Ломкие травы
*история-памятка о тех самых аилу, которых были сказки.
**какие сказки, такие и аилу. от возраста это не зависит.
***в обратную сторону тоже справедливо.
- Да ладно тебе! Никто не узнает! Сколько таких кустов на деревне оборвали с весны, и что?
- Про этот - узнают, - упрямо нахмурился старший, дёрнув себя за белёсую прядь, только недавно отросшую за ухом и выпадающую из всех тесёмок.
- Ой ли? А не больше моего боишься?
- Да кто на них глядел когда?
- На этот - глядят.
- Теперь уж точно, - поддержала девочка, насупившись. - Травница не велела. Сказала - уши урвёт, кто её дурно слушает, да с мыльным корнем поварит. Вот так-то!
- Врёшь? Хисса! Врёшь же?..
- Он, - кивнула она на старшего, который согласно поджал губы, - слышал.
Детёныши замолчали, задумчиво глядя друг на друга.
Куст был тем вожделеннее, чем крепче его запрещали, тем более что смысла запрета, кроме как спрятать важное для себя, никто из взрослых им не показал. Но и о том, как тяжела бывает рука у хрупкой травницы, и как безжалостно она умеет быть что к плодородному древу, что к молодой шебутной поросли, некоторые из них знали не понаслышке - да так крепко, что прочие верили без единого слова.
Старший вздохнул, поднимая голову. Прислушался к шёпоту ветра в широких папоротниковых листьях, долгим пологом колыхавшихся над их головами. Это духи в сумерках шептали, подначивая всё-таки придумать, как испытать судьбу. Он вздохнул снова. Остальные прислушались тоже, засопев в такт ветру.
Духи задумку с кустом явно одобряли, а может, и решение её подсказывали. Да только много ли разберёшь в их шёпоте, когда ты детёныш и не всякой речи обучен, а духи без испытания и взрослых-то не всех признают?
- А мы немного, - задумчиво предложил один из младших, поднимая голову, - отщепим себе с куста. А как пойдёт кто - так сбежим и спрячемся переждать. Может, травница не заметит.
- Жди, не заметит, - подал голос младший детёныш, угрюмо закутавшись в длинный лоскут. Ему задумка явно нравилась меньше всех, но и отступать было поздно, поэтому он до сих пор сидел рядом с остальными молча, внимательно слушая то ли их, то ли папоротники. - Ты с ней в одном доме не жил. Она скорее скалу с неба не заметит, чем что ты репейный куст поел.
- Не поел сперва, а унёс!
- Урвал, скажи уж.
- Хйарр. - Старший подсел к нему поближе, внимательно глядя в глаза. - Ты верно мне скажи - а если спрятаться успеем, не пойдёт воевать, чтоб достать нас? Или духов каких следом не пошлёт, чтобы следы зарастили, или ещё что?
Тот повёл носом, потом со вздохом качнул лохматой головой и неохотно признал:
- А и не пойдёт, пожалуй. Если не сильно повредить да сбежать сразу, где не достанет, то плюнет и куст заботить пойдёт. - Он помолчал ещё чуть, потом с сомнением поёжился. - Только где ты так спрячешься, чтобы тебя по её зову сразу и не отдали? Совет её слушаться велел. Кто хочешь отдаст, значит.
Детёныши снова замолчали, переглядываясь и слушая духов. Духи, как назло, помалкивали так, будто сами ждали, пока кто подскажет, или тоже взрослым не верили.
Где-то вдалеке, за околицей деревни, шевелил колючими ветками в сумерках запретный репейный куст.
- Тарна не отдаст! - вдруг прошептал один из младших, широко раскрыв глаза.
- Ой ли? - Хисса глянула на него, подобрав колени к острому подбородку, и тихо хлопнула в ладоши. - А ведь точно. Не отдаст.
- Никогда детёнышей не гонит, - подтвердил старший, оживляясь. - Мы в том году половину семян для праздника осени в реке потопили, так у него за ветками спрятались, и хворостина мимо прошла... Ну, не один я спрятался, а кто успел! - поспешил он добавить, взмахнув руками на всякий случай, потому как не помнил, кто из теперешних сообщников в той игре участвовал, и кому могло достаться больше, чем ему.
- А верно! К Тарне спрячемся если, никто не тронет и выдирать не станет.
- А там куст заживёт, и уже пусть. За рубец целого уха не рвут!
- А если ещё кто? А Совет?
- А что Тарне Совет? Он целитель, Совет сам к нему ходит. Что, Совету можно, а нам нельзя?
- Нам можно! Разрешит, наверное.
- К Тарне - не пойду.
Остальные повернулись к младшему. Тот сидел, насупившись, спрятав тонкие запястья в складки своего лоскута, и глядел голодным сычом перед зимней спячкой. Куста ему наверняка хотелось теперь не меньше, чем остальным.
- Ты-то чего не пойдёшь?
- Ничего. Не разрешит ещё как.
- Тарна-то не разрешит? Да он на нас не поглядит даже, если дома ему не порушим.
- Это на вас не поглядит, может, - нехотя проворчал он. - А меня Совет самого к нему слать грозится, чуть что не так. Небось только рад будет.
Хисса и старший переглянулись.
Пока речь не заходила, спорые весенние духи резво выносили из голов мысли о том, что младший детёныш - не только сын травницы, которой в гневе боялась половина молодняка по окрестным деревням, и руки в тряпки по привычке мотает и в лоскуты прячет не просто так.
- Ну, - протянул старший, нахмурившись и опуская глаза, - может, и прав, что не пойдёшь. Тебе, наверно, и куст рвать больно будет?
- А то нет, - торопливо добавила Хисса, поняв, куда он клонит. - Ты давай так - ты сиди на стрёме, чтоб, если не успеем сбежать, тебя тоже не прихватила хворостиной или уха не урвала.
- Верно, - закивали младшие, подтянув колени к ушам.
- Мы сами куста оторвём и тебе принесём тоже. Как убежим.
Несколько мгновений все молчали, пристально глядя на младшего детёныша.
- А я предупрежу, что идут, то вы что? - помолчав, настороженно поинтересовался тот.
- Мы к Тарне.
- А я что?
- Тебе не нужно.
- Тебя же с нами не заметят.
Он замолчал, нахохлившись и глядя на них по очереди испытующим взглядом. Папоротники вокруг тихо зашептали снова, словно почуяв общее сомнение. Призрак куста маячил перед всеми так настойчиво, будто духи на самом деле шептали его имя, напоминая, что тайна всегда стоит того, чтобы рискнуть даже и ухом.
- Нет, - наконец твёрдо произнёс он, вытягивая шею из складок лоскута.
- Чего нет? - нахмурилась Хисса, а следом за ней и остальные.
- Я знаю, как надо. Не как ты придумал. - Он подался вперёд, и широко раскрытые глаза на тонком скуластом лице в торчащих белёсых прядях загорелись решительно, жёстко, как мало кто из них пока умел показать. Детёныши притихли, глядя на него во все глаза и ожидая продолжения, достойного, по меньшей мере, пары сложенных легенд. Он вдохнул воздуха полной грудью, обводя их своими горящими глазами по очереди. - Я... С вами пойду.
Хисса и старший снова переглянулись.
Младшие продолжали смотреть, нахмурившись, и ждать.
- И? - спросил наконец кто-то.
- И вы урвёте кусок куста. Только немного!
- И пока травница будет рвать тебе уши, мы...
- И я его заживлю.
По папоротникам пробежала новая волна ветра, шевеля широкие листья и травяные стебли, заставляя их удивлённым ропотом перебивать друг друга.
- Ты сумеешь? - наконец с подозрением спросил старший, поглядев на его руки. Смутился, поднимая глаза. - Я к чему... Вот правда, возьмёшь и вот так вылечишь куст? Руками, как они рассказывают?
Хйарр посмотрел на него, сжав губы, и кивнул.
- А может, всё-таки... - начала Хисса с сомнением.
- Я - будущий целитель, - твёрдо произнёс он.
Детёныши переглянулись снова, и в широко распахнутых глазах младших засветилось утренней росой опасливое восхищение.
Старший продолжал смотреть, не отрываясь, и пытаться придумать, чем мог быть плох план.
- Но если ты не успеешь, или он не полечится - может, всё-таки...
- Я успею. И он полечится. Без Тарны, - так же твёрдо, хотя и уставившись тоже на свои пальцы из складок лоскута, проговорил младший, - обойдёмся.
Решено было идти, как совсем стемнеет. Не потому что кто-то мог заметить раньше - светлые макушки юных детей аилу одинаково светили соплеменникам что в сумерках, что в послезакатной темноте. Но шаг по темноте звучит иначе, да и травы чуют по-другому и растут, и духи ходят другие. Глядишь, и не стали бы отдавать на расправу так же охотно, как те, что днём сильны, да ещё и всё слышали.
Говоря откровенно, Хйарр ни тем, ни другим духам по-прежнему не очень-то верил. Уж слишком тихо шептали папоротники, укрывшие их маленькую стаю, над последними их словами. Слишком радостно доверились младшие, да и старшие тоже, его дару, которого сами в глаза не видели, да и самому ему было боязно.
Но отступать было некуда. Разве правда к Тарне - но слушать потом наставления Совета вместо ругани матери было бы, пожалуй, ещё противнее, чем просто не справиться.
К тому же, остальные поверили ему сразу, и теперь крались наполовину ползком сквозь высокую траву, обходя деревню, иногда поглядывая на него сверкучими глазами сквозь заросли папоротников и ковыля, ведущие их по невидимой тропке в сторону запретного куста.
- Здесь, - одними губами и выдохом обозначил старший, указывавший дорогу, и остальные замерли, кто-то - не опуская ноги на мягкую землю. Хйарр поглядел на него, прищурившись, и тот пояснил уже шёпотом: - Здесь очень тихо идти. До куста ещё обернуть дерево вот то, и пришли. Значит, так. Я гляжу впереди. Хисса на стрёме. Тс!.. Ты слышишь чутче моего потому что. Малые отрывают куста, только немного. Как урвут, так отходим в траву и даём дорогу. Ты...
- Я целитель, - сказал он, отворачиваясь от старшего и мотнув головой вперёд, потому что вместе с младшими проползал под нижними папоротниками на четвереньках. - И я знаю, что надо делать. Идём уже.
Хисса снова поглядела странно, и уж, наверное, лучше других понимала, как ему тревожно. С ней всегда было так, когда дело касалось того, что глазом не увидишь и рукой не достанешь. Но другим рассказывать не стала, и на том спасибо.
Куст показался из-за дерева, словно вырос вот прямо сейчас сквозь сумерки, специально дождался, пока подкрадутся - ещё до того, как маленькая стая обогнула дерево, разросшееся широкими старыми корнями среди высокой травы и мелких тонущих в ней кустов. В мутноватом от наползающего тумана тусклом отсвете севшего солнца тихо, но явно призывно покачивались почти недвижные ветви с покрытыми тонким серебристым пухом широкими листами и гроздьями колючих шаров на концах.
- Как зайду - вы давайте, - шепнул старший остальным, после чего юркой ящерицей пополз вперёд, за тонкие травины.
Хйарр прислушался, настороженно подняв голову. Вроде показалось, что трава зашелестела по-иному, стоило обойти куст, зашуршали тонкоголосые духи сотен растений, скрадывая чей-то шаг.
Хотелось надеяться, что только их собственный.
Хисса, проследив за тем, как старший исчез за колыхнувшимися травами, кивнула ему вслед и, поманив за собой младших, прокралась к кусту. Далеко отходить не стала, затаившись на невидимой границе, где под землёй должны были проходить, смыкаясь с сотнями других, самые тонкие и дальние корни репейного куста, смирно ждавшего своей участи. Хйарр наблюдал за ними, вытащив из-под ткани лишь кончики пальцев и опустив их в землю, как учила мать, когда был совсем маленьким, и напряжённо прислушиваясь к затихающему шёпоту вокруг.
На мгновение захотелось увести их всех отсюда до того, как сотворят глупость. Потому что как не ждать подвоха от куста, заповедованного не только Советом племени, а ещё травницей, которая его, может, специально перед тем научила уязвить первого же, кто протянет руку надломить ветку или лист.
По папоротникам пробежал порыв ветра, встревожив широкие листья.
Он повернул голову, прислушиваясь и пытаясь хоть краем глаза уловить, если вдруг кого из взрослых или особо дурных духов не заметит Хисса. Заросли вокруг колыхались и перешёптывались, глядя на них, и невозможно было разобрать за их голосами, не слышно ли там кого ещё. Снова потянув носом воздух, Хйарр прикрыл глаза, глубже запуская пальцы в живую землю, словно они тоже были корнями местной травы, способной слышать шаги и голоса до того, как они станут слышны людскому уху.
В какую-то секунду ветер словно стал сильнее. Не здесь - за верхушками деревьев, и одновременно в глубине лесных и болотных трав далеко за окраиной деревни, скрытых сейчас наползающим туманом. Словно живые травы лучше слышали тот, дальний ветер, чем тот, что почти незамеченным ходил сейчас между ними, вокруг желанного куста, прислушиваясь к ним и шепча их имена.
- Хйарр! Глаза достань из земли!..
Он распахнул глаза, когда за прядь возле уха дёрнуло сильнее, чем стал бы ветер.
- Чего?..
- Идём, - прошептал старший, поманив его ладонью между травой. Хйарр, вздохнув и ещё раз украдкой оглянувшись, тихо пополз за ним.
Двое младших детёнышей сидели под самым кустом, уставившись на его стебель так, словно он правда мог укусить или извести их в любой момент. Услышав его дыхание, оба развернулись к нему, и в светлых глазах застыла надежда, смешанная с жалестным страхом. У одного из мальчишек в руках подрагивала оторванная от куста ветвь с парой мелких листьев. Лица у обоих были такие, словно только теперь сообразили, дурные, что будет, если кто заметит.
- Вот тут, - прошептала Хисса, подбираясь ближе и указывая на толстый стебель. Теперь ждать уж точно было нельзя.
- Вижу.
Быстро смотав с рук несколько обрывков ткани и закинув отлоги рукавов за локти, он встал на колени в примятую траву и взялся за стебель. Ладони ожгло почти мгновенно, так что не сразу было разобрать, где уже больно. Но отломленный неровно участок ствола руки всё равно нашли быстрее глаз. Подрезанный острым зубом кого-то из младших с краю, он саднил на слегка согнувшемся в том месте стебле, словно незажившая рана, про которую сперва непонятно, глубока ли.
Травы и деревья чувствуют боль не так, как те, кто умеет бежать и охотиться. По тем хоть бывает ясно, сильно ли их поранили, а тут разве скажешь прежде, чем сам на себе почуешь...
Хйарр помотал головой, почуяв, как закололо в глазах, и взмахнул занывшими руками перед собой.
Теперь думать было некогда.
Он глубоко вдохнул, накрыв ладонями болящий стебель. Закрыл глаза, с усилием расслабляя руки, чтобы стало чуть легче, как когда-то сказали старшие.
Боль, пульсирующая в стебле, похожая на горячий настой едкого дягиля, ожгла руки глубже кожи, и он сжал губы в нитку, медленно выдыхая через нос и пуская её в пальцы, в ладони вместе с набегающим репейным соком.
Жёсткие повреждённые волокна в стебле дрогнули, сопротивляясь - и медленно, медленно и больно, но неумолимо отозвались, едва заметным теплом, которое растапливало боль, словно солнечный свет весеннюю речку. Тепло становилось сильнее, постепенно делаясь жаром, от которого становилось чуть страшно, что сплавит однажды руки с заплетающимися травяными волокнами, срастит и не отпустит больше, и не захочешь...
- Вот же, как знала!..
Он распахнул глаза, вцепившись в стебель и подавившись вдохом.
Детёныши, притаившиеся вокруг, с визгом бросились врассыпную, а полмига спустя ухо ожгла резкая боль - не куста, своя собственная, настоящая и очень обидная.
- Ааасссшшссс!..
Он зашипел, извиваясь и вцепившись обеими ладонями в тонкую сильную руку, мгновенно оторвавшую его за ухо от куста и поднявшую в воздух.
- Кёль-хйарр-аэ!..
- Пусти!..
- Дурень малолетний! Кому только говорила!..
- Пусти, пусти!..
Он взвизгнул, извернувшись и попытавшись зарычать, когда крепко ухватившая за ухо рука поволокла его прочь. Получилось жалобно и тонко, без всякой угрозы.
Ухо горело, и вправду грозя оторваться, и расцепить впившиеся в него пальцы не получалось.
- Ну пусти!..
- Поной у меня ещё, - огрызнулась травница, таща его по зарослям знакомой дорогой.
Листья папоротников-предателей и тонкие ветки хлестали по босым пяткам. Зацепиться за них пальцами ног тоже не получалось. Только пара оборванных листов резанула по стопе острым краем.
- Пусти! Я будущий целитель!..
- Ухо вот прицели себе, как я его оторву и в мыло кину, как обещано!..
- Не надо в мыло! Ай...
Ветер, снова зашумевший в папоротниках и окружавшем деревню лесу, смеялся теперь громко, на все голоса, не таясь.
Ухо горело и саднило обидно и зло, словно и вправду наполовину оторванное. Но поднять руку, чтобы прикрыть или вообще снять, было не то что страшно - ещё обиднее отчего-то. Словно вдобавок к глупости ещё признаёшь, что слабый и маленький, как раньше. Поэтому Хйарр терпел, угрюмо хлюпая носом в углу за коробами, сидя на тёплом земляном полу и перебирая нитки в растрепавшемся покрывале.
Мать, продолжая иногда тихо ругаться себе под нос, раздражённо ссыпала в глиняный горшок то одно, то другое снадобье, и он чутко слушал - не возьмёт ли из пыльной связки и вправду мыльного корня, как обещала. Уха, конечно, варить теперь не станет - но что ещё можно обидного сделать в науку с тем корнем, он тоже хорошо по себе знал. Поэтому сейчас сидел тихо, лишний раз стараясь не высовываться. Пока мать не отойдёт и сама не велит вылезать из угла и брать еды или ароматного травяного отвара, который даже из самых горьких листьев и коры будет у неё на дух такой, что выпьешь и слова поперёк не скажешь.
Он не заметил, как задремал. В доме было тепло и тихо, ухо постепенно переставало болеть само по себе, а запах и шорох привычных сухих трав в пальцах матери и звук глиняных пластинок, на которых она толкла сборы, убаюкивал не хуже старых песен под дождь снаружи.
- Бери, дурное ты семя, - раздалось рядом. Он открыл глаза, не поднимая головы с собственных колен.
Перед носом стояла плошка с дымящимся настоем. Он повёл носом, поднимая глаза на мать.
- Ругать будешь ещё теперь?
- Не буду. - Травница вздохнула, махнув рукой, и опустилась на тёплую землю рядом.
Хйарр выпрямился, потягивая слегка затёкшую шею. Несколько мгновений смотрел перед собой, пытаясь согнать с тела сонную усталую тяжесть, постепенно проросшую в жилы, но отвал пах знакомо, тепло, и он наконец взял плошку обеими руками, поднося к губам.
- Горячая, - хмуро бросила травница, не поворачивая головы.
- Не чую, - буркнул он, обхватывая губами край и давая дымящейся жидкости лизнуть себе кончик языка.
- Это ты плошку не чуешь, потому что она сухая и мёртвая. - Мать дёрнула с ветки за ухом мягкий свежий лист, протянув ему. - А язык свой?
Он выдохнул обиженно через нос, запоздало различив языком горячее. Поймал губами протянутый лист и приложил к обожжённому кончику языка.
Всё лучше, чем руками трогать.
Он поставил плошку на место, вытянув длинные лоскуты, заменявшие ему рукава, и снова, не поднимая головы, принялся обматывать руки. Руки по-прежнему слегка сводило. Противная тяжёлая муть, бродящая по телу отзвуком той, что претерпел беззащитный куст в его руках, оседала в кистях, на сгибах застревая, словно сор в ручье. Хотелось вымыть её прочь, да было пока нечем. Старшие не понимали, когда он спрашивал в тот раз, чем. Врали, наверное. Как мать и Совет могут такого не понимать.
- Кёль. Хйарр. Аэ, - раздельно произнесла травница, в тишине положив ладонь ему на спину.
- Хватит ругаться моим именем.
- Твоё имя не опадёт с тебя, как листья, даже если ты забудешь, что оно значит.
- Оно значит, что я сделал что-то, что тебе не нравится и за что ты меня в другой раз крапивой настегаешь.
Хйарр затянул узел над запястьем. Получилось криво, но в общем надёжно. Теперь до рук, кроме кончиков пальцев, снова было толком не дотронуться, кроме как сквозь слои тонкой прочной ткани, плотно обматывающей кисти и часть пальцев. Раньше мотала мать, но как стало больше десяти лет, оказалось, что у самого тоже неплохо получается.
- Ну зачем вы полезли к этому кусту, скажи мне? - вздохнула мать.
- А ты зачем его запрещала? Он такой правда ценный, что ли, твой репейник? - Он покрутил пальцами на пробу, глядя искоса на её лицо.
- Он не репейник никакой. Даже если и ценный, тем сильней надо было его рвать, выходит? Ладно ещё прочие, те вполовину с ветром в голове и останутся, даже как вырастут. Они жизни ещё своей шкурой не почуяли. Но ты-то, семя дурное? Как за ухо драть - так на весь лес вопил, что целитель. А как травы крошить для забавы - кто?
- А я кто? - Он вскинул голову.
Внутри всколыхнулась знакомая обида.
После каждого разговора, сколько себя помнил, он обещал всем духам разом, что ни с матерью, ни с Советом, ни с кем вообще больше никогда об этом говорить не станет. Но каждый новый разговор начинался, наверное, как раз в тот момент, когда напуганные духи разбегались куда угодно прочь и об обещанном никак напомнить не могли.
- Я - кто? - повторил он, глядя на мать засвербившими глазами, и сжал замотанные руки. - Вы мне всю жизнь твердите - целитель, целитель, будто я сам не знаю! Или будто могу выйти из дому и не вспомнить на разу. Вырастешь - научишься, станешь. Слушай, что духи говорят, что дар говорит. А что мне слушать? Будто, если я слушать не стану, оно замолчит? Или будто кому было больно, тем перестанет, если я не хочу? А я не хочу!.. - Он сжал зубы, локтем потерев себе скулу, чтобы не задеть пальцев. Вздохнул неровно, но слова продолжали лезть, как будто в прошлый раз не все вышли, или в раз до того, или хоть когда-нибудь могли. - Знаешь, что мне те говорят, кто не врут? Ты с нами не ходи. Всегда так было. Тебе больно будет. Из дому не ходи. За омеловым листом не ходи. Руки закрой. А кто не верит сперва - потом пуще боятся. Я им какую зиму твержу, что нечего меня жалеть, и что потом, знаешь? Мне той весной девчонка из младших слёзы вытирала и на плече тащила. Она ростом ниже меня, ей весенняя полынь выше головы. Думаешь, она видела, как до того эти дураки на рысьего кутёнка охотничью ловушку скинули? Он потом убежал, а меня девчонка тащила, будто это мне лапы перебило. Брат её потом говорит - ты же упроси духов, чтобы забрали из рук у тебя такое, раз оно так больно. Будто понимает, о чём речь. А как я упрошу? Как, ну?..
Голос делался всё тише, пока не ослабел совсем, осев постепенно в горле, словно затихающее пламя по углям. Тлеть будет долго, но когда теперь разгорится в другой раз.
Не поднимая головы, Хйарр свернулся на тёплой земле рядом с плошкой, где остывал отвар, положив голову и плечо матери на колено. Та гладила его ладонью по спине, ничего не говоря. Да и что бы она могла сказать сейчас, если уже бессчётно этих вопросов было, и ответов не было ещё ни у кого из тех, кто пытался его учить. Но от тёплой ладони на спине становилось всё-таки чуть спокойнее.
- Шаиссхи говорит, пойдёт учиться потом к резчикам по кости, - тихо проговорил он, не поднимая головы, и рука матери замерла на его спине. - А может, что к охотникам в нижнюю долину, у которых не резцы, а стрелы, и они вернее нашепчут, куда духи зовут. Понимаешь? С ними со всеми так. Что заговорит с тобой, надо слушать - кто тогда будешь? Как с тобой заговорили когда-то травы и земля. А не захотела бы - была бы не травница, а может, резала бы тоже кость, как Шаиссхи будет. А кто я буду? Если я вот. Мне не надо слушать. Меня никогда не спрашивали, кто я. И так понятно было. Всегда. А если я не хочу?..
Травница вздохнула, снова двинув руку по его спине.
- Ты можешь услышать что угодно, Кёль-хйарр-аэ, - тихо произнесла она. - С тобой могут заговорить духи откуда угодно. Из травы, из кости или из воды в земле, какую роют для колодцев и источников. И ты можешь выбрать ремесло и быть кем угодно тоже.
- Не целителем? Кем хочу? И боль со мной тогда не заговорит больше, дар тогда уйдёт?
Об ответе, впрочем, он догадывался. Эти вопросы тоже звучали не первый раз, как бы ни хотелось их потом забыть.
- Нет. - Она помолчала, проведя тёплой ладонью по его предплечью и не став трогать руки. Даже сквозь ткань. - Ты останешься тем, кто есть, какое бы ремесло не выбрал. Дар не уйдёт, пока ты живой.
- Откуда ты знаешь? - помолчав тоже, спросил он.
- Так говорят старшие, дитя. Так говорят.
К рассвету туман растаял, осев на каждой травинке и каждой паутинной нити серебристыми каплями, похожими на ссыпанные в горсти звёзды.
Злополучный репейный куст по-прежнему рос на своём месте, за поворотом тропы, среди высоких трав. Приглядевшись издали, Хйарр замедлил шаг, сжимая губы, затем развернулся на босой пятке и пошёл в другую сторону. Не хватало ещё.
Только пару раз обернулся у высокого дуба.
Возле куста, словно ещё шире раскинувшего ветви с листами-лопухами, виднелся тощий высокий силуэт. Седая коса по спине, длинные сухие руки в шрамах, не прикрытые даже рукавами, всегдашний травничий серп на простой верёвке у пояса.
Тарна.
То-то духи в траве тогда примолкли.
Чего ему надо было теперь от куста, и что он там вообще мог делать среди ночи, Хйарр выяснять не стал.
- Почему ты не возьмёшь его в свой дом и не заставишь научиться этому по-настоящему? Он сам себя ранит, даже толком из дому не начав выходить, и уже сейчас руки свои ненавидит. А будет больше.
Он покачал головой, мягко стряхивая с раскрывающегося листа несколько полусгнивших травинок.
- Это ещё не ненависть. Дай ему время. В моё время старший Совет уже заставлял целителей учиться тому, что такое дар и как его использовать. Не скажу, что вышло хорошо.
- Я боюсь за него, - помолчав, произнесла травница. - Я боюсь, что он потеряет тропу, так и не поняв.
- Я понимаю.
Поднявшись с колен, Тарна взял обеими руками плоскую пиалу из необожжённой глины. В налитой мелким озером воде лежал, напитывая ею стебель, обрывок репейного куста, упавший из рук пугливых детёнышей в вытоптанную траву.
- Он может сколько угодно пытаться потерять свою тропу. Но тропа его так легко не потеряет. Когда придёт время, его не придётся учить ни мне, ни другим. Дар научит его. Посмотри.
Он протянул ей пиалу, и когда травница взяла её в ладони и опустила глаза, сквозь прозрачную воду наконец сделались заметны тонкие, как нити, тянущиеся из слома в тонком стебле по глиняному дну корни.
Он подняла голову.
- Не всякую траву губит надлом. Тебе разве этого не знать? Пусти его в землю, где найдёшь место. Хороший будет побег. Сильный, - улыбнулся Тарна, отряхивая руки. И больше ничего о нём не сказал.
Но травница умела слушать.
**какие сказки, такие и аилу. от возраста это не зависит.
***в обратную сторону тоже справедливо.
- Да ладно тебе! Никто не узнает! Сколько таких кустов на деревне оборвали с весны, и что?
- Про этот - узнают, - упрямо нахмурился старший, дёрнув себя за белёсую прядь, только недавно отросшую за ухом и выпадающую из всех тесёмок.
- Ой ли? А не больше моего боишься?
- Да кто на них глядел когда?
- На этот - глядят.
- Теперь уж точно, - поддержала девочка, насупившись. - Травница не велела. Сказала - уши урвёт, кто её дурно слушает, да с мыльным корнем поварит. Вот так-то!
- Врёшь? Хисса! Врёшь же?..
- Он, - кивнула она на старшего, который согласно поджал губы, - слышал.
Детёныши замолчали, задумчиво глядя друг на друга.
Куст был тем вожделеннее, чем крепче его запрещали, тем более что смысла запрета, кроме как спрятать важное для себя, никто из взрослых им не показал. Но и о том, как тяжела бывает рука у хрупкой травницы, и как безжалостно она умеет быть что к плодородному древу, что к молодой шебутной поросли, некоторые из них знали не понаслышке - да так крепко, что прочие верили без единого слова.
Старший вздохнул, поднимая голову. Прислушался к шёпоту ветра в широких папоротниковых листьях, долгим пологом колыхавшихся над их головами. Это духи в сумерках шептали, подначивая всё-таки придумать, как испытать судьбу. Он вздохнул снова. Остальные прислушались тоже, засопев в такт ветру.
Духи задумку с кустом явно одобряли, а может, и решение её подсказывали. Да только много ли разберёшь в их шёпоте, когда ты детёныш и не всякой речи обучен, а духи без испытания и взрослых-то не всех признают?
- А мы немного, - задумчиво предложил один из младших, поднимая голову, - отщепим себе с куста. А как пойдёт кто - так сбежим и спрячемся переждать. Может, травница не заметит.
- Жди, не заметит, - подал голос младший детёныш, угрюмо закутавшись в длинный лоскут. Ему задумка явно нравилась меньше всех, но и отступать было поздно, поэтому он до сих пор сидел рядом с остальными молча, внимательно слушая то ли их, то ли папоротники. - Ты с ней в одном доме не жил. Она скорее скалу с неба не заметит, чем что ты репейный куст поел.
- Не поел сперва, а унёс!
- Урвал, скажи уж.
- Хйарр. - Старший подсел к нему поближе, внимательно глядя в глаза. - Ты верно мне скажи - а если спрятаться успеем, не пойдёт воевать, чтоб достать нас? Или духов каких следом не пошлёт, чтобы следы зарастили, или ещё что?
Тот повёл носом, потом со вздохом качнул лохматой головой и неохотно признал:
- А и не пойдёт, пожалуй. Если не сильно повредить да сбежать сразу, где не достанет, то плюнет и куст заботить пойдёт. - Он помолчал ещё чуть, потом с сомнением поёжился. - Только где ты так спрячешься, чтобы тебя по её зову сразу и не отдали? Совет её слушаться велел. Кто хочешь отдаст, значит.
Детёныши снова замолчали, переглядываясь и слушая духов. Духи, как назло, помалкивали так, будто сами ждали, пока кто подскажет, или тоже взрослым не верили.
Где-то вдалеке, за околицей деревни, шевелил колючими ветками в сумерках запретный репейный куст.
- Тарна не отдаст! - вдруг прошептал один из младших, широко раскрыв глаза.
- Ой ли? - Хисса глянула на него, подобрав колени к острому подбородку, и тихо хлопнула в ладоши. - А ведь точно. Не отдаст.
- Никогда детёнышей не гонит, - подтвердил старший, оживляясь. - Мы в том году половину семян для праздника осени в реке потопили, так у него за ветками спрятались, и хворостина мимо прошла... Ну, не один я спрятался, а кто успел! - поспешил он добавить, взмахнув руками на всякий случай, потому как не помнил, кто из теперешних сообщников в той игре участвовал, и кому могло достаться больше, чем ему.
- А верно! К Тарне спрячемся если, никто не тронет и выдирать не станет.
- А там куст заживёт, и уже пусть. За рубец целого уха не рвут!
- А если ещё кто? А Совет?
- А что Тарне Совет? Он целитель, Совет сам к нему ходит. Что, Совету можно, а нам нельзя?
- Нам можно! Разрешит, наверное.
- К Тарне - не пойду.
Остальные повернулись к младшему. Тот сидел, насупившись, спрятав тонкие запястья в складки своего лоскута, и глядел голодным сычом перед зимней спячкой. Куста ему наверняка хотелось теперь не меньше, чем остальным.
- Ты-то чего не пойдёшь?
- Ничего. Не разрешит ещё как.
- Тарна-то не разрешит? Да он на нас не поглядит даже, если дома ему не порушим.
- Это на вас не поглядит, может, - нехотя проворчал он. - А меня Совет самого к нему слать грозится, чуть что не так. Небось только рад будет.
Хисса и старший переглянулись.
Пока речь не заходила, спорые весенние духи резво выносили из голов мысли о том, что младший детёныш - не только сын травницы, которой в гневе боялась половина молодняка по окрестным деревням, и руки в тряпки по привычке мотает и в лоскуты прячет не просто так.
- Ну, - протянул старший, нахмурившись и опуская глаза, - может, и прав, что не пойдёшь. Тебе, наверно, и куст рвать больно будет?
- А то нет, - торопливо добавила Хисса, поняв, куда он клонит. - Ты давай так - ты сиди на стрёме, чтоб, если не успеем сбежать, тебя тоже не прихватила хворостиной или уха не урвала.
- Верно, - закивали младшие, подтянув колени к ушам.
- Мы сами куста оторвём и тебе принесём тоже. Как убежим.
Несколько мгновений все молчали, пристально глядя на младшего детёныша.
- А я предупрежу, что идут, то вы что? - помолчав, настороженно поинтересовался тот.
- Мы к Тарне.
- А я что?
- Тебе не нужно.
- Тебя же с нами не заметят.
Он замолчал, нахохлившись и глядя на них по очереди испытующим взглядом. Папоротники вокруг тихо зашептали снова, словно почуяв общее сомнение. Призрак куста маячил перед всеми так настойчиво, будто духи на самом деле шептали его имя, напоминая, что тайна всегда стоит того, чтобы рискнуть даже и ухом.
- Нет, - наконец твёрдо произнёс он, вытягивая шею из складок лоскута.
- Чего нет? - нахмурилась Хисса, а следом за ней и остальные.
- Я знаю, как надо. Не как ты придумал. - Он подался вперёд, и широко раскрытые глаза на тонком скуластом лице в торчащих белёсых прядях загорелись решительно, жёстко, как мало кто из них пока умел показать. Детёныши притихли, глядя на него во все глаза и ожидая продолжения, достойного, по меньшей мере, пары сложенных легенд. Он вдохнул воздуха полной грудью, обводя их своими горящими глазами по очереди. - Я... С вами пойду.
Хисса и старший снова переглянулись.
Младшие продолжали смотреть, нахмурившись, и ждать.
- И? - спросил наконец кто-то.
- И вы урвёте кусок куста. Только немного!
- И пока травница будет рвать тебе уши, мы...
- И я его заживлю.
По папоротникам пробежала новая волна ветра, шевеля широкие листья и травяные стебли, заставляя их удивлённым ропотом перебивать друг друга.
- Ты сумеешь? - наконец с подозрением спросил старший, поглядев на его руки. Смутился, поднимая глаза. - Я к чему... Вот правда, возьмёшь и вот так вылечишь куст? Руками, как они рассказывают?
Хйарр посмотрел на него, сжав губы, и кивнул.
- А может, всё-таки... - начала Хисса с сомнением.
- Я - будущий целитель, - твёрдо произнёс он.
Детёныши переглянулись снова, и в широко распахнутых глазах младших засветилось утренней росой опасливое восхищение.
Старший продолжал смотреть, не отрываясь, и пытаться придумать, чем мог быть плох план.
- Но если ты не успеешь, или он не полечится - может, всё-таки...
- Я успею. И он полечится. Без Тарны, - так же твёрдо, хотя и уставившись тоже на свои пальцы из складок лоскута, проговорил младший, - обойдёмся.
Решено было идти, как совсем стемнеет. Не потому что кто-то мог заметить раньше - светлые макушки юных детей аилу одинаково светили соплеменникам что в сумерках, что в послезакатной темноте. Но шаг по темноте звучит иначе, да и травы чуют по-другому и растут, и духи ходят другие. Глядишь, и не стали бы отдавать на расправу так же охотно, как те, что днём сильны, да ещё и всё слышали.
Говоря откровенно, Хйарр ни тем, ни другим духам по-прежнему не очень-то верил. Уж слишком тихо шептали папоротники, укрывшие их маленькую стаю, над последними их словами. Слишком радостно доверились младшие, да и старшие тоже, его дару, которого сами в глаза не видели, да и самому ему было боязно.
Но отступать было некуда. Разве правда к Тарне - но слушать потом наставления Совета вместо ругани матери было бы, пожалуй, ещё противнее, чем просто не справиться.
К тому же, остальные поверили ему сразу, и теперь крались наполовину ползком сквозь высокую траву, обходя деревню, иногда поглядывая на него сверкучими глазами сквозь заросли папоротников и ковыля, ведущие их по невидимой тропке в сторону запретного куста.
- Здесь, - одними губами и выдохом обозначил старший, указывавший дорогу, и остальные замерли, кто-то - не опуская ноги на мягкую землю. Хйарр поглядел на него, прищурившись, и тот пояснил уже шёпотом: - Здесь очень тихо идти. До куста ещё обернуть дерево вот то, и пришли. Значит, так. Я гляжу впереди. Хисса на стрёме. Тс!.. Ты слышишь чутче моего потому что. Малые отрывают куста, только немного. Как урвут, так отходим в траву и даём дорогу. Ты...
- Я целитель, - сказал он, отворачиваясь от старшего и мотнув головой вперёд, потому что вместе с младшими проползал под нижними папоротниками на четвереньках. - И я знаю, что надо делать. Идём уже.
Хисса снова поглядела странно, и уж, наверное, лучше других понимала, как ему тревожно. С ней всегда было так, когда дело касалось того, что глазом не увидишь и рукой не достанешь. Но другим рассказывать не стала, и на том спасибо.
Куст показался из-за дерева, словно вырос вот прямо сейчас сквозь сумерки, специально дождался, пока подкрадутся - ещё до того, как маленькая стая обогнула дерево, разросшееся широкими старыми корнями среди высокой травы и мелких тонущих в ней кустов. В мутноватом от наползающего тумана тусклом отсвете севшего солнца тихо, но явно призывно покачивались почти недвижные ветви с покрытыми тонким серебристым пухом широкими листами и гроздьями колючих шаров на концах.
- Как зайду - вы давайте, - шепнул старший остальным, после чего юркой ящерицей пополз вперёд, за тонкие травины.
Хйарр прислушался, настороженно подняв голову. Вроде показалось, что трава зашелестела по-иному, стоило обойти куст, зашуршали тонкоголосые духи сотен растений, скрадывая чей-то шаг.
Хотелось надеяться, что только их собственный.
Хисса, проследив за тем, как старший исчез за колыхнувшимися травами, кивнула ему вслед и, поманив за собой младших, прокралась к кусту. Далеко отходить не стала, затаившись на невидимой границе, где под землёй должны были проходить, смыкаясь с сотнями других, самые тонкие и дальние корни репейного куста, смирно ждавшего своей участи. Хйарр наблюдал за ними, вытащив из-под ткани лишь кончики пальцев и опустив их в землю, как учила мать, когда был совсем маленьким, и напряжённо прислушиваясь к затихающему шёпоту вокруг.
На мгновение захотелось увести их всех отсюда до того, как сотворят глупость. Потому что как не ждать подвоха от куста, заповедованного не только Советом племени, а ещё травницей, которая его, может, специально перед тем научила уязвить первого же, кто протянет руку надломить ветку или лист.
По папоротникам пробежал порыв ветра, встревожив широкие листья.
Он повернул голову, прислушиваясь и пытаясь хоть краем глаза уловить, если вдруг кого из взрослых или особо дурных духов не заметит Хисса. Заросли вокруг колыхались и перешёптывались, глядя на них, и невозможно было разобрать за их голосами, не слышно ли там кого ещё. Снова потянув носом воздух, Хйарр прикрыл глаза, глубже запуская пальцы в живую землю, словно они тоже были корнями местной травы, способной слышать шаги и голоса до того, как они станут слышны людскому уху.
В какую-то секунду ветер словно стал сильнее. Не здесь - за верхушками деревьев, и одновременно в глубине лесных и болотных трав далеко за окраиной деревни, скрытых сейчас наползающим туманом. Словно живые травы лучше слышали тот, дальний ветер, чем тот, что почти незамеченным ходил сейчас между ними, вокруг желанного куста, прислушиваясь к ним и шепча их имена.
- Хйарр! Глаза достань из земли!..
Он распахнул глаза, когда за прядь возле уха дёрнуло сильнее, чем стал бы ветер.
- Чего?..
- Идём, - прошептал старший, поманив его ладонью между травой. Хйарр, вздохнув и ещё раз украдкой оглянувшись, тихо пополз за ним.
Двое младших детёнышей сидели под самым кустом, уставившись на его стебель так, словно он правда мог укусить или извести их в любой момент. Услышав его дыхание, оба развернулись к нему, и в светлых глазах застыла надежда, смешанная с жалестным страхом. У одного из мальчишек в руках подрагивала оторванная от куста ветвь с парой мелких листьев. Лица у обоих были такие, словно только теперь сообразили, дурные, что будет, если кто заметит.
- Вот тут, - прошептала Хисса, подбираясь ближе и указывая на толстый стебель. Теперь ждать уж точно было нельзя.
- Вижу.
Быстро смотав с рук несколько обрывков ткани и закинув отлоги рукавов за локти, он встал на колени в примятую траву и взялся за стебель. Ладони ожгло почти мгновенно, так что не сразу было разобрать, где уже больно. Но отломленный неровно участок ствола руки всё равно нашли быстрее глаз. Подрезанный острым зубом кого-то из младших с краю, он саднил на слегка согнувшемся в том месте стебле, словно незажившая рана, про которую сперва непонятно, глубока ли.
Травы и деревья чувствуют боль не так, как те, кто умеет бежать и охотиться. По тем хоть бывает ясно, сильно ли их поранили, а тут разве скажешь прежде, чем сам на себе почуешь...
Хйарр помотал головой, почуяв, как закололо в глазах, и взмахнул занывшими руками перед собой.
Теперь думать было некогда.
Он глубоко вдохнул, накрыв ладонями болящий стебель. Закрыл глаза, с усилием расслабляя руки, чтобы стало чуть легче, как когда-то сказали старшие.
Боль, пульсирующая в стебле, похожая на горячий настой едкого дягиля, ожгла руки глубже кожи, и он сжал губы в нитку, медленно выдыхая через нос и пуская её в пальцы, в ладони вместе с набегающим репейным соком.
Жёсткие повреждённые волокна в стебле дрогнули, сопротивляясь - и медленно, медленно и больно, но неумолимо отозвались, едва заметным теплом, которое растапливало боль, словно солнечный свет весеннюю речку. Тепло становилось сильнее, постепенно делаясь жаром, от которого становилось чуть страшно, что сплавит однажды руки с заплетающимися травяными волокнами, срастит и не отпустит больше, и не захочешь...
- Вот же, как знала!..
Он распахнул глаза, вцепившись в стебель и подавившись вдохом.
Детёныши, притаившиеся вокруг, с визгом бросились врассыпную, а полмига спустя ухо ожгла резкая боль - не куста, своя собственная, настоящая и очень обидная.
- Ааасссшшссс!..
Он зашипел, извиваясь и вцепившись обеими ладонями в тонкую сильную руку, мгновенно оторвавшую его за ухо от куста и поднявшую в воздух.
- Кёль-хйарр-аэ!..
- Пусти!..
- Дурень малолетний! Кому только говорила!..
- Пусти, пусти!..
Он взвизгнул, извернувшись и попытавшись зарычать, когда крепко ухватившая за ухо рука поволокла его прочь. Получилось жалобно и тонко, без всякой угрозы.
Ухо горело, и вправду грозя оторваться, и расцепить впившиеся в него пальцы не получалось.
- Ну пусти!..
- Поной у меня ещё, - огрызнулась травница, таща его по зарослям знакомой дорогой.
Листья папоротников-предателей и тонкие ветки хлестали по босым пяткам. Зацепиться за них пальцами ног тоже не получалось. Только пара оборванных листов резанула по стопе острым краем.
- Пусти! Я будущий целитель!..
- Ухо вот прицели себе, как я его оторву и в мыло кину, как обещано!..
- Не надо в мыло! Ай...
Ветер, снова зашумевший в папоротниках и окружавшем деревню лесу, смеялся теперь громко, на все голоса, не таясь.
Ухо горело и саднило обидно и зло, словно и вправду наполовину оторванное. Но поднять руку, чтобы прикрыть или вообще снять, было не то что страшно - ещё обиднее отчего-то. Словно вдобавок к глупости ещё признаёшь, что слабый и маленький, как раньше. Поэтому Хйарр терпел, угрюмо хлюпая носом в углу за коробами, сидя на тёплом земляном полу и перебирая нитки в растрепавшемся покрывале.
Мать, продолжая иногда тихо ругаться себе под нос, раздражённо ссыпала в глиняный горшок то одно, то другое снадобье, и он чутко слушал - не возьмёт ли из пыльной связки и вправду мыльного корня, как обещала. Уха, конечно, варить теперь не станет - но что ещё можно обидного сделать в науку с тем корнем, он тоже хорошо по себе знал. Поэтому сейчас сидел тихо, лишний раз стараясь не высовываться. Пока мать не отойдёт и сама не велит вылезать из угла и брать еды или ароматного травяного отвара, который даже из самых горьких листьев и коры будет у неё на дух такой, что выпьешь и слова поперёк не скажешь.
Он не заметил, как задремал. В доме было тепло и тихо, ухо постепенно переставало болеть само по себе, а запах и шорох привычных сухих трав в пальцах матери и звук глиняных пластинок, на которых она толкла сборы, убаюкивал не хуже старых песен под дождь снаружи.
- Бери, дурное ты семя, - раздалось рядом. Он открыл глаза, не поднимая головы с собственных колен.
Перед носом стояла плошка с дымящимся настоем. Он повёл носом, поднимая глаза на мать.
- Ругать будешь ещё теперь?
- Не буду. - Травница вздохнула, махнув рукой, и опустилась на тёплую землю рядом.
Хйарр выпрямился, потягивая слегка затёкшую шею. Несколько мгновений смотрел перед собой, пытаясь согнать с тела сонную усталую тяжесть, постепенно проросшую в жилы, но отвал пах знакомо, тепло, и он наконец взял плошку обеими руками, поднося к губам.
- Горячая, - хмуро бросила травница, не поворачивая головы.
- Не чую, - буркнул он, обхватывая губами край и давая дымящейся жидкости лизнуть себе кончик языка.
- Это ты плошку не чуешь, потому что она сухая и мёртвая. - Мать дёрнула с ветки за ухом мягкий свежий лист, протянув ему. - А язык свой?
Он выдохнул обиженно через нос, запоздало различив языком горячее. Поймал губами протянутый лист и приложил к обожжённому кончику языка.
Всё лучше, чем руками трогать.
Он поставил плошку на место, вытянув длинные лоскуты, заменявшие ему рукава, и снова, не поднимая головы, принялся обматывать руки. Руки по-прежнему слегка сводило. Противная тяжёлая муть, бродящая по телу отзвуком той, что претерпел беззащитный куст в его руках, оседала в кистях, на сгибах застревая, словно сор в ручье. Хотелось вымыть её прочь, да было пока нечем. Старшие не понимали, когда он спрашивал в тот раз, чем. Врали, наверное. Как мать и Совет могут такого не понимать.
- Кёль. Хйарр. Аэ, - раздельно произнесла травница, в тишине положив ладонь ему на спину.
- Хватит ругаться моим именем.
- Твоё имя не опадёт с тебя, как листья, даже если ты забудешь, что оно значит.
- Оно значит, что я сделал что-то, что тебе не нравится и за что ты меня в другой раз крапивой настегаешь.
Хйарр затянул узел над запястьем. Получилось криво, но в общем надёжно. Теперь до рук, кроме кончиков пальцев, снова было толком не дотронуться, кроме как сквозь слои тонкой прочной ткани, плотно обматывающей кисти и часть пальцев. Раньше мотала мать, но как стало больше десяти лет, оказалось, что у самого тоже неплохо получается.
- Ну зачем вы полезли к этому кусту, скажи мне? - вздохнула мать.
- А ты зачем его запрещала? Он такой правда ценный, что ли, твой репейник? - Он покрутил пальцами на пробу, глядя искоса на её лицо.
- Он не репейник никакой. Даже если и ценный, тем сильней надо было его рвать, выходит? Ладно ещё прочие, те вполовину с ветром в голове и останутся, даже как вырастут. Они жизни ещё своей шкурой не почуяли. Но ты-то, семя дурное? Как за ухо драть - так на весь лес вопил, что целитель. А как травы крошить для забавы - кто?
- А я кто? - Он вскинул голову.
Внутри всколыхнулась знакомая обида.
После каждого разговора, сколько себя помнил, он обещал всем духам разом, что ни с матерью, ни с Советом, ни с кем вообще больше никогда об этом говорить не станет. Но каждый новый разговор начинался, наверное, как раз в тот момент, когда напуганные духи разбегались куда угодно прочь и об обещанном никак напомнить не могли.
- Я - кто? - повторил он, глядя на мать засвербившими глазами, и сжал замотанные руки. - Вы мне всю жизнь твердите - целитель, целитель, будто я сам не знаю! Или будто могу выйти из дому и не вспомнить на разу. Вырастешь - научишься, станешь. Слушай, что духи говорят, что дар говорит. А что мне слушать? Будто, если я слушать не стану, оно замолчит? Или будто кому было больно, тем перестанет, если я не хочу? А я не хочу!.. - Он сжал зубы, локтем потерев себе скулу, чтобы не задеть пальцев. Вздохнул неровно, но слова продолжали лезть, как будто в прошлый раз не все вышли, или в раз до того, или хоть когда-нибудь могли. - Знаешь, что мне те говорят, кто не врут? Ты с нами не ходи. Всегда так было. Тебе больно будет. Из дому не ходи. За омеловым листом не ходи. Руки закрой. А кто не верит сперва - потом пуще боятся. Я им какую зиму твержу, что нечего меня жалеть, и что потом, знаешь? Мне той весной девчонка из младших слёзы вытирала и на плече тащила. Она ростом ниже меня, ей весенняя полынь выше головы. Думаешь, она видела, как до того эти дураки на рысьего кутёнка охотничью ловушку скинули? Он потом убежал, а меня девчонка тащила, будто это мне лапы перебило. Брат её потом говорит - ты же упроси духов, чтобы забрали из рук у тебя такое, раз оно так больно. Будто понимает, о чём речь. А как я упрошу? Как, ну?..
Голос делался всё тише, пока не ослабел совсем, осев постепенно в горле, словно затихающее пламя по углям. Тлеть будет долго, но когда теперь разгорится в другой раз.
Не поднимая головы, Хйарр свернулся на тёплой земле рядом с плошкой, где остывал отвар, положив голову и плечо матери на колено. Та гладила его ладонью по спине, ничего не говоря. Да и что бы она могла сказать сейчас, если уже бессчётно этих вопросов было, и ответов не было ещё ни у кого из тех, кто пытался его учить. Но от тёплой ладони на спине становилось всё-таки чуть спокойнее.
- Шаиссхи говорит, пойдёт учиться потом к резчикам по кости, - тихо проговорил он, не поднимая головы, и рука матери замерла на его спине. - А может, что к охотникам в нижнюю долину, у которых не резцы, а стрелы, и они вернее нашепчут, куда духи зовут. Понимаешь? С ними со всеми так. Что заговорит с тобой, надо слушать - кто тогда будешь? Как с тобой заговорили когда-то травы и земля. А не захотела бы - была бы не травница, а может, резала бы тоже кость, как Шаиссхи будет. А кто я буду? Если я вот. Мне не надо слушать. Меня никогда не спрашивали, кто я. И так понятно было. Всегда. А если я не хочу?..
Травница вздохнула, снова двинув руку по его спине.
- Ты можешь услышать что угодно, Кёль-хйарр-аэ, - тихо произнесла она. - С тобой могут заговорить духи откуда угодно. Из травы, из кости или из воды в земле, какую роют для колодцев и источников. И ты можешь выбрать ремесло и быть кем угодно тоже.
- Не целителем? Кем хочу? И боль со мной тогда не заговорит больше, дар тогда уйдёт?
Об ответе, впрочем, он догадывался. Эти вопросы тоже звучали не первый раз, как бы ни хотелось их потом забыть.
- Нет. - Она помолчала, проведя тёплой ладонью по его предплечью и не став трогать руки. Даже сквозь ткань. - Ты останешься тем, кто есть, какое бы ремесло не выбрал. Дар не уйдёт, пока ты живой.
- Откуда ты знаешь? - помолчав тоже, спросил он.
- Так говорят старшие, дитя. Так говорят.
К рассвету туман растаял, осев на каждой травинке и каждой паутинной нити серебристыми каплями, похожими на ссыпанные в горсти звёзды.
Злополучный репейный куст по-прежнему рос на своём месте, за поворотом тропы, среди высоких трав. Приглядевшись издали, Хйарр замедлил шаг, сжимая губы, затем развернулся на босой пятке и пошёл в другую сторону. Не хватало ещё.
Только пару раз обернулся у высокого дуба.
Возле куста, словно ещё шире раскинувшего ветви с листами-лопухами, виднелся тощий высокий силуэт. Седая коса по спине, длинные сухие руки в шрамах, не прикрытые даже рукавами, всегдашний травничий серп на простой верёвке у пояса.
Тарна.
То-то духи в траве тогда примолкли.
Чего ему надо было теперь от куста, и что он там вообще мог делать среди ночи, Хйарр выяснять не стал.
- Почему ты не возьмёшь его в свой дом и не заставишь научиться этому по-настоящему? Он сам себя ранит, даже толком из дому не начав выходить, и уже сейчас руки свои ненавидит. А будет больше.
Он покачал головой, мягко стряхивая с раскрывающегося листа несколько полусгнивших травинок.
- Это ещё не ненависть. Дай ему время. В моё время старший Совет уже заставлял целителей учиться тому, что такое дар и как его использовать. Не скажу, что вышло хорошо.
- Я боюсь за него, - помолчав, произнесла травница. - Я боюсь, что он потеряет тропу, так и не поняв.
- Я понимаю.
Поднявшись с колен, Тарна взял обеими руками плоскую пиалу из необожжённой глины. В налитой мелким озером воде лежал, напитывая ею стебель, обрывок репейного куста, упавший из рук пугливых детёнышей в вытоптанную траву.
- Он может сколько угодно пытаться потерять свою тропу. Но тропа его так легко не потеряет. Когда придёт время, его не придётся учить ни мне, ни другим. Дар научит его. Посмотри.
Он протянул ей пиалу, и когда травница взяла её в ладони и опустила глаза, сквозь прозрачную воду наконец сделались заметны тонкие, как нити, тянущиеся из слома в тонком стебле по глиняному дну корни.
Он подняла голову.
- Не всякую траву губит надлом. Тебе разве этого не знать? Пусти его в землю, где найдёшь место. Хороший будет побег. Сильный, - улыбнулся Тарна, отряхивая руки. И больше ничего о нём не сказал.
Но травница умела слушать.