гуляя
есть вещи, которые очень много значат для одного и ничего не значат для другого. это не вина кого-то из них, а просто так получилось, и первый ничего не может сделать, ровным счётом ничего. разве что "ходит тревожный, но спокойный наружно", делает то, что должен.
печатание бумаг и приказов - это моё "то, что должен".
у нас такая поздняя весна, что можно ходить у реки, удивляясь сугробам и промокшим ногам. когда же мимо проплывает огромный пароход с застеклённой капсулой-палубой, чувствуешь себя маленьким мальчиком, сбежавшим из школы. потому что ты - часть снега, влажного ветра, потухающего заката - здесь, а теплоход - непостижимый и неуловимый - там, и тебе остаётся лишь смотреть на маленькие волны, бьющиеся о тёмные и туслые камни. или поддевать ботинком, кидать в воду льдинки и смотреть, как они медленно уплывают. это моё "ничего не может сделать".
мне кажется, что мою чувствительность и сентиментальность можно простить. мне кажется, что если не изжил в себе чего-то важного и стоящего, оно потом вернётся и, наверное, с удвоенной силой или пустит в тебе корни, пока ты отвернулся.
что-то, конечно, останется неизменным.
печатание бумаг и приказов - это моё "то, что должен".
у нас такая поздняя весна, что можно ходить у реки, удивляясь сугробам и промокшим ногам. когда же мимо проплывает огромный пароход с застеклённой капсулой-палубой, чувствуешь себя маленьким мальчиком, сбежавшим из школы. потому что ты - часть снега, влажного ветра, потухающего заката - здесь, а теплоход - непостижимый и неуловимый - там, и тебе остаётся лишь смотреть на маленькие волны, бьющиеся о тёмные и туслые камни. или поддевать ботинком, кидать в воду льдинки и смотреть, как они медленно уплывают. это моё "ничего не может сделать".
мне кажется, что мою чувствительность и сентиментальность можно простить. мне кажется, что если не изжил в себе чего-то важного и стоящего, оно потом вернётся и, наверное, с удвоенной силой или пустит в тебе корни, пока ты отвернулся.
что-то, конечно, останется неизменным.