей степени открыта новизне. Католическая церковь осуществляет свое дело в условиях открытого многоконфессионального западного мира, и это обстоятельство спасает ее от многих прелестей единовластия.
Когда говорят о науке и религии, нередко за наукой оставляют ценности свободы и творчества, а за религией - послушания и морали. И то и другое верно лишь отчасти. Отношение науки к свободе и творчеству не менее противоречиво, чем отношение к ним церкви, но противоречие это иного знака. Наука, в отличие от церковной жизни, требует непрерывных открытий и изобретений - это просто ее хлеб, главное дело. Наука в принципе не может быть сведена к рутине. Но это только одна сторона дела. Другая же сторона состоит в последствиях абсолютизации научного познания, в кумиротворении науки, поклонения ей как образцовому пути познания. В этом своем аспекте наука порождает материалистическое мировоззрение, уничтожающее все высокие смыслы, и смысл познания в частности. Материализм, как учение о мире и человеке, враждебен творчеству - абсолютизация науки ведет к ее самоубийству. В курсах "диалектического материализма" - "научной философии" советского времени - по понятным причинам усиленно внушались тезисы, извращающие и отрицающие свободу. Одним из таких назиданий было утверждение "свобода есть осознанная необходимость". Этот тезис ведет свое происхождение от философии Спинозы, отражая ее фаталистско-детерминистический характер. Спинозе мир представлялся огромной машиной, каждая деталь которой движется согласно железной неотвратимости, заданной от века. Именно эта картина мира легла в основу физики Ньютона. Человеческая свобода Спинозой отрицалась, для нее оставлялось лишь одно - осознать неизбежность происходящего и примириться с ним. Эта научно-техническая парадигма познания легла в основу тоталитарных социалистических учений Сен-Симона, Конта и Маркса и ее ведущее положение в советской идеологии совершенно закономерно. Общество представлялось в виде некоей машины, рычагами которой предстояло овладеть лидерам правильной партии, а массам удовлетвориться "осознанной необходимостью". Свобода движения рычагами противоречила всеобщей научной необходимости, Спиноза бы их тут вряд ли одобрил, но это не слишком беспокоило отцов научного социализма. Подробнее об этой темной стороне научного познания можно прочесть у Хайека, свои же соображения я более развернуто выложил в недавней статье о рационализме.