post
Оригинал взят у razoumovskiy. Запись от 19 апреля 2017 г.
post
Знаменитый аристотелевский количественный принцип классификации государств: править может один, меньшинство и большинство. Соответственно, типов государств насчитывается шесть, три хороших и три плохих. Хорошие - это царство (один), аристократия (меньшинство) и полития (большинство). Плохие - тирания, олигархия и демократия, соответственно. Хорошие хорошие, потому что в них кто правит старается, чтоб всем было хорошо; в плохих кто правит думает только о себе. На самом деле, в «Политике» он совершенно недвусмысленно даёт понять, что две хорошие формы (царство и аристократию) считает преданьем баснословной старины, а единственно распространёнными олигархию и демократию. Форма правления - результат борьбы денег и пушечного мяса, богатого меньшинства и бедного большинства: победят деньги, будет олигархия, победит мясо - демократия. То и другое одинаковая дрянь: в обоих случаях права одной из групп попираются, почему в обоих случаях строй всё время меняется на противоположный с большими жертвами. В общем, стандарт жизни государства - это маниакально-депрессивный психоз: из демократии в олигархию и обратно и так по кругу. Выход из ситуации Аристотель видел в равенстве. Его можно достичь двумя способами, плохим и хорошим. Плохой - тирания. Хороший - полития. Для тирании имущественное равенство - результат, для политии - необходимое условие. Тиран грабит, изгоняет или убивает всех богатых и знатных (Секст Тарквиний в Габиях), а их имущество распределяет между бедными, но бедные не богатеют, потому что имущества проскрибированных всё равно на всех не хватает, так что все равны перед лицом тирана в нищете («при коммунизме», в общем, все жили - помнят). Полития - это демократия, которую реализуют достаточные: сверхбогатых и нищих мало, ни те, ни другие не могут утянуть государство ни в олигархию, ни в демократию, гражданский коллектив состоит в основном из возможно более толстого среднего класса, коий и оказывается сувереном. Все равны в богатстве, государство устойчиво и вменяемо. Это идеал, а идеал на то и идеал, что реализовать его практически невозможно (США пытаются соответствовать, это тяжёлая доля, пожелаем удачи). Тирания, наоборот, бывает часто, но длится недолго. Так и получается, что олигархия и демократия есть аристотелевское всегда. На самом деле, демократия и олигархия всё-таки ирреальны, скорее идеальные типы. Аристотель сам описывает реальные государства как баланс сил и, соответственно, форм правления. В Спарте монархия представлена царями (там было две династии и, соответственно, два царя), тирания - эфоратом, аристократия/олигархия - герусией, демократия/полития общим духом повседневной жизни - воинское братство спартиатов. В Афинах ареопаг представляет олигархию, выборные должности аристократию, а гелиэя демократию.
Тройка "государство - общество - народ", по-моему, воспроизводит эту аристотелевскую схему. Государство всегда монархично. Если нет монарха в буквальном смысле слова, то есть какой-нибудь Барон Суббота, а если эту стадию удалось преодолеть (когда? ну когда?!), то президент, либо институт раздваивается: президент замещает конституционного монарха с представительскими функциями, премьер принимает реальную власть. Это так сейчас, исторически всё более разнообразно: два консула плюс rex sacrorum, десять децемвиров, три триумвира, пять директоров, три консула, из ко-х первый, но так или иначе «трон» не бывает пустым. Государство за закон. Быть за порядок нельзя: это такое плохое слово из ряда других плохих слов. Ну там, Blut und Boden, Treue und Ehre, Jedem das Seine und Arbeit macht frei. Общество всегда «аристократично»: сейчас аристократический габитус из реальной политики вроде вывели, так что «этос джентльмена сменился этосом интеллектуала». Общество - это очки на носу и критика текущей политики, ко-я вписывается в условно левую риторику за права и свободы. В странах с нормализованной демократией государство и общество меняются местами после выборов: бывшее общество снимает очки и надевает галстуки, государство наоборот. Каждый раз общество хочет стать государством, государство - остаться собой. Народ реализует себя у избирательных урн, на митингах и в убийствах каддафи: это позволяет канализировать его неустранимое недовольство жизнью и включать по мере надобности в игру «Государство vs. общество - кто кого?», не допуская к дележу выигрыша. Армия включается в чрезвычайных случаях: если расстреливает толпы люмпенов и уголовников, она с государством (закон торжествует), если отказывается стрелять в свой народ, с обществом («Свобода! Равенство! Европа!»).
Государство и общество, монархия и аристократия - смертельные враги. Аристократия - самая революционная и республиканская сила в обществе. В Риме республика началась со слов царского племянника: «Никогда я не допущу, чтоб в Риме ещё кто-нибудь воцарился». Республику в Риме создали аристократы для аристократов. Вожди первой революции были не только римскими придворными, но и родственниками и свойственниками царя: Коллатин - троюродный брат, Брут - племянник (сестра Тарквиния - мать Брута), Лукреций - тесть троюродного брата. Все они были облечены властью: Коллатин наследственно правил в Коллации, Брут командовал римской конницей, Лукреций был префектом города в отсутствие царя. Цезарь погиб от рук сына со славным республиканским cognomen’ом. Его друг Кассий, естественно, поносил Августа в самом высокопробном аристократическом стиле, за происхождение: «Мать твоя из самого грубого африканского теста, мял её замаранными барышом руками нерульский меняла». Август и не претендовал на высокородность: из «старой и богатой всаднической семьи». В сенат Октавии попали только благодаря Цезарю. Светоний пишет, что род был в сенате при Сервии Туллии, но это производит впечатление генеалогической легенды типа легенды Сен-Симонов, возводившей их род к Каролингам.
Всё содержание римской истории до падения монархии - это борьба сената с монархией за власть. В баснословной римской истории это выражено более чем ярко: по одной версии Ромула убили сенаторы - убили, разрубили и вынесли с Марсова поля по частям под тогами. После Ромула они тянули с избранием царя, фактически уже тогда установив республику. Они выбрали Нуму только потому, что этого хотел «народ», для ко-го монархия была меньшим злом, чем по определению аристократическая республика: «И тут они увидели, что вместо одного хозяина стало сто…» После падения монархии всё содержание римской истории - это борьба между знатью и народом. Нельзя сказать «между патрициями и плебеями»: было много знатных плебейских родов (Юнии, из ко-х оба Брута, стали патрициями только при Августе, что не помешало Тарквинию Древнему выдать за одного из них дочь), много родов, часть фамилий ко-х была патрицианской, часть плебейской. Nobilitas - это не принадлежность к сословию, а много посмертных масок славных предков (nobiles, известные, «знаемые»: «Знать - это знать, - говорил мой любимый проф, - знать своих предков».) и богатство. Тем не менее борьба часто оформлялась как противостояние сената, т.е. патрициев и трибунов, т.е. плебса. Республика - аристократическое учреждение. Первые 142 года консулами могли быть только патриции. Плебс в конце концов добился пассивного избирательного права (половинного: один консул всё равно остался за патрициями) и установил трибунат, но когда меняются законы и обычаи, остаются неформализуемые способы действия: «Знать, впрочем, была сильнее, потому что лучше организована. Мощь народа, несобранная, равномерно распределённая по всей его толще, была слабее. И на войне, и в мире всё определяло решение олигархии. Одни и те же люди распределяли бюджетные деньги, губернаторские места, министерские портфели, ордена и награды, тогда как народ вынужден был терпеть тяготы военной службы и недостаток во всём. Военную добычу расхищали командующие в сговоре с олигархами, а у простых солдат родителей и малых детушек сгоняли с насиженных мест, доведись кому оказаться по соседству с кем-то из богатых и влиятельных». Народ мог чего-то добиться только после того, как у него появились вожди-аристократы: «Когда впервые появились среди знати люди, ко-е предпочли подлинную славу неправедной власти, двинулось государство и начался раздор, будто землетрясение». Эпоха гражданских войн - это эпоха борьбы двух «политических партий», направлений, «оптиматов» и «популяров» (тори и вигов, республиканцев и демократов, голлистов/христианских демократов и социалистов/социал-демократов). Понятно, что во главе популяров всегда стояли аристократы, Гракхи, Цинна, Сатурнин, Цезарь - аристократия всегда обновляет и подтверждает своё звание главной революционной силы общества. Из вождей популяров только Марий выслужился из простых. Все его друзья(-кукловоды?) были нобилями (ко-е, в общем, в отличие от солдафона Мария, легко переходили из партии в партию: Красс, Кассий). Цезарь - самый известный вождь популяров, Марий в энной степени, по словам Суллы, разумеется, аристократ. То, что именно популяры, партия плебса реализовала в Риме вторую монархию, значимо: монархия, государство гораздо больше отвечает народным чаяниям, чем республика и общество - порядок закон ему гораздо милее свободы. Для свободы нужна сила, у народа она появляется, только когда приходят цезари, ко-е свободу (потом) и отбирают.
Римская республика, то есть римская аристократия демонизировала монархию и фетишизировала свободу. Обе партии боролись за свободу, но аристократическая - за «свободу от» (от монархии/тирании), а «народная» - за «свободу для» (для всех (полноправных граждан), а не только для знати). Свобода - аристократическая ценность. Это аристократы могут возмутиться несвободой - народ переносит её довольно легко, если она не очень затрагивает его с позволения сказать деньги и «свободное» время, аристократам достаточно уколоть честь, чтобы началось «как бы землетрясение». Разумеется, она очень тесно связана с равенством: primus inter pares… у нас есть princeps, чтобы не был нужен dominus. Ну и, разумеется, братство: «Где брат мой Авель Карл?», как говаривал под Полтавой Государь Пётр Алексеевич. Аристократия связана изнутри сетью близкородственных браков, братской любовью, братской ненавистью и наследственными уродствами: вождь оптиматов Сципион, естественно, был женат на сестре вождя популяров Семпронии. Мне нравится думать, что когда Людовик XVI соглашался на то, чтобы размазать аристократическую триаду свободы, равенства и братства на всю толщу французов, это была последняя насмешка агонизировавшей монархии над побеждавшей аристократией, устроившей Великую французскую бойню, всеми этими графами де Мирабо и герцогами Орлеанскими. «Ага, не будем опускать вас до состояния народа - поднимем народ до вашего!»
В момент наивысшего торжества монархии положение аристократии было жалкое. Представить себе тут «дело Лукреции» невозможно: аристократия - надежнейший поставщик дочерей и жён в гарем Его Величества: «Le Roy a fait battre le tambour…» Двор Людовика XIV удивительно напоминал пекинский, стамбульский и московский (без местного колорита этих трёх, конечно): один дипломат петровского времени докладывал царю, что в Версале «весь строй московского двора старого». В центре король, почитаемый в образе Sol invictus, а вокруг странные люди: они бьются за то, кто пойдёт первым, как бояре - кто будет ближе стоять к государю, а между тем служат королю как лакеи и официанты. Постепенно французский стандарт распространился на всю Европу, но из ранних времен известны истории о том, как английские и испанские дворяне, оказавшиеся при французском дворе, бывали шокированы тем, что люди, числившие среди предков средневековых монархов и вождей крестовых походов, стояли за спиной короля с салфеткой во время обеда. Людовику будто доставляло удовольствие такое униженное положение феодальной знати: он ещё застал её в прежнем качестве во время Фронды и после победы постоянно напоминал ей, что перед лицом монарха она ничто. Будет вам равенство, будет: будете, как все! Людовик XIV покончил с primus inter pares, удвоив численность дворянства за счёт «мантии» - вот так же и демократ Гай Гракх проводил закон об утроении сената за счёт всадников (ввести в сенат, состоявший из трёхсот патрициев, шестьсот всадников). Республика - это всегда иерархия. Солонова «демократия» предполагала, что избирать могут все, а избираться - только граждане трёх высших «сословий» (всего было четыре). В Женеве было пять разрядов граждан, ниже граждан ещё неграждане - просто жители. Это и есть республика: каждая группа борется за привилегии, т.е. прирост доходов и отмену повинностей, ко-е, собственно, и есть свобода: свобода всегда множественна - «права и свободы» пришли к нам из глубокого средневековья, где были инструментом в руках монарха и желанной целью церкви, дворян, городов, цехов и т.д. Абсолютизм тоже устанавливает иерархии и привилегии: при дворе Бурбонов была совершенно издевательская иерархия двадцати двух рангов знатных семей, право табурета, право не быть побитым, право попасть в Пиньероль, а не в Сен-Лазар, право лечь на плаху, а не лезть в петлю и т.д. После всего этого деятельное участие Филиппа Орлеанского в подготовке того, что потом стало Великой французской революцией, не удивляет.
В этой борьбе одной свободы с другой народ всегда терпит наибольшие издержки и получает наименьшие выгоды. Войну всегда ведут за народный счёт, а как ещё вы хотели? Анатомия Происхождение Социальное положение - это судьба. Кто думает, что революционные убийства знати - это какое-то новшество, заблуждается, конечно. Типовая история де Виттов: «народ» растерзал братьев и долго и с удовольствием глумился над трупами. За «народом» стоял Оранский дом. За убийством графа д’Арманьяка стоял герцог Иоанн Бесстрашный. Он благоразумно не появлялся в городе, несмотря на смерть главного врага, пропустил восстание 12 июня 1418 г. и не предпринимал ничего, чтобы остановить ещё одно антиарманьякское восстание 21 августа: народ - инструмент ненадёжный, революции выигрывают не те, кто его контролирует на первых этапах, а те, кто использует его как шанс на последних. Решив задачу, герцог отрубил Каплюшу голову. Такова судьба «народа»: сначала творить массовые убийства одной части «знати» (в широком смысле - привилегированных, держателей любого вида капитала: финансового, культурного, социального, символического) по заказу другой, а потом получать за эти убийства пулю в лоб от самих же заказчиков, занявших место убитых. Как говорил Гомес Давила, «плебс всегда проигрывает, главари плебса выигрывают всегда».
post
Знаменитый аристотелевский количественный принцип классификации государств: править может один, меньшинство и большинство. Соответственно, типов государств насчитывается шесть, три хороших и три плохих. Хорошие - это царство (один), аристократия (меньшинство) и полития (большинство). Плохие - тирания, олигархия и демократия, соответственно. Хорошие хорошие, потому что в них кто правит старается, чтоб всем было хорошо; в плохих кто правит думает только о себе. На самом деле, в «Политике» он совершенно недвусмысленно даёт понять, что две хорошие формы (царство и аристократию) считает преданьем баснословной старины, а единственно распространёнными олигархию и демократию. Форма правления - результат борьбы денег и пушечного мяса, богатого меньшинства и бедного большинства: победят деньги, будет олигархия, победит мясо - демократия. То и другое одинаковая дрянь: в обоих случаях права одной из групп попираются, почему в обоих случаях строй всё время меняется на противоположный с большими жертвами. В общем, стандарт жизни государства - это маниакально-депрессивный психоз: из демократии в олигархию и обратно и так по кругу. Выход из ситуации Аристотель видел в равенстве. Его можно достичь двумя способами, плохим и хорошим. Плохой - тирания. Хороший - полития. Для тирании имущественное равенство - результат, для политии - необходимое условие. Тиран грабит, изгоняет или убивает всех богатых и знатных (Секст Тарквиний в Габиях), а их имущество распределяет между бедными, но бедные не богатеют, потому что имущества проскрибированных всё равно на всех не хватает, так что все равны перед лицом тирана в нищете («при коммунизме», в общем, все жили - помнят). Полития - это демократия, которую реализуют достаточные: сверхбогатых и нищих мало, ни те, ни другие не могут утянуть государство ни в олигархию, ни в демократию, гражданский коллектив состоит в основном из возможно более толстого среднего класса, коий и оказывается сувереном. Все равны в богатстве, государство устойчиво и вменяемо. Это идеал, а идеал на то и идеал, что реализовать его практически невозможно (США пытаются соответствовать, это тяжёлая доля, пожелаем удачи). Тирания, наоборот, бывает часто, но длится недолго. Так и получается, что олигархия и демократия есть аристотелевское всегда. На самом деле, демократия и олигархия всё-таки ирреальны, скорее идеальные типы. Аристотель сам описывает реальные государства как баланс сил и, соответственно, форм правления. В Спарте монархия представлена царями (там было две династии и, соответственно, два царя), тирания - эфоратом, аристократия/олигархия - герусией, демократия/полития общим духом повседневной жизни - воинское братство спартиатов. В Афинах ареопаг представляет олигархию, выборные должности аристократию, а гелиэя демократию.
Тройка "государство - общество - народ", по-моему, воспроизводит эту аристотелевскую схему. Государство всегда монархично. Если нет монарха в буквальном смысле слова, то есть какой-нибудь Барон Суббота, а если эту стадию удалось преодолеть (когда? ну когда?!), то президент, либо институт раздваивается: президент замещает конституционного монарха с представительскими функциями, премьер принимает реальную власть. Это так сейчас, исторически всё более разнообразно: два консула плюс rex sacrorum, десять децемвиров, три триумвира, пять директоров, три консула, из ко-х первый, но так или иначе «трон» не бывает пустым. Государство за закон. Быть за порядок нельзя: это такое плохое слово из ряда других плохих слов. Ну там, Blut und Boden, Treue und Ehre, Jedem das Seine und Arbeit macht frei. Общество всегда «аристократично»: сейчас аристократический габитус из реальной политики вроде вывели, так что «этос джентльмена сменился этосом интеллектуала». Общество - это очки на носу и критика текущей политики, ко-я вписывается в условно левую риторику за права и свободы. В странах с нормализованной демократией государство и общество меняются местами после выборов: бывшее общество снимает очки и надевает галстуки, государство наоборот. Каждый раз общество хочет стать государством, государство - остаться собой. Народ реализует себя у избирательных урн, на митингах и в убийствах каддафи: это позволяет канализировать его неустранимое недовольство жизнью и включать по мере надобности в игру «Государство vs. общество - кто кого?», не допуская к дележу выигрыша. Армия включается в чрезвычайных случаях: если расстреливает толпы люмпенов и уголовников, она с государством (закон торжествует), если отказывается стрелять в свой народ, с обществом («Свобода! Равенство! Европа!»).
Государство и общество, монархия и аристократия - смертельные враги. Аристократия - самая революционная и республиканская сила в обществе. В Риме республика началась со слов царского племянника: «Никогда я не допущу, чтоб в Риме ещё кто-нибудь воцарился». Республику в Риме создали аристократы для аристократов. Вожди первой революции были не только римскими придворными, но и родственниками и свойственниками царя: Коллатин - троюродный брат, Брут - племянник (сестра Тарквиния - мать Брута), Лукреций - тесть троюродного брата. Все они были облечены властью: Коллатин наследственно правил в Коллации, Брут командовал римской конницей, Лукреций был префектом города в отсутствие царя. Цезарь погиб от рук сына со славным республиканским cognomen’ом. Его друг Кассий, естественно, поносил Августа в самом высокопробном аристократическом стиле, за происхождение: «Мать твоя из самого грубого африканского теста, мял её замаранными барышом руками нерульский меняла». Август и не претендовал на высокородность: из «старой и богатой всаднической семьи». В сенат Октавии попали только благодаря Цезарю. Светоний пишет, что род был в сенате при Сервии Туллии, но это производит впечатление генеалогической легенды типа легенды Сен-Симонов, возводившей их род к Каролингам.
Всё содержание римской истории до падения монархии - это борьба сената с монархией за власть. В баснословной римской истории это выражено более чем ярко: по одной версии Ромула убили сенаторы - убили, разрубили и вынесли с Марсова поля по частям под тогами. После Ромула они тянули с избранием царя, фактически уже тогда установив республику. Они выбрали Нуму только потому, что этого хотел «народ», для ко-го монархия была меньшим злом, чем по определению аристократическая республика: «И тут они увидели, что вместо одного хозяина стало сто…» После падения монархии всё содержание римской истории - это борьба между знатью и народом. Нельзя сказать «между патрициями и плебеями»: было много знатных плебейских родов (Юнии, из ко-х оба Брута, стали патрициями только при Августе, что не помешало Тарквинию Древнему выдать за одного из них дочь), много родов, часть фамилий ко-х была патрицианской, часть плебейской. Nobilitas - это не принадлежность к сословию, а много посмертных масок славных предков (nobiles, известные, «знаемые»: «Знать - это знать, - говорил мой любимый проф, - знать своих предков».) и богатство. Тем не менее борьба часто оформлялась как противостояние сената, т.е. патрициев и трибунов, т.е. плебса. Республика - аристократическое учреждение. Первые 142 года консулами могли быть только патриции. Плебс в конце концов добился пассивного избирательного права (половинного: один консул всё равно остался за патрициями) и установил трибунат, но когда меняются законы и обычаи, остаются неформализуемые способы действия: «Знать, впрочем, была сильнее, потому что лучше организована. Мощь народа, несобранная, равномерно распределённая по всей его толще, была слабее. И на войне, и в мире всё определяло решение олигархии. Одни и те же люди распределяли бюджетные деньги, губернаторские места, министерские портфели, ордена и награды, тогда как народ вынужден был терпеть тяготы военной службы и недостаток во всём. Военную добычу расхищали командующие в сговоре с олигархами, а у простых солдат родителей и малых детушек сгоняли с насиженных мест, доведись кому оказаться по соседству с кем-то из богатых и влиятельных». Народ мог чего-то добиться только после того, как у него появились вожди-аристократы: «Когда впервые появились среди знати люди, ко-е предпочли подлинную славу неправедной власти, двинулось государство и начался раздор, будто землетрясение». Эпоха гражданских войн - это эпоха борьбы двух «политических партий», направлений, «оптиматов» и «популяров» (тори и вигов, республиканцев и демократов, голлистов/христианских демократов и социалистов/социал-демократов). Понятно, что во главе популяров всегда стояли аристократы, Гракхи, Цинна, Сатурнин, Цезарь - аристократия всегда обновляет и подтверждает своё звание главной революционной силы общества. Из вождей популяров только Марий выслужился из простых. Все его друзья(-кукловоды?) были нобилями (ко-е, в общем, в отличие от солдафона Мария, легко переходили из партии в партию: Красс, Кассий). Цезарь - самый известный вождь популяров, Марий в энной степени, по словам Суллы, разумеется, аристократ. То, что именно популяры, партия плебса реализовала в Риме вторую монархию, значимо: монархия, государство гораздо больше отвечает народным чаяниям, чем республика и общество - порядок закон ему гораздо милее свободы. Для свободы нужна сила, у народа она появляется, только когда приходят цезари, ко-е свободу (потом) и отбирают.
Римская республика, то есть римская аристократия демонизировала монархию и фетишизировала свободу. Обе партии боролись за свободу, но аристократическая - за «свободу от» (от монархии/тирании), а «народная» - за «свободу для» (для всех (полноправных граждан), а не только для знати). Свобода - аристократическая ценность. Это аристократы могут возмутиться несвободой - народ переносит её довольно легко, если она не очень затрагивает его с позволения сказать деньги и «свободное» время, аристократам достаточно уколоть честь, чтобы началось «как бы землетрясение». Разумеется, она очень тесно связана с равенством: primus inter pares… у нас есть princeps, чтобы не был нужен dominus. Ну и, разумеется, братство: «Где брат мой Авель Карл?», как говаривал под Полтавой Государь Пётр Алексеевич. Аристократия связана изнутри сетью близкородственных браков, братской любовью, братской ненавистью и наследственными уродствами: вождь оптиматов Сципион, естественно, был женат на сестре вождя популяров Семпронии. Мне нравится думать, что когда Людовик XVI соглашался на то, чтобы размазать аристократическую триаду свободы, равенства и братства на всю толщу французов, это была последняя насмешка агонизировавшей монархии над побеждавшей аристократией, устроившей Великую французскую бойню, всеми этими графами де Мирабо и герцогами Орлеанскими. «Ага, не будем опускать вас до состояния народа - поднимем народ до вашего!»
В момент наивысшего торжества монархии положение аристократии было жалкое. Представить себе тут «дело Лукреции» невозможно: аристократия - надежнейший поставщик дочерей и жён в гарем Его Величества: «Le Roy a fait battre le tambour…» Двор Людовика XIV удивительно напоминал пекинский, стамбульский и московский (без местного колорита этих трёх, конечно): один дипломат петровского времени докладывал царю, что в Версале «весь строй московского двора старого». В центре король, почитаемый в образе Sol invictus, а вокруг странные люди: они бьются за то, кто пойдёт первым, как бояре - кто будет ближе стоять к государю, а между тем служат королю как лакеи и официанты. Постепенно французский стандарт распространился на всю Европу, но из ранних времен известны истории о том, как английские и испанские дворяне, оказавшиеся при французском дворе, бывали шокированы тем, что люди, числившие среди предков средневековых монархов и вождей крестовых походов, стояли за спиной короля с салфеткой во время обеда. Людовику будто доставляло удовольствие такое униженное положение феодальной знати: он ещё застал её в прежнем качестве во время Фронды и после победы постоянно напоминал ей, что перед лицом монарха она ничто. Будет вам равенство, будет: будете, как все! Людовик XIV покончил с primus inter pares, удвоив численность дворянства за счёт «мантии» - вот так же и демократ Гай Гракх проводил закон об утроении сената за счёт всадников (ввести в сенат, состоявший из трёхсот патрициев, шестьсот всадников). Республика - это всегда иерархия. Солонова «демократия» предполагала, что избирать могут все, а избираться - только граждане трёх высших «сословий» (всего было четыре). В Женеве было пять разрядов граждан, ниже граждан ещё неграждане - просто жители. Это и есть республика: каждая группа борется за привилегии, т.е. прирост доходов и отмену повинностей, ко-е, собственно, и есть свобода: свобода всегда множественна - «права и свободы» пришли к нам из глубокого средневековья, где были инструментом в руках монарха и желанной целью церкви, дворян, городов, цехов и т.д. Абсолютизм тоже устанавливает иерархии и привилегии: при дворе Бурбонов была совершенно издевательская иерархия двадцати двух рангов знатных семей, право табурета, право не быть побитым, право попасть в Пиньероль, а не в Сен-Лазар, право лечь на плаху, а не лезть в петлю и т.д. После всего этого деятельное участие Филиппа Орлеанского в подготовке того, что потом стало Великой французской революцией, не удивляет.
В этой борьбе одной свободы с другой народ всегда терпит наибольшие издержки и получает наименьшие выгоды. Войну всегда ведут за народный счёт, а как ещё вы хотели? Анатомия Происхождение Социальное положение - это судьба. Кто думает, что революционные убийства знати - это какое-то новшество, заблуждается, конечно. Типовая история де Виттов: «народ» растерзал братьев и долго и с удовольствием глумился над трупами. За «народом» стоял Оранский дом. За убийством графа д’Арманьяка стоял герцог Иоанн Бесстрашный. Он благоразумно не появлялся в городе, несмотря на смерть главного врага, пропустил восстание 12 июня 1418 г. и не предпринимал ничего, чтобы остановить ещё одно антиарманьякское восстание 21 августа: народ - инструмент ненадёжный, революции выигрывают не те, кто его контролирует на первых этапах, а те, кто использует его как шанс на последних. Решив задачу, герцог отрубил Каплюшу голову. Такова судьба «народа»: сначала творить массовые убийства одной части «знати» (в широком смысле - привилегированных, держателей любого вида капитала: финансового, культурного, социального, символического) по заказу другой, а потом получать за эти убийства пулю в лоб от самих же заказчиков, занявших место убитых. Как говорил Гомес Давила, «плебс всегда проигрывает, главари плебса выигрывают всегда».