Аристотель: космическое значение индивидуального
Click to viewАристотель (384-322гг), сын врача из Стагиры, города на северо-востоке Греции, поступил в платонову Академию в возрасте 18 лет и пребывал там до смерти ее создателя, до 347г. После этого он жил несколько лет в Ионии, потом, по приглашению Македонского царя Филиппа уехал учить Александра, а в 335г. вернулся в Афины и основал там свою школу Ликей. В 323г. вынужден был уехать из Афин под угрозой обвинения в безбожии и давлении антимакедонских настроений; умер через год в своем имении на о. Эвбея.
Возможно, Аристотель является самым разносторонним мыслителем и исследователем, каких только знало человечество. До нас дошел обширнейший по темам корпус его книг, 31 книга, которые все или частично могут быть конспектами его лекций, приготовленными им самим или его слушателями.
В этой серии бесед нас интересует весьма специальный вопрос: вклад Аристотеля в рационализм, в ту картину мира, которую мы обозначили как рационалистический треугольник, что требуется разумностью космической веры в разум, в неограниченные возможности человека в познании мироздания. Для того, чтобы эта вера сама была разумной, требуется принять, во-первых, принципиально умопостигаемый космос, во-вторых, способного к такому постижению человека, и в-третьих, того, кто обеспечил эту неслабую возможность и задал ее высокую ценность-Бога как Сверхразумного Создателя и как Небесного Отца. Вот эту рационалистическую схему, Бог-Космос-Человек, взятую в аспекте возможности и ценности познания, мы и назвали рационалистическим треугольником (РТ).
Итак, во-первых, Аристотель полностью согласился со своими великими предшественниками относительно первопричины мира, архе: таковой может быть лишь парменидово единство Бытия и Умозрения, Ум, мыслящий себя со всеми совершенными формами или эйдосами, погруженный в созерцание предельного совершенства, то есть Себя в Своей полноте. На то же Единое указывал и Платон как на Благо. С таким ответом вообще никто не спорил из тех серьезных мыслителей, кто доходил до вопроса о первопричине, доходил и не отшатывался от него. Судя по всему, это и есть единственно разумный ответ. Далее, природные объекты есть единства активных форм и предвечной пассивной, принимающей их материи, как бы материнской половины архе, по Аристотелю, как и по Платону. В отличие от Платона, однако, Аристотель настаивал, что каждое живое существо имеет свою индивидуальную форму. Если Платон говорил, скажем, о форме кошачести самой по себе, то Аристотель настаивал, что каждый кот имеет свою особую форму, которая и есть его живая индивидуальная душа. Форма, действующая через материю, через это «почти ничто», парадоксальным образом оказывается у Аристотеля много богаче и интереснее формы самой по себе. Аристотель возвысил ценность индивидуального против универсального, усилил значение эмпирических наук и искусств, как и смысла отдельной человеческой жизни. В своей борьбе с чрезмерной властью универсалий у Платона Аристотель зашел так далеко, что отрицал независимое существование математических форм. Полемизируя с платониками и пифагорейцами, Аристотель заключал, в самом конце своей книги «Метафизика», что «математические предметы, вопреки утверждениям некоторых, нельзя отделять от чувственно воспринимаемых вещей, и они не начала этих вещей». По этой причине, математика, эта чистая музыка универсалий, и не развивалась среди аристотелианцев; ее родным домом был и остается поныне платонизм.
Но каким же образом, по Аристотелю, реализована связь архе, первопричины, недвижимого самосозерцающего Ума, с физическим миром, в котором все течет и все меняется? Каким образом недвижимый Ум может задавать эти изменения, это становление или движение, сам оставаясь недвижим? Ответ Аристотеля лаконичен и неожидан: Бог, недвижимый движитель, вызывает движение в той мере, в какой он есть предмет любви. Мир движим любовью к Богу. Хорошо, но тогда неизбежен и следующий вопрос: кто же тогда тот, кто любит Бога-Архе в масштабе всего космоса? Чьей любовью к Архе космос как целое самосогласован, упорядочен, не распадается, не переходит в хаос? Ведь здесь требуется Демиург, но о Демиурге или подобной ему инстанции Аристотель молчит. Сотворение вселенной он отвергает как абсурдную идею; пусть так, но ведь вместе с этим и вопрос о вселенском субъекте движущей и упорядочивающей всё любви к Богу повисает без ответа. Даже и для вечной вселенной, где всё вечно ходит по одним и тем же кругам, есть вопрос о причине всей этой специальной конструкции, резоне ее существования: почему она вообще есть, и почему она такая, а не иная. Патон отвечал на этот вопрос указанием на свободный акт творчества Демиурга, но что же мог ответить Аристотель? Одно из двух: или картина мира Аристотеля содержала гигантскую дыру, пробел, которого не было у его учителя, или у него был ответ, на который по не слишком ясной причине он дал лишь намек. Думаю, верно последнее.
В книге Аристотеля «О Душе» есть сверхзнаменитая маленькая главка, III.5, которой посвящено много более комментариев, чем любому другому месту в наследии философа. В контексте разговора о человеке, в этой главке он вводит некую сущность, которой нет более нигде в его текстах: nous poietikos, творческий ум, который бессмертен и свободен от обычного чувственного, обслуживающего жизнь, эмпирического ума человека. Понимая теснейшую связь души и тела, Аристотель уверенно утверждал, что душа неотрывна от тела, что она, с обслуживающим ее житейским умом, не может без тела и быть: смерть есть полный конец души. И вот после всех таких твердых заверений, Аристотель с той же уверенностью говорит о бессмертии и божественной чистоте творческого ума, который проявляется иногда в человеке, но не как материально-связанная сущность, а как великий дух, которому открываются сверхчувственные истины. Само название этого духа, nous poietikos, «творческий ум», как и его откровенно божественные атрибуты, позволяют допустить, что он много больше, чем лишь творческий дух индивидуума, что именно он, может быть, и есть та великая сила, что движет и преобразует Космос, влекомая любовью к Богу-Архе, та любовь, что «движет Солнце и светила», по слову Данте. Мы можем предположить, что дух, задающий порядок вселенной, и дух, открывающий истину, Аристотель видел как одну и ту же божественную сущность, nous poietikos, различную в космическом Боге и человеке только по мощности, но не по качеству.
Как и у Платона, у Аристотеля познание движимо стремлением к красоте, восхищением и удивлением прекрасными формами бытия. Высший смысл жизни, максимально приближающий человека к Богу-открытие красоты, которой перенаполнен мир, вечно порождаемый любовью к Богу. Аристотель был исключительно цельной личностью; его учение о смысле жизни и о счастье, кажется, настолько близко соответствовало его собственной жизни, насколько это вообще для человека возможно. Беседу об этом удивительнейшем человеке будет уместно и завершить замечательной формулой его кредо, которое может служить и определением рационализма, веры в разум:
Нет, не нужно следовать увещеваниям "человеку разуметь человеческое" и "смертному-смертное"; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия (бессмертствовать, αθανατίζειν) и все делать для высшей в себе жизни: право, если по времени она и мала, то по силе и ценности она далеко превосходит все. (Никомахова этика)
Да, вселенная Аристотеля стационарна, в ней нет ни Большого Взрыва, ни появления жизни, ни эволюции. Однако, она допускает модификации. Понятый эволюционно, сразу космически и личностно, «творческий ум» Аристотеля получил развитие в идеях «Творческой Эволюции» крупнейшего философа прошлого века Анри Бергсона, утверждавшего в споре с Парменидом-Эйнштейном подлинность течения времени и увидевшего вселенную как эволюционную машину для растущих богов.