Как писать мемуары... (II)
Опубликованная в нашей газете 17 апреля с. г. статья Константина Симонова «О воспоминаниях участников войны» вызвала большой интерес среди читателей. Участник Великой Отечественной войны бывший разведчик И. Горенко пишет: «Я многое помню о войне. У меня сохранились от времени пожелтевшие листки дневника. Не раз я брался за перо. Потом бросал, снова писал и снова бросал, не зная, с чего начать и чем кончить. Прочел статью Симонова и опять хочется взяться за перо».
Многие товарищи в своих письмах просят посоветовать, как писать воспоминания, как рассказать о главном и важном. Редакция обратилась с этими вопросами к писателю К. Симонову. Ниже публикуется его статья, в которой даются ответы на вопросы читателей.
ПЕРЕД ГЛАЗАМИ - БОЕВОЕ ПРОШЛОЕ
Константин СИМОНОВ
Мне очень хочется в меру сил помочь своими советами тем из товарищей-фронтовиков, которые, работая над воспоминаниями о войне, нуждаются в такой помощи. При этом я понимаю, конечно, что мои советы отнюдь не бесспорны.
Во-первых, мой писательский опыт недостаточен для того, чтобы придавать излишне большое значение своим литературным советам.
Во-вторых, в этих советах есть известный элемент случайности: они родились как ответы на вопросы, заданные мне во время различных бесед. И участвуй в этих беседах другие люди, они могли бы задать и другие вопросы.
Но, как говорится, «лиха беда начало». Мне не хочется ограничиваться только высказанными в предыдущих заметках призывами, у меня есть потребность вложить в общее дело свою скромную, но практическую лепту.
Хочу подчеркнуть, что речь пойдет главным образом о советах тем людям, которые пишут или пытаются писать сами, без помощи записывающего, с их слов литератора (эта помощь в такой форме далеко не всегда и нужна).
Недавно мне пришлось встретиться с любопытной рукописью. Один заслуженный товарищ, участник Великой Отечественной войны, судя по рукописи, много переживший, побывавший в тяжелых боях и во главе своей части достойно прошедший эти бои, когда сел писать воспоминания, почувствовал неуверенность в собственных силах и взял себе соавтора. И вот, читая итог этой совместной работы, я почувствовал резкое несоответствие между человеком, пережившим все то, о чем он пробовал писать, и самой рукописью. Он был человеком военным, бывалым, а в рукописи было что-то очень «литературное», напоминавшее штампы поспешных газетных статей. В ней было чуть ли не на каждой странице перемешано существенное, правдивое и по-военному точное со штампами, красивыми словами и общими фразами.
Я заинтересовался, в чем тут дело, и стал расспрашивать автора воспоминаний об одном из эпизодов.
И вдруг он сказал мне: «Да нет! Все это было вовсе не так, как тут написано, по-другому!». И очень живым языком, грубовато, но образно нарисовал мне всю картину со всеми ее подробностями. Его встреча во время боя с командиром соседней части, как живая, встала перед моими глазами.
«Тут было слишком много подробностей, эти подробности мы убрали, оставили только суть...» - после своего очень живого рассказа, словно оправдываясь, добавил мой собеседник.
А эти-то подробности как раз и были самым интересным для меня, как слушателя! Они рисовали обстановку; по этим подробностям можно было понять, что и как происходило в те дни под Москвой, и именно под Москвой, а не на Курской дуге, и именно в 1941, а не в 1943 году! Какое настроение было у людей, какие шли разговоры, что было характерным именно здесь при сложившихся тогда обстоятельствах.
В этой рукописи (а я убежден, что при верном направлении работы из нее все-таки выйдет хорошая книжка воспоминаний) был еще один типичный недостаток. Во-первых, как я уже сказал, многие подробности были заменены общими местами и общими словами, а во-вторых, было смешано между собой то, что человек видел и пережил сам, с тем, что он брал из боевых донесений, из документов, которыми он располагал.
Предположим, командир полка рассказывает о том, как он находился на своем НП, а потом направился в батальон и там под его командой отбили атаку... Все это абсолютно достоверно. Но сразу же вслед за этим вдруг идет описание действий разведчиков, вместе с которыми он не был. Он не был с ними, но тем не менее пишет о том, как разведчики сидели и разговаривали в трех шагах от шоссе, по которому шли немцы, и о чем они думали, следя за немцами...
И сразу воспоминания превращаются в плохую литературщину, неудачную попытку написать полухудожественное произведение; неудачную потому, что я, читатель, сразу перестаю верить этой вещи. Мне уже не ясно - что в ней видел своими глазами сам автор, о чем ему рассказали другие и что взято им из документов? Оговорюсь, что вообще приводить в воспоминаниях документы, разумеется, не грех. Грех в другом - когда взятое из архива донесение перетолковывается своими словами так, словно автор сам присутствовал при всем этом.
Это очень серьезный и довольно сложный вопрос. Командир пишет свои мемуары о действиях своей части и о себе, и, чаще всего, это для него неразделимо. Естественно, что сам он не мог всюду присутствовать, все видеть своими глазами. А написать он хочет не только о том, что видел, но и о том, что знал.
Ну, что ж, это его право, но при этом ему нельзя забывать одного требования. Он должен писать так, чтобы всегда было видно; где его личные воспоминания - то, чему он сам был свидетелем, где рассказывается о том, что он слышал от других, и где, наконец, сведения, почерпнутые им из документов.
Иногда, читая воспоминания о том или ином бое, испытываешь недоумение: начинает казаться, что автор воспоминаний на одном и том же отрезке времени лично присутствовал в разных своих подразделениях на разных боевых участках. Этого, конечно, не могло быть, да и не было. И автор пишет так вовсе не из-за недостатка скромности. Наоборот, он хочет рассказать не только о себе, а и о том, как воевали его товарищи, его подчиненные, что происходило в каждом из его батальонов, в каждой из его рот. Но делает он это неумело. Пробует об этом писать так, как будто он все сразу и во всех местах видел своими глазами.
Больше того, стараясь получше, потеплей рассказать о товарищах, иной автор воспоминаний начинает даже писать о том, что они думали, что они чувствовали. При этом он забывает, что воспоминания - всегда рассказ от первого, от своего собственного лица, а в таком рассказе автор может говорить только о том, что он сам думает и чувствует.
Конечно, другие люди могут ему рассказать о своих думах и чувствах, и он может это запомнить и пересказать. Может он и представить себе, что в ту или иную минуту боя думают и чувствуют другие люди, но в этом случае он должен так и сказать: «Я невольно представил себе, что сейчас думает и чувствует мой оставшийся в окружении командир роты, как он тревожится, как он ждет нашей помощи...».
Я, конечно, привел эту фразу просто для примера. Можно сказать в другом случае и по-другому, скажем: «Я посмотрел ему в лицо и, по-моему, правильно прочел его мысли - в эту минуту он думал, что лучше сложить голову, чем отступить здесь, под Москвой...».
И эту вторую фразу я привел тоже, конечно, лишь для примера. Тут важны не литературные обороты. Тут важен принцип. Рассказывая от первого лица, нельзя изображать себя всезнающим и всюду присутствующим.
Еще раз хочу подчеркнуть, что эту очень распространенную ошибку товарищи, пишущие воспоминания, как правило, совершают по неопытности, а вовсе не от недостатка скромности.
Если вернуться к примеру тех воспоминаний, с которых я начал этот разговор, то командир полка, разумеется, может в своих воспоминаниях рассказать и о том, что думали и чувствовали разведчика, лежа у шоссе в трех шагах от немцев, но для такого рассказа нужно найти форму, не противоречащую самой форме воспоминаний от первого лица. Разведчики могли, докладывая ему о результатах своей разведки, попутно рассказать и о своих переживаниях, и рассказать очень живо так, что ему это запомнилось на много лет. Если они ему не докладывали непосредственно, то он мог услышать об этом из вторых уст, от человека, слушавшего их доклад и запомнившего их рассказ. И в той, и в другой, а, может быть, и в какой-то иной форме все это может войти в воспоминания.
Вообще же, если мы и дальше будем разбирать вопрос на этом примере, воспоминания командира полка тем и отличаются от «истории полка», что в них речь идет от первого лица, что человек рассказывает о себе как о командире полка и о том полке, которым именно он командовал.
И хотя в таких воспоминаниях могут приводиться и документы, и оставшиеся в памяти рассказы других людей, и цитироваться их дневники и письма, все-таки главной канвой всего этого должны быть воспоминания о том, что сам автор лично знал, видел, чувствовал. Конечно, это не воспоминания о себе, это прежде всего воспоминания о том великом деле, в котором ты принимал посильное участие, и о воевавших вместе с тобой людях, но и это дело и эти люди должны быть изображены в воспоминаниях прежде всего такими, какими их видели именно твои глаза.
У нас иногда боятся употреблять местоимение «Я», видят в этом какую-то нескромность. Вряд ли это верно. В воспоминаниях не обойтись без слов «Я», на то они и воспоминания. И нескромные воспоминания получаются не тогда, когда в них употребляется слово «Я», а когда автор придает этому «Я» излишне большое значение, недооценивает роль других людей и переоценивает свою. Так что дело не в том, сколько раз автор употребил слово «Я». Дело в том, ради чего он ведет рассказ: ради того, чтобы воссоздать картину истории такой, какой он ее увидел, или ради того, чтобы выпятить в этой истории роль своей собственной личности. (Надо для справедливости сказать, что не в пример многим западным мемуарам о войне у нас с таким самовыпчиванием, за редкими исключениями, почти не встречаешься).
Очень важно, работая над воспоминаниями, уметь найти правильную пропорцию между общим и частным. У нас уже есть краткие очерки истории Великой Отечественной войны. Начинает выходить из печати ее большая, многотомная история. Общий ход войны общеизвестен. Поэтому автору воспоминаний лучше ближе держаться к тем событиям, которые он намерен изложить на основании собственного участия в них. Длинные предисловия, излагающие общеизвестные события большого масштаба, иногда очень портят воспоминания.
Конечно, право каждого автора изложить общую обстановку, высказать общие мысли о войне, но, думается, что в таком жанре, как воспоминания, такие общие размышления ценнее всего тогда, когда они одновременно сохраняют в себе и конкретность. То есть, к примеру, если командир полка начинает свои воспоминания с последних дней затишья перед наступлением фашистов на Курской дуге, то будет хорошо, если он расскажет об атмосфере этих последних предгрозовых дней затишья не общими фразами, обрисовывающими историческую обстановку, а, мобилизовав свою память, попробует рассказать, что именно он, командир полка, стоявшего на Курской дуге, думал в те последние июньские дни 1943 года о наших силах и о силах немцев, об общей обстановке и о будущем ходе войны.
Некоторые авторы воспоминаний боятся излишних подробностей и при этом часто опускают такие подробности, которые не только не излишни, а, наоборот, очень важны для, понимания всей атмосферы происходившего на фронте в изображаемое автором время.
Вопрос о том, что считать важным и что неважным, - чрезвычайно серьезный вопрос и для автора воспоминаний, и для их будущего читателя. О том, как в общих чертах проходила война, что началась она с неудач, а кончилась победой, читатель наслышан. В воспоминаниях участников для читателя всегда дороже услышать живой голос живого свидетеля событий. И если этот голос не будет рассказывать о подробностях, а, пренебрегая ими, будет кратко докладывать: «В таком-то бою наша дивизия, опрокинув неприятеля...» - это не заинтересует читателя.
Читателю интересно, как все это происходило, как началась артподготовка, какая тишина предшествовала ей, какое было напряжение у всех окружающих, о чем думал и что чувствовал автор этих записок в те минуты перед началом боя, когда вот-вот должна начаться артподготовка, волновался ли он, что его беспокоило. Может быть, его беспокоило, что для артподготовки мало одного боекомплекта, может быть, он волновался за слабого, по его мнению, и только что назначенного командира батальона. Ведь перед боем один думает об одном, другой - о другом. И по-разному думают люди, и по-разному действуют. Важно показать взаимоотношения людей. Как проявляет свою озабоченность ходом боя один командир и как другой. Один командир дивизии, к примеру, требует сведений о ходе боя сразу же после его начала, другой - дает время развернуться бою; у одного - один характер, у другого - другой. Один подгоняет, другой дает время людям проявить инициативу, не дергает их до получения первого донесения. Это как раз и интересно читателю. Интересны ему и такие подробности: какая была погода, как обстояло дело с подвозом продовольствия, как было с табаком и т. д. и т. п. Ведь все это подробности, которые определяют настроение людей и ту степень трудностей, которые им приходилось преодолевать.
Иногда, когда мы начинаем писать, собственные воспоминания кажутся нам очень длинными. Бесконечно длинными их писать, конечно, нельзя. Место надо экономить. Но его нельзя экономить за счет того, чтобы стараться сказать обо всем понемногу. Лучше выбрать один, другой, третий наиболее интересные эпизоды, наиболее интересных по своим характерам людей, наиболее интересные примеры их поведения, но зато уж об этом рассказать подробно, не жалея места и времени. А связь между такими главными эпизодами можно дать иногда всего тремя словами - тут экономия как раз к месту.
Ошибка, которую часто допускают товарищи, пишущие воспоминания, - это стремление сказать обо всем поровну, обо всем с одинаковой мерой подробности. Для того чтобы подчеркнуть, насколько это неверно, стоит вспомнить кино. Представьте себе картину, снятую всю на одних, так называемых «средних планах». Люди в такой картине все время одного размера, они не удаляются от вас и не приближаются к вам, вы ни разу не видите ни одного лица подробно, близко от себя, во весь экран. Такую однообразно ровную картину просто трудно было бы смотреть. И роман, где всё описано с одинаковой мерой подробности, тоже было бы неинтересно читать. То же самое относится и к воспоминаниям.
Мне думается, что в этом смысле сама человеческая память того, кто садится за воспоминания, подталкивает его на верный путь, она сама, как правило, сохраняет в наибольших подробностях самое яркое, самое запоминавшееся в жизни, и на нее в этом смысле нужно опираться. То, что как сквозь сито бесследно ушло из памяти, надо восстанавливать очень кратко, только чтобы не было прорех; чтобы сохранялась известная связность повествования. Но то, что сохранила память, надо рассказать подробно, не боясь, что эти подробности покажутся неинтересными.
Поступки человека складываются из подробностей, они в определенной связи, зацепляются в жизни друг за друга, и, чтобы представить себе жизнь, поведение человека, очень часто надо проследить всю цепь его поступков. Если произвольно порвать эту цепь, то порой может сделаться неясным, почему именно так, а не иначе повел себя человек в том или другом случае.
Очень важны подробности, которые бросают яркий свет на поведение людей, на их характеры. Не менее важны подробности, определяющие время действия, характерные именно для того или другого этапа войны. Подробности - неповторимые черточки времени.
Подробности, однако, есть и такие, которые не имеют отношения ни к боям, ни к другим событиям войны, ни к чему-либо существенному в личном поведении человека: это подробности - анекдоты, мелочи, которые, конечно, вовсе не обязательно совать в повествование.
В свое время очень мало кто вел дневники на фронте, этому мешало слишком многое. И все же у некоторых товарищей сохранились дневники того времени.
Эти дневники, конечно, драгоценный материал для человека, пишущего воспоминания. Иногда дневник может стать даже основной частью воспоминаний.
Тут возникают и известные трудности! Прошло много лет, автор воспоминаний сейчас имеет возможность ретроспективным взглядом окинуть всю войну и в связи с этим по-другому переоценить кое-что из того, что он в свое время занес в дневники. Сейчас, спустя много лет, он и знает кое-что такое, чего не знал тогда. Словом, бывает так, что некоторые тогдашние записи приходят в противоречие и с его сегодняшними взглядами и с исторически сложившейся объективной истиной.
Как быть в таких случаях? Конечно, автор - хозяин своего дневника, он может его включать и не включать в воспоминания, может одни записи из него брать, в другие опускать. Может он в конце концов и приводить из своего дневника такие записи, с которыми он сейчас не согласен, но которые были характерны для него в то время, приводить их в комментировать с точки зрения своих сегодняшних взглядов на вещи.
Можно поступать по-разному. Не следует делать только одного: сохраняя в дневнике старые даты, вписывать в него новые мысли, свойственные автору теперь, но не свойственные ему тогда. Даже при всей своей правильности эти мысли, вставленные в дневник спустя 15-20 лет, будут выглядеть заплатками, будут казаться неестественными или недостаточно обоснованными для того времени. Такого насилия над собственными дневниками не надо производить никогда, ни в каких случаях.
А теперь одно соображение, относящееся к тем воспоминаниям, которые авторы задумывают не как книгу, а как небольшой по размерам материал для журнала или газеты.
Мне кажется, что в таком материале предпочтительно сосредоточиться на чем-то одном. Когда человек стремится в небольшом по объему материале рассказать как можно больше, чуть ли не весь свой жизненный путь или боевой путь своей части, из этого выходит обычно нечто среднее между воспоминаниями и статьей. Он, как говорится, садится между двух стульев. Если же человек сосредоточится на каком-то одном, но особенно хорошо характеризующем время и людей эпизоде, то читать это обычно бывает гораздо интереснее.
Надо всегда помнить, что воспоминания - это живой рассказ одного человека другим людям. Не надо каменеть, садясь к письменному столу и беря в руки перо, не надо чувствовать себя скованным. Очень полезно мысленно представить себе, что ты рассказываешь свои воспоминания друзьям, именно рассказываешь, а не пишешь. Может быть, такой совет звучит примитивно, но по-моему он важен. Представьте себе, что перед вами сидят люди и вы им рассказываете. Никогда не оставайтесь в своем сознании наедине с бумагой, хотя вы и пишете, сидя один в комнате. «Вот как это было, товарищи, вот что я тогда поутру почувствовал… вот как пришли… вот что сказали… И вот что получилось…». Этой живой интонации рассказа, этого воображаемого контакта с сидящими перед вами людьми не надо терять, когда вы садитесь писать.
Кроме того, очень важно, садясь писать, заранее хотя бы попробовать представить себе аудиторию: с кем вы разговариваете, кому рассказываете? Это во многом определит и то, как вы будете говорить. Естественно, что вы по-разному будете рассказывать об одном и том же школьникам старших классов, или студентам, или более взрослой аудитории, или солдатам, которые не были на войне, или, наконец, бывшим фронтовикам. Если вы, к примеру, рассказываете школьникам, то вам, как говорится, придется очень многое «разжевывать», так как они о ряде вещей, связанных с войной, вообще не имеют представления: в другой аудитории, скажем, в военной, такое «разжевывание», наоборот, совершенно излишне. Конечно, книгу воспоминаний будут читать разные люди, но все же полезно заранее решить, кто будет ее основной читатель.
В войне участвовали миллионы людей. Не удивительно, что среди них немало лиц с литературным дарованием. Можно перечислить десятки книг стихов и много романов, повестей, рассказов, очень талантливо написанных людьми, которые во время войны, воюя на фронте, и не помышляли впоследствии стать писателями. Таких произведений появляется все больше, и, быть может, даже самые лучшие в нашей литературе вещи о войне создадут не те из нас, кто уже во время войны был писателем, а те, кто был тогда бойцом и командиром и лишь много позже вступил на литературный путь.
Во многих книгах да и в рукописях воспоминаний, авторы которых вовсе не претендуют на то, чтобы записаться в профессиональные литераторы, тем не менее чувствуются явные литературные способности, умение не только достоверно, но и живо, образно рассказать о своей боевой жизни.
Однако бывают и заблуждения, портящие воспоминания, которые могли бы стать прекрасными документами эпохи.
Некоторые авторы воспоминаний без достаточных к тому оснований стремятся стать писателями, а свои воспоминания превратить в повести или романы, перемешать в них правду с выдумкой, сделать, как им кажется, позанимательнее для читателя. Порой такой автор воспоминаний и обладает богатым запасом впечатлений, и владеет пером в достаточной степени, чтобы изложить эти впечатления, но форма записок начинает казаться ему слишком скромной. И в результате он приносит куда-нибудь в редакцию совершенно беспомощный роман, в котором драгоценные жизненные факты в конец или почти в конец испорчены дурной литературной обработкой. Прочитаешь такую вещь, и в первую минуту не знаешь: ни что делать с ней, ни что сказать автору - почтенному и уважаемому человеку, совершившему наивную ребяческую ошибку.
Однажды в журнал, в редакции которого я работал, один участник войны принес именно такую рукопись. Это была длинная и очень плохо, с художественной точки зрения, написанная повесть. Однако чувствовалось, что за повестью стоит человек, хотя и не имеющий ни малейшего представления о том, как писать художественные произведения, но умный, думающий, наблюдательный и замечательно знающий все то, о чем он написал такую беспомощную повесть. К чести этого человека, надо сказать, что после многочасового и очень тяжелого разговора в редакции он нашел в себе мужество сесть на несколько месяцев и, если можно так выразиться, «разлитературить» то, что им было написано, превратить свою неудачную повесть в хорошие документальные записки о том, что он видел и пережил. Кстати сказать, эти записки были напечатаны и пользовались большим вниманием читателей.
В данном случае конец истории оказался хорошим, но так бывает далеко не всегда, бывает, что человек, необдуманно взявшийся облекать свои записки в литературную форму, потом уже так и не может расстаться с этой неудачной идеей, и вся работа его идет прахом.
Я говорю об этом потому, что это всегда бывает очень обидно, и хочется, чтобы товарищи, готовые неосторожно вступить на путь «олитературивания» своих мемуаров, семь раз отмеривали, прежде чем резать.
Но бывают и случаи не только обидные, но и нетерпимые, когда такое «олитературивание» производит не сам автор, а какой-нибудь и недостаточно способный, и недостаточно серьезный литератор, не обладающий ни вкусом, ни чувством ответственности. Мне доводилось встречаться с такого рода воспоминаниями, облеченными в нестерпимо бойкую, порой даже компрометирующую автора форму.
В большинстве случаев авторам воспоминаний помогают добросовестные люди. Но я думаю, что не лишне будет все-таки призвать к известной бдительности и разборчивости в выборе сотрудников. Избыток доверия со стороны автора воспоминаний иногда превращает честный документ времени в дешевую литературную стряпню. А это ровно никому не нужно.
В высказанных здесь советах и размышлениях есть, конечно, известный элемент субъективности, т. е. моего собственного писательского мнения, основанного на собственном опыте, и поэтому в чем-то, естественно, расходящегося с мнением и опытом других писателей. Однако меня успокаивает то, что, наверно, другие писатели, мои товарищи по работе, тоже выскажутся по этим вопросам и у читателей будет полная возможность отобрать для своей практической работы то, что им покажется наиболее правильным и полезным.
Красная звезда. 1960. 27 апреля (№ 99).
paul-atrydes.livejournal.com/96983.html
Многие товарищи в своих письмах просят посоветовать, как писать воспоминания, как рассказать о главном и важном. Редакция обратилась с этими вопросами к писателю К. Симонову. Ниже публикуется его статья, в которой даются ответы на вопросы читателей.
ПЕРЕД ГЛАЗАМИ - БОЕВОЕ ПРОШЛОЕ
Константин СИМОНОВ
Мне очень хочется в меру сил помочь своими советами тем из товарищей-фронтовиков, которые, работая над воспоминаниями о войне, нуждаются в такой помощи. При этом я понимаю, конечно, что мои советы отнюдь не бесспорны.
Во-первых, мой писательский опыт недостаточен для того, чтобы придавать излишне большое значение своим литературным советам.
Во-вторых, в этих советах есть известный элемент случайности: они родились как ответы на вопросы, заданные мне во время различных бесед. И участвуй в этих беседах другие люди, они могли бы задать и другие вопросы.
Но, как говорится, «лиха беда начало». Мне не хочется ограничиваться только высказанными в предыдущих заметках призывами, у меня есть потребность вложить в общее дело свою скромную, но практическую лепту.
Хочу подчеркнуть, что речь пойдет главным образом о советах тем людям, которые пишут или пытаются писать сами, без помощи записывающего, с их слов литератора (эта помощь в такой форме далеко не всегда и нужна).
Недавно мне пришлось встретиться с любопытной рукописью. Один заслуженный товарищ, участник Великой Отечественной войны, судя по рукописи, много переживший, побывавший в тяжелых боях и во главе своей части достойно прошедший эти бои, когда сел писать воспоминания, почувствовал неуверенность в собственных силах и взял себе соавтора. И вот, читая итог этой совместной работы, я почувствовал резкое несоответствие между человеком, пережившим все то, о чем он пробовал писать, и самой рукописью. Он был человеком военным, бывалым, а в рукописи было что-то очень «литературное», напоминавшее штампы поспешных газетных статей. В ней было чуть ли не на каждой странице перемешано существенное, правдивое и по-военному точное со штампами, красивыми словами и общими фразами.
Я заинтересовался, в чем тут дело, и стал расспрашивать автора воспоминаний об одном из эпизодов.
И вдруг он сказал мне: «Да нет! Все это было вовсе не так, как тут написано, по-другому!». И очень живым языком, грубовато, но образно нарисовал мне всю картину со всеми ее подробностями. Его встреча во время боя с командиром соседней части, как живая, встала перед моими глазами.
«Тут было слишком много подробностей, эти подробности мы убрали, оставили только суть...» - после своего очень живого рассказа, словно оправдываясь, добавил мой собеседник.
А эти-то подробности как раз и были самым интересным для меня, как слушателя! Они рисовали обстановку; по этим подробностям можно было понять, что и как происходило в те дни под Москвой, и именно под Москвой, а не на Курской дуге, и именно в 1941, а не в 1943 году! Какое настроение было у людей, какие шли разговоры, что было характерным именно здесь при сложившихся тогда обстоятельствах.
В этой рукописи (а я убежден, что при верном направлении работы из нее все-таки выйдет хорошая книжка воспоминаний) был еще один типичный недостаток. Во-первых, как я уже сказал, многие подробности были заменены общими местами и общими словами, а во-вторых, было смешано между собой то, что человек видел и пережил сам, с тем, что он брал из боевых донесений, из документов, которыми он располагал.
Предположим, командир полка рассказывает о том, как он находился на своем НП, а потом направился в батальон и там под его командой отбили атаку... Все это абсолютно достоверно. Но сразу же вслед за этим вдруг идет описание действий разведчиков, вместе с которыми он не был. Он не был с ними, но тем не менее пишет о том, как разведчики сидели и разговаривали в трех шагах от шоссе, по которому шли немцы, и о чем они думали, следя за немцами...
И сразу воспоминания превращаются в плохую литературщину, неудачную попытку написать полухудожественное произведение; неудачную потому, что я, читатель, сразу перестаю верить этой вещи. Мне уже не ясно - что в ней видел своими глазами сам автор, о чем ему рассказали другие и что взято им из документов? Оговорюсь, что вообще приводить в воспоминаниях документы, разумеется, не грех. Грех в другом - когда взятое из архива донесение перетолковывается своими словами так, словно автор сам присутствовал при всем этом.
Это очень серьезный и довольно сложный вопрос. Командир пишет свои мемуары о действиях своей части и о себе, и, чаще всего, это для него неразделимо. Естественно, что сам он не мог всюду присутствовать, все видеть своими глазами. А написать он хочет не только о том, что видел, но и о том, что знал.
Ну, что ж, это его право, но при этом ему нельзя забывать одного требования. Он должен писать так, чтобы всегда было видно; где его личные воспоминания - то, чему он сам был свидетелем, где рассказывается о том, что он слышал от других, и где, наконец, сведения, почерпнутые им из документов.
Иногда, читая воспоминания о том или ином бое, испытываешь недоумение: начинает казаться, что автор воспоминаний на одном и том же отрезке времени лично присутствовал в разных своих подразделениях на разных боевых участках. Этого, конечно, не могло быть, да и не было. И автор пишет так вовсе не из-за недостатка скромности. Наоборот, он хочет рассказать не только о себе, а и о том, как воевали его товарищи, его подчиненные, что происходило в каждом из его батальонов, в каждой из его рот. Но делает он это неумело. Пробует об этом писать так, как будто он все сразу и во всех местах видел своими глазами.
Больше того, стараясь получше, потеплей рассказать о товарищах, иной автор воспоминаний начинает даже писать о том, что они думали, что они чувствовали. При этом он забывает, что воспоминания - всегда рассказ от первого, от своего собственного лица, а в таком рассказе автор может говорить только о том, что он сам думает и чувствует.
Конечно, другие люди могут ему рассказать о своих думах и чувствах, и он может это запомнить и пересказать. Может он и представить себе, что в ту или иную минуту боя думают и чувствуют другие люди, но в этом случае он должен так и сказать: «Я невольно представил себе, что сейчас думает и чувствует мой оставшийся в окружении командир роты, как он тревожится, как он ждет нашей помощи...».
Я, конечно, привел эту фразу просто для примера. Можно сказать в другом случае и по-другому, скажем: «Я посмотрел ему в лицо и, по-моему, правильно прочел его мысли - в эту минуту он думал, что лучше сложить голову, чем отступить здесь, под Москвой...».
И эту вторую фразу я привел тоже, конечно, лишь для примера. Тут важны не литературные обороты. Тут важен принцип. Рассказывая от первого лица, нельзя изображать себя всезнающим и всюду присутствующим.
Еще раз хочу подчеркнуть, что эту очень распространенную ошибку товарищи, пишущие воспоминания, как правило, совершают по неопытности, а вовсе не от недостатка скромности.
Если вернуться к примеру тех воспоминаний, с которых я начал этот разговор, то командир полка, разумеется, может в своих воспоминаниях рассказать и о том, что думали и чувствовали разведчика, лежа у шоссе в трех шагах от немцев, но для такого рассказа нужно найти форму, не противоречащую самой форме воспоминаний от первого лица. Разведчики могли, докладывая ему о результатах своей разведки, попутно рассказать и о своих переживаниях, и рассказать очень живо так, что ему это запомнилось на много лет. Если они ему не докладывали непосредственно, то он мог услышать об этом из вторых уст, от человека, слушавшего их доклад и запомнившего их рассказ. И в той, и в другой, а, может быть, и в какой-то иной форме все это может войти в воспоминания.
Вообще же, если мы и дальше будем разбирать вопрос на этом примере, воспоминания командира полка тем и отличаются от «истории полка», что в них речь идет от первого лица, что человек рассказывает о себе как о командире полка и о том полке, которым именно он командовал.
И хотя в таких воспоминаниях могут приводиться и документы, и оставшиеся в памяти рассказы других людей, и цитироваться их дневники и письма, все-таки главной канвой всего этого должны быть воспоминания о том, что сам автор лично знал, видел, чувствовал. Конечно, это не воспоминания о себе, это прежде всего воспоминания о том великом деле, в котором ты принимал посильное участие, и о воевавших вместе с тобой людях, но и это дело и эти люди должны быть изображены в воспоминаниях прежде всего такими, какими их видели именно твои глаза.
У нас иногда боятся употреблять местоимение «Я», видят в этом какую-то нескромность. Вряд ли это верно. В воспоминаниях не обойтись без слов «Я», на то они и воспоминания. И нескромные воспоминания получаются не тогда, когда в них употребляется слово «Я», а когда автор придает этому «Я» излишне большое значение, недооценивает роль других людей и переоценивает свою. Так что дело не в том, сколько раз автор употребил слово «Я». Дело в том, ради чего он ведет рассказ: ради того, чтобы воссоздать картину истории такой, какой он ее увидел, или ради того, чтобы выпятить в этой истории роль своей собственной личности. (Надо для справедливости сказать, что не в пример многим западным мемуарам о войне у нас с таким самовыпчиванием, за редкими исключениями, почти не встречаешься).
Очень важно, работая над воспоминаниями, уметь найти правильную пропорцию между общим и частным. У нас уже есть краткие очерки истории Великой Отечественной войны. Начинает выходить из печати ее большая, многотомная история. Общий ход войны общеизвестен. Поэтому автору воспоминаний лучше ближе держаться к тем событиям, которые он намерен изложить на основании собственного участия в них. Длинные предисловия, излагающие общеизвестные события большого масштаба, иногда очень портят воспоминания.
Конечно, право каждого автора изложить общую обстановку, высказать общие мысли о войне, но, думается, что в таком жанре, как воспоминания, такие общие размышления ценнее всего тогда, когда они одновременно сохраняют в себе и конкретность. То есть, к примеру, если командир полка начинает свои воспоминания с последних дней затишья перед наступлением фашистов на Курской дуге, то будет хорошо, если он расскажет об атмосфере этих последних предгрозовых дней затишья не общими фразами, обрисовывающими историческую обстановку, а, мобилизовав свою память, попробует рассказать, что именно он, командир полка, стоявшего на Курской дуге, думал в те последние июньские дни 1943 года о наших силах и о силах немцев, об общей обстановке и о будущем ходе войны.
Некоторые авторы воспоминаний боятся излишних подробностей и при этом часто опускают такие подробности, которые не только не излишни, а, наоборот, очень важны для, понимания всей атмосферы происходившего на фронте в изображаемое автором время.
Вопрос о том, что считать важным и что неважным, - чрезвычайно серьезный вопрос и для автора воспоминаний, и для их будущего читателя. О том, как в общих чертах проходила война, что началась она с неудач, а кончилась победой, читатель наслышан. В воспоминаниях участников для читателя всегда дороже услышать живой голос живого свидетеля событий. И если этот голос не будет рассказывать о подробностях, а, пренебрегая ими, будет кратко докладывать: «В таком-то бою наша дивизия, опрокинув неприятеля...» - это не заинтересует читателя.
Читателю интересно, как все это происходило, как началась артподготовка, какая тишина предшествовала ей, какое было напряжение у всех окружающих, о чем думал и что чувствовал автор этих записок в те минуты перед началом боя, когда вот-вот должна начаться артподготовка, волновался ли он, что его беспокоило. Может быть, его беспокоило, что для артподготовки мало одного боекомплекта, может быть, он волновался за слабого, по его мнению, и только что назначенного командира батальона. Ведь перед боем один думает об одном, другой - о другом. И по-разному думают люди, и по-разному действуют. Важно показать взаимоотношения людей. Как проявляет свою озабоченность ходом боя один командир и как другой. Один командир дивизии, к примеру, требует сведений о ходе боя сразу же после его начала, другой - дает время развернуться бою; у одного - один характер, у другого - другой. Один подгоняет, другой дает время людям проявить инициативу, не дергает их до получения первого донесения. Это как раз и интересно читателю. Интересны ему и такие подробности: какая была погода, как обстояло дело с подвозом продовольствия, как было с табаком и т. д. и т. п. Ведь все это подробности, которые определяют настроение людей и ту степень трудностей, которые им приходилось преодолевать.
Иногда, когда мы начинаем писать, собственные воспоминания кажутся нам очень длинными. Бесконечно длинными их писать, конечно, нельзя. Место надо экономить. Но его нельзя экономить за счет того, чтобы стараться сказать обо всем понемногу. Лучше выбрать один, другой, третий наиболее интересные эпизоды, наиболее интересных по своим характерам людей, наиболее интересные примеры их поведения, но зато уж об этом рассказать подробно, не жалея места и времени. А связь между такими главными эпизодами можно дать иногда всего тремя словами - тут экономия как раз к месту.
Ошибка, которую часто допускают товарищи, пишущие воспоминания, - это стремление сказать обо всем поровну, обо всем с одинаковой мерой подробности. Для того чтобы подчеркнуть, насколько это неверно, стоит вспомнить кино. Представьте себе картину, снятую всю на одних, так называемых «средних планах». Люди в такой картине все время одного размера, они не удаляются от вас и не приближаются к вам, вы ни разу не видите ни одного лица подробно, близко от себя, во весь экран. Такую однообразно ровную картину просто трудно было бы смотреть. И роман, где всё описано с одинаковой мерой подробности, тоже было бы неинтересно читать. То же самое относится и к воспоминаниям.
Мне думается, что в этом смысле сама человеческая память того, кто садится за воспоминания, подталкивает его на верный путь, она сама, как правило, сохраняет в наибольших подробностях самое яркое, самое запоминавшееся в жизни, и на нее в этом смысле нужно опираться. То, что как сквозь сито бесследно ушло из памяти, надо восстанавливать очень кратко, только чтобы не было прорех; чтобы сохранялась известная связность повествования. Но то, что сохранила память, надо рассказать подробно, не боясь, что эти подробности покажутся неинтересными.
Поступки человека складываются из подробностей, они в определенной связи, зацепляются в жизни друг за друга, и, чтобы представить себе жизнь, поведение человека, очень часто надо проследить всю цепь его поступков. Если произвольно порвать эту цепь, то порой может сделаться неясным, почему именно так, а не иначе повел себя человек в том или другом случае.
Очень важны подробности, которые бросают яркий свет на поведение людей, на их характеры. Не менее важны подробности, определяющие время действия, характерные именно для того или другого этапа войны. Подробности - неповторимые черточки времени.
Подробности, однако, есть и такие, которые не имеют отношения ни к боям, ни к другим событиям войны, ни к чему-либо существенному в личном поведении человека: это подробности - анекдоты, мелочи, которые, конечно, вовсе не обязательно совать в повествование.
В свое время очень мало кто вел дневники на фронте, этому мешало слишком многое. И все же у некоторых товарищей сохранились дневники того времени.
Эти дневники, конечно, драгоценный материал для человека, пишущего воспоминания. Иногда дневник может стать даже основной частью воспоминаний.
Тут возникают и известные трудности! Прошло много лет, автор воспоминаний сейчас имеет возможность ретроспективным взглядом окинуть всю войну и в связи с этим по-другому переоценить кое-что из того, что он в свое время занес в дневники. Сейчас, спустя много лет, он и знает кое-что такое, чего не знал тогда. Словом, бывает так, что некоторые тогдашние записи приходят в противоречие и с его сегодняшними взглядами и с исторически сложившейся объективной истиной.
Как быть в таких случаях? Конечно, автор - хозяин своего дневника, он может его включать и не включать в воспоминания, может одни записи из него брать, в другие опускать. Может он в конце концов и приводить из своего дневника такие записи, с которыми он сейчас не согласен, но которые были характерны для него в то время, приводить их в комментировать с точки зрения своих сегодняшних взглядов на вещи.
Можно поступать по-разному. Не следует делать только одного: сохраняя в дневнике старые даты, вписывать в него новые мысли, свойственные автору теперь, но не свойственные ему тогда. Даже при всей своей правильности эти мысли, вставленные в дневник спустя 15-20 лет, будут выглядеть заплатками, будут казаться неестественными или недостаточно обоснованными для того времени. Такого насилия над собственными дневниками не надо производить никогда, ни в каких случаях.
А теперь одно соображение, относящееся к тем воспоминаниям, которые авторы задумывают не как книгу, а как небольшой по размерам материал для журнала или газеты.
Мне кажется, что в таком материале предпочтительно сосредоточиться на чем-то одном. Когда человек стремится в небольшом по объему материале рассказать как можно больше, чуть ли не весь свой жизненный путь или боевой путь своей части, из этого выходит обычно нечто среднее между воспоминаниями и статьей. Он, как говорится, садится между двух стульев. Если же человек сосредоточится на каком-то одном, но особенно хорошо характеризующем время и людей эпизоде, то читать это обычно бывает гораздо интереснее.
Надо всегда помнить, что воспоминания - это живой рассказ одного человека другим людям. Не надо каменеть, садясь к письменному столу и беря в руки перо, не надо чувствовать себя скованным. Очень полезно мысленно представить себе, что ты рассказываешь свои воспоминания друзьям, именно рассказываешь, а не пишешь. Может быть, такой совет звучит примитивно, но по-моему он важен. Представьте себе, что перед вами сидят люди и вы им рассказываете. Никогда не оставайтесь в своем сознании наедине с бумагой, хотя вы и пишете, сидя один в комнате. «Вот как это было, товарищи, вот что я тогда поутру почувствовал… вот как пришли… вот что сказали… И вот что получилось…». Этой живой интонации рассказа, этого воображаемого контакта с сидящими перед вами людьми не надо терять, когда вы садитесь писать.
Кроме того, очень важно, садясь писать, заранее хотя бы попробовать представить себе аудиторию: с кем вы разговариваете, кому рассказываете? Это во многом определит и то, как вы будете говорить. Естественно, что вы по-разному будете рассказывать об одном и том же школьникам старших классов, или студентам, или более взрослой аудитории, или солдатам, которые не были на войне, или, наконец, бывшим фронтовикам. Если вы, к примеру, рассказываете школьникам, то вам, как говорится, придется очень многое «разжевывать», так как они о ряде вещей, связанных с войной, вообще не имеют представления: в другой аудитории, скажем, в военной, такое «разжевывание», наоборот, совершенно излишне. Конечно, книгу воспоминаний будут читать разные люди, но все же полезно заранее решить, кто будет ее основной читатель.
В войне участвовали миллионы людей. Не удивительно, что среди них немало лиц с литературным дарованием. Можно перечислить десятки книг стихов и много романов, повестей, рассказов, очень талантливо написанных людьми, которые во время войны, воюя на фронте, и не помышляли впоследствии стать писателями. Таких произведений появляется все больше, и, быть может, даже самые лучшие в нашей литературе вещи о войне создадут не те из нас, кто уже во время войны был писателем, а те, кто был тогда бойцом и командиром и лишь много позже вступил на литературный путь.
Во многих книгах да и в рукописях воспоминаний, авторы которых вовсе не претендуют на то, чтобы записаться в профессиональные литераторы, тем не менее чувствуются явные литературные способности, умение не только достоверно, но и живо, образно рассказать о своей боевой жизни.
Однако бывают и заблуждения, портящие воспоминания, которые могли бы стать прекрасными документами эпохи.
Некоторые авторы воспоминаний без достаточных к тому оснований стремятся стать писателями, а свои воспоминания превратить в повести или романы, перемешать в них правду с выдумкой, сделать, как им кажется, позанимательнее для читателя. Порой такой автор воспоминаний и обладает богатым запасом впечатлений, и владеет пером в достаточной степени, чтобы изложить эти впечатления, но форма записок начинает казаться ему слишком скромной. И в результате он приносит куда-нибудь в редакцию совершенно беспомощный роман, в котором драгоценные жизненные факты в конец или почти в конец испорчены дурной литературной обработкой. Прочитаешь такую вещь, и в первую минуту не знаешь: ни что делать с ней, ни что сказать автору - почтенному и уважаемому человеку, совершившему наивную ребяческую ошибку.
Однажды в журнал, в редакции которого я работал, один участник войны принес именно такую рукопись. Это была длинная и очень плохо, с художественной точки зрения, написанная повесть. Однако чувствовалось, что за повестью стоит человек, хотя и не имеющий ни малейшего представления о том, как писать художественные произведения, но умный, думающий, наблюдательный и замечательно знающий все то, о чем он написал такую беспомощную повесть. К чести этого человека, надо сказать, что после многочасового и очень тяжелого разговора в редакции он нашел в себе мужество сесть на несколько месяцев и, если можно так выразиться, «разлитературить» то, что им было написано, превратить свою неудачную повесть в хорошие документальные записки о том, что он видел и пережил. Кстати сказать, эти записки были напечатаны и пользовались большим вниманием читателей.
В данном случае конец истории оказался хорошим, но так бывает далеко не всегда, бывает, что человек, необдуманно взявшийся облекать свои записки в литературную форму, потом уже так и не может расстаться с этой неудачной идеей, и вся работа его идет прахом.
Я говорю об этом потому, что это всегда бывает очень обидно, и хочется, чтобы товарищи, готовые неосторожно вступить на путь «олитературивания» своих мемуаров, семь раз отмеривали, прежде чем резать.
Но бывают и случаи не только обидные, но и нетерпимые, когда такое «олитературивание» производит не сам автор, а какой-нибудь и недостаточно способный, и недостаточно серьезный литератор, не обладающий ни вкусом, ни чувством ответственности. Мне доводилось встречаться с такого рода воспоминаниями, облеченными в нестерпимо бойкую, порой даже компрометирующую автора форму.
В большинстве случаев авторам воспоминаний помогают добросовестные люди. Но я думаю, что не лишне будет все-таки призвать к известной бдительности и разборчивости в выборе сотрудников. Избыток доверия со стороны автора воспоминаний иногда превращает честный документ времени в дешевую литературную стряпню. А это ровно никому не нужно.
В высказанных здесь советах и размышлениях есть, конечно, известный элемент субъективности, т. е. моего собственного писательского мнения, основанного на собственном опыте, и поэтому в чем-то, естественно, расходящегося с мнением и опытом других писателей. Однако меня успокаивает то, что, наверно, другие писатели, мои товарищи по работе, тоже выскажутся по этим вопросам и у читателей будет полная возможность отобрать для своей практической работы то, что им покажется наиболее правильным и полезным.
Красная звезда. 1960. 27 апреля (№ 99).
paul-atrydes.livejournal.com/96983.html