Об изменении российской интеллигенции за последние сто лет
Собственно, все изменение в том, что Гуманистов, Фитоедов и т.д., вплоть до Гриши Будущева, - сегодня считались бы невероятно смелыми и честными людьми. На фоне окружающей действительности.
Максим Горький
Из "Русских сказок"
В некотором царстве, в некотором государстве жили были евреи - обыкновенные евреи для погромов, для оклеветывания и прочих государственных надобностей.
Порядок был такой: как только коренное население станет обнаруживать недовольство бытием своим, из наблюдательных за порядком пунктов, со стороны их благородий раздается чарующий надеждами зов:
- Народ, приблизься к седалищу власти!
Народ привлечется, а они его совращать:
- Отчего волнение?
- Ваше благородие, жевать нечего!
- А зубы есть еще?
- Маленько есть…
- Вот видите - всегда вы ухитряетесь что-нибудь скрыть от руки начальства!
И ежели их благородия находили, что волнение усмиримо посредством окончательного выбития зубов, то немедля прибегали к этому средству, если же видели, что это не может создать гармонии отношений, то обольстительно добивались толку:
- Чего ж вы хотите?
- Землицы бы…
Некоторые в свирепости своего непонимания интересов государства шли дальше и клянчили:
- Леформов бы каких-нибудь, чтобы, значит, зубья, ребры и внутренности наши считать вроде как бы нашей собственностью и зря не трогать!
Тут их благородия и начинали усовещевать:
- Эх, братцы! К чему эти мечты? "Не о хлебе едином" - сказано, и еще сказано: "За битого двух небитых дают"!
- А они согласны?
- Кто?
- Небитые-то?
- Господи! Конечно! К нам в третьем году, после Успенья, англичане просились - вот как! Сошлите - просят - весь ваш народ в Сибирь, а нас на его место посадите, мы, говорят, вам подати аккуратно платить будем, и водку станем пить по двенадцать ведер в год на брата, и вообще… Нет, говорим, зачем же? У нас свой народ хорош, смирный, послушный, мы и с ним обойдемся… Вот что, ребята, вам бы лучше, чем волноваться зря, пойти бы, да жидов потрепать, а? К чему они?
Коренное население подумает, подумает, видит - нельзя ждать никакого толка, кроме предначертанного начальством, и решается.
- Ну, ин, айдати, робя, благословясь…
Разворотят домов полсотни, перебьют несколько еврейского народу и, устав в трудах, успокоятся в желаниях , а порядок торжествует!…
Кроме их благородий, коренного населения и евреев, для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом - шестнадцать человек, - заявляли миру письменный протест:
"Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим - со всех точек зрения - выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей. Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухов. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Капитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет мальчик".
И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма - по случаю неожиданного выезда его в одноименный город - Колымская подписывалась.
Иногда на эти протесты отзывалась провинция:
"Сочувствую и присоединяюсь" - телеграфировал из Дремова Раздергаев, Заторканный из Мямлина тоже присоединялся, а из Окурова - "Самогрызлов и др.", причем для всех было ясно, что "др." - он выдумал для пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких "др." не было.
Евреи, читая протесты, еще пуще плачут, и вот, однажды, один из них, человек очень хитрый - предложил:
- Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом и спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим, - что они будут делать тогда эти шестнадцать и с Гришем?
Народ дружный - сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья и спрятали, а чернила в Черное море вылили и … сидят, дожидаются.
Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев - нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда не дают!
- Ишь вы! - говорят. - Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет вы обойдетесь без этого!
Хлопотунский умоляет:
- Да как же?
- Ну уж, - говорят, - достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь..
Гриша, - ему уже сорок три года минуло, - плачет:
- Хосю плотестовать! А не на чем!
Фигофобов мрачно догодался:
- На заборе бы, что ли?
А в Питере заборов нет, одни решетки.
Однако, побежали на окраину, куда-то на бойни, нашли старенький заборчик, и только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг, яко бы с небес спустясь, подходит городовой и стал увещевать:
- Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные, будто, господа - ай-яй-яй!
Конечно, он их не понял, думая, что они - литераторы из тех, которые под 1001 статью пишут, а они сконфузились и разошлись - в прямом смысле - по домам.
Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты - без удовольствия.
Справедливо говорят люди, понимающие психологию рас: хитрый народ евреи!
Максим Горький
Из "Русских сказок"
В некотором царстве, в некотором государстве жили были евреи - обыкновенные евреи для погромов, для оклеветывания и прочих государственных надобностей.
Порядок был такой: как только коренное население станет обнаруживать недовольство бытием своим, из наблюдательных за порядком пунктов, со стороны их благородий раздается чарующий надеждами зов:
- Народ, приблизься к седалищу власти!
Народ привлечется, а они его совращать:
- Отчего волнение?
- Ваше благородие, жевать нечего!
- А зубы есть еще?
- Маленько есть…
- Вот видите - всегда вы ухитряетесь что-нибудь скрыть от руки начальства!
И ежели их благородия находили, что волнение усмиримо посредством окончательного выбития зубов, то немедля прибегали к этому средству, если же видели, что это не может создать гармонии отношений, то обольстительно добивались толку:
- Чего ж вы хотите?
- Землицы бы…
Некоторые в свирепости своего непонимания интересов государства шли дальше и клянчили:
- Леформов бы каких-нибудь, чтобы, значит, зубья, ребры и внутренности наши считать вроде как бы нашей собственностью и зря не трогать!
Тут их благородия и начинали усовещевать:
- Эх, братцы! К чему эти мечты? "Не о хлебе едином" - сказано, и еще сказано: "За битого двух небитых дают"!
- А они согласны?
- Кто?
- Небитые-то?
- Господи! Конечно! К нам в третьем году, после Успенья, англичане просились - вот как! Сошлите - просят - весь ваш народ в Сибирь, а нас на его место посадите, мы, говорят, вам подати аккуратно платить будем, и водку станем пить по двенадцать ведер в год на брата, и вообще… Нет, говорим, зачем же? У нас свой народ хорош, смирный, послушный, мы и с ним обойдемся… Вот что, ребята, вам бы лучше, чем волноваться зря, пойти бы, да жидов потрепать, а? К чему они?
Коренное население подумает, подумает, видит - нельзя ждать никакого толка, кроме предначертанного начальством, и решается.
- Ну, ин, айдати, робя, благословясь…
Разворотят домов полсотни, перебьют несколько еврейского народу и, устав в трудах, успокоятся в желаниях , а порядок торжествует!…
Кроме их благородий, коренного населения и евреев, для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом - шестнадцать человек, - заявляли миру письменный протест:
"Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим - со всех точек зрения - выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей. Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухов. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Капитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет мальчик".
И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма - по случаю неожиданного выезда его в одноименный город - Колымская подписывалась.
Иногда на эти протесты отзывалась провинция:
"Сочувствую и присоединяюсь" - телеграфировал из Дремова Раздергаев, Заторканный из Мямлина тоже присоединялся, а из Окурова - "Самогрызлов и др.", причем для всех было ясно, что "др." - он выдумал для пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких "др." не было.
Евреи, читая протесты, еще пуще плачут, и вот, однажды, один из них, человек очень хитрый - предложил:
- Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом и спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим, - что они будут делать тогда эти шестнадцать и с Гришем?
Народ дружный - сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья и спрятали, а чернила в Черное море вылили и … сидят, дожидаются.
Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев - нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда не дают!
- Ишь вы! - говорят. - Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет вы обойдетесь без этого!
Хлопотунский умоляет:
- Да как же?
- Ну уж, - говорят, - достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь..
Гриша, - ему уже сорок три года минуло, - плачет:
- Хосю плотестовать! А не на чем!
Фигофобов мрачно догодался:
- На заборе бы, что ли?
А в Питере заборов нет, одни решетки.
Однако, побежали на окраину, куда-то на бойни, нашли старенький заборчик, и только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг, яко бы с небес спустясь, подходит городовой и стал увещевать:
- Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные, будто, господа - ай-яй-яй!
Конечно, он их не понял, думая, что они - литераторы из тех, которые под 1001 статью пишут, а они сконфузились и разошлись - в прямом смысле - по домам.
Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты - без удовольствия.
Справедливо говорят люди, понимающие психологию рас: хитрый народ евреи!