«Я открываюсь под конец». Как Британия правит Европой
Оригинал взят у civil_disput в «Я открываюсь под конец». Как Британия правит Европой
Весной 1945 года Адольф Гитлер говорил своим военным, что мир не знал более странного союза, чем союз против Гитлера. Но понимал ли немецкий стратег, что он создал этот союз собственными руками? Его решение начать еще одну войну на востоке настолько противоречило интересам Германии, что казалось Сталину невероятным, - ведь главным противником обеих стран была Англия!
Аксиоматичный образ русской стратегии предложил Алексей Ефимович Едрихин, писавший под псевдонимом Вандам*. Эта стратегия рассматривала Германию в качестве друга, а не врага:
«Упираясь тылом во льды Северного океана, правым флангом в полузакрытое Балтийское море и во владения Германии и Австрии, а левым в малопригодные для плавания части Тихого океана, Великая Северная Держава имеет не три, как это обыкновенно считается у нас, а всего лишь один фронт, обращенный к югу и простирающийся от устья Дуная до Камчатки. Так как против середины фронта лежат пустыни Монголии и Восточного Туркестана, то наше движение к югу должно было идти не по всей линии фронта, а флангами и преимущественно ближайшим к центру государственного могущества правым флангом, наступая которым через Черное море и Кавказ к Средиземному морю и через Среднюю Азию к Персидскому заливу, мы, в случае успеха, сразу же выходили бы на величайший из мировых торговых трактов - так называемый Суэцкий путь».
Я еще буду ссылаться на выводы генерал-майора Едрихина в дальнейшем, а пока отмечу, что его германофилия и его же англофобия практически исключали какую-либо угрозу нашим соседям в Европе со стороны России.
Это не была лишь частная точка зрения. Со времен Венского конгресса 1813 года и созданного его решениями Священного союза мир на западе и натиск на юг были именно аксиомами русской внешней политики. Почему же наше дружелюбие было отвергнуто - не Англией, против которой оно было направлено - но соседями, Германией и Австрией, которым, как мы сами полагали, мы ничем не угрожали? И чьи действительные интересы, как считали русские планировщики, были несовместимы с английскими интересами.
В своей неплохой, хотя и лживой во всем, что касается «народа-ротшильда», книге «Дипломатия» Генри Киссинджер отметил важное отличие в понимании роли России участниками конгресса в Вене. Для английского министра иностранных дел Роберта Кэслри Россия, искусно втянутая его предшественниками в союз против Франции, и на протяжении десятилетия собиравшая камни для пьедестала английскому величию - на полях Италии, под Аустерлицем и Прейсиш-Эйлау, и по всему кровавому пути от Москвы до Парижа, - как писал об этом Едрихин, теперь оказалась страной, от которой «не так то просто отмахнуться». Но, очевидно, хотелось бы!
С другой стороны, дипломатия немцев, возглавляемая князем Клеменсом фон Меттернихом, видела в России древнюю страну, чье возвышение происходило очень медленно, от столетия к столетию, подобно тому, как растет сама Природа, и чьи права на участие в европейском концерте были продиктованы естественным ходом вещей.
Меттерних оставил после себя немало изречений на темы нравственного порядка, толкуемых не слишком умными людьми как проявление его «консерватизма». Вот одно из них: «Вещи, которые следует воспринимать как само собой разумеющиеся, теряют силу, если возникают в форме произвольно делаемых заявлений».
Меттерниху казались нелепыми намеки англичан о том, что России (да и самой Австрии) стоило бы поменять стиль правления ради английской дружбы. Это было бы то же самое, как предложить ясеню стать осиной.
В итоге Священный союз включил в себя только восточные монархии.
Придворные английские толкователи или просто люди, путающиеся в смысловой структуре европейской мысли, добавляют к характеристикам Священного союза слово «консервативный». На одной стороне европейской шахматной доски возникает образ Англии и зависимой от нее во всем, кроме сыра и вина, «обновленной» своим поражением Франции - либеральных режимов, а консервативным режимам - австрийскому, прусскому и русскому отводится место в темном углу, где перспектива теряется в бескрайних снегах. Но, кажется, что методика сравнения справедлива, так как первые и вторые сравниваются по основанию идеологии, а не избирательной симпатии.
В действительности любому исследователю такое сравнение нисколько не покажется справедливым, если только исследователь даст себе труд вдуматься в смысл понятия «идеология». Идеологией французский философ, экономист и политик Антуан Дестют де Трасси назвал новое направление мысли, которое нельзя было отнести ни к религии, ни к науке. Которое не было философией и казалось отвратительным с точки зрения законов прекрасного.
Идеология казалась лишним пятым колесом в платонической системе знания, и противостояла платонизму. Идеология утверждала, что мир сверхчувственных идей Платона, известный христианизированному простонародью под именем Бога, не существует. «Бог мертв», - скажет об этом позже Ницше. Для французского академика де Трасси это звучало так, будто и мысль мертва, что деятельность бессмысленна, коль скоро то поле, где деятельность черпала свой смысл, было объявлено мертвым.
Истину идеологи предполагали искать в наблюдениях за животным поведением индивида, ничем внешним, по их мнению, не детерминированным. «Общества нет, есть только мужчины и женщины», - скажет позже Маргарет Тэтчер.
Для де Трасси идеология была чем-то, что обитало по ту сторону Ла-Манша, и требовало размежевания с нею со стороны платоников, галликанской школы политики и права.
Британские идеологи, разумеется, не называли себя «пятым колесом» и предпочитали говорить о своих занятиях как об «эмпирической философии». Основоположником этого направления принято считать Франциска Бэкона, (1561 - 1626), барон Веруламского, графа Сент-Альбанского, прославившегося также казнокрадством.
«Его точку зрения составляет чувственное явление, как оно получается, как оно доходит до образованного человека, размышляющего затем об этом явлении, и это соответствует выставленному им принципу, требующему, чтобы мы брали конечное и мирское как таковое», - такую оценку дает эмпиризму Бэкона Гегель.
«Ибо они [англичане], - пишет Гегель, - по-видимому, представляют собой в Европе народ, который предназначен, подобно сословию лавочников и ремесленников в государстве, жить постоянно погруженным в материю и иметь своим предметом действительность, но не разум».
Можно строить разные гипотезы относительно зарождения такого мышления в Англии, но более актуальным для нас вопросом является выяснение обстоятельств, благодаря которым низкое английское мышление взяло верх над платонической традицией континентальной Европы, и до такой степени подчинило себе выпускников Сорбонны и Гейдельберга, а то и, страшно подумать, даже Московского Университета, что те, приходя в политику, раз за разом действовали в ущерб своим странам, но на благо Британии.
«При совершенно незнакомых нам приемах борьбы за жизнь и непохожей на наше «иду на вы» этике, англосаксы пользуются, между прочим, как орудием их политики, такими принципами, скрытый смысл которых обнаруживается лишь впоследствии.
К числу таких политических двусмысленностей принадлежит, по-видимому, и знаменитое «The ballance of power in Europe», более ста лет служившее основой всех союзов и соглашений Европейских держав. По крайней мере, вот как смотрят на него сами англичане:
«До тех пор, - пишет довольно известный английский публицист подполковник Поллок, - пока Европейские державы разделены на группы и мы в состоянии будем противопоставлять их одну другой, Британская Империя может не опасаться никаких врагов, кроме Палаты Общин».
Таким образом, уже из этих слов мы видим, что с точки зрения англичан группирующиеся по принципу «равновесия сил» континентальные державы представляют собою своего рода плюс и минус, взаимно парализующие друг друга и этим обеспечивающие Англии свободу действий на всем земном шаре.
А теперь посмотрим, что скажет нам по этому поводу история?
В то время как вся континентальная Европа выжимала из себя все соки в ожесточенных, но представлявших для нее самой одно сплошное недоразумение войнах, Англия закладывала прочный фундамент своего материального благосостояния и своей нынешней грандиозной Империи.
Затем, после победы над Францией, оставшись единственной морской державой, она окружила европейский материк своим могущественным флотом и точно насыщенной электричеством изгородью размежевала им земной шар следующим образом:
Все, что находилось снаружи этой изгороди, т. е. весь безграничный простор морей с разбросанными на них островами, все самые обильные теплом, светом и природными богатствами страны, словом весь Божий мир, она предоставила в пользование англосаксов, а для всех остальных народов белой расы устроила на материке концентрационный лагерь.
Обладая таким без меры в длину и без конца в ширину идеальным полотном, какое представляет собою водная поверхность земного шара, англичане проводили на нем судоходные линии, устраивали станции, занимали проходы, устанавливали для защиты их артиллерию; продвигались с прибрежных частей вглубь материков, захватывали лучшие земли, открывали конторы, овладевали новыми рынками. С каждым годом увеличивавшиеся в числе и вместимости английские корабли, развозя во все концы мира продукты английского труда и возвращаясь назад с драгоценными произведениями тропиков и сырыми материалами для фабрик и заводов, в то же время, точно гигантская помпа, прикачивали к Лондону золото, а последнее, разливаясь по стране, вносило волшебную перемену во всю материальную и духовную жизнь англичан.
В настоящее время, после потерявших уже наступательную энергию Испании и Франции и временно, как в начале прошлого столетия, понадобившейся России, опасной для Англии державой сделалась Германия.
Быстро растущий германский народ изменил систему своего труда, то есть от хлебопашества перешел к фабричной и заводской деятельности, переустроил сообразно с новыми требованиями сеть внутренних сообщений, оборудовал морские побережья и, создав превосходный коммерческий флот, устремился для добывания дополнительных средств к жизни за море. Иными словами, сделавшись морской державой, Германия до дерзости смело выступила против могущественной и не терпящей никаких посягательств на ее жизненные интересы Океанской Империи и этим положила начало целому урагану событий, внутренний смысл которых можно видеть из нижеследующего.
Чтобы вырваться из этих железных тисков, то есть сохранить во время войны - особенно общеевропейской - связь с внеевропейскими странами, Германия заблаговременно начала устраивать в тылу у себя длинную коммуникационную линию от Берлина через союзную Австрию, Балканский полуостров и Малую Азию в самый центр магометанского мира (Багдадская железная дорога) и постепенно подготовлять в Турции, Персии и Аравии обширную базу для вывоза из нее в будущем продовольственных припасов и товарообмена, а для обеспечения этой базы и прикрытия коммуникационной линии на турецком участке приступила к реорганизации турецкой армии. В тех же видах более надежного устройства своих тыловых сообщений, она начала поощрять наступление Австрии через Балканы к Салоникам.
Затем, так как средоточием главнейших путей Океанской Империи является Средиземное море с Суэцким каналом, то для действий в этом районе Германия наметила: 1) быстро увеличивавшиеся по ее настоянию флоты Австрии и Италии и 2) ту же реорганизованную ею турецкую армию, которая, двинувшись на Египет, одним ударом перерезывала бы сонную артерию Суэца.
Наконец, кроме Турции, она привлекла на свою сторону еще одну, лежавшую на Средиземном море и Атлантическом океане магометанскую страну, Марокко, с тем, чтобы занять один из необычайно важных в стратегическом отношении портов этого государства, укрепить его и, обратив в стоянку для специально строящихся в последнее время для охоты на торговые суда крейсеров-дредноутов с огромным радиусом действий, зайти, таким образом, в тыл Англии и стать на всех английских путях через Гибралтарский пролив, вокруг Африки и к обеим Америкам.
Если бы Германии удалось осуществить этот широко, смело и правильно задуманный план действий, тогда она, отвечая угрозой на угрозу, на долгое время обеспечила бы себе мир и устойчивое развитие своих морских сил. В случае же крайности, инициатива войны и значительные шансы на успешный исход последней находились бы в ее руках, ибо, двинув в надлежащий момент на Египет Турцию, создав серьезные осложнения на Средиземном море и оттянув туда часть английских сил, она в то же время со своей главной, уширенной голландским и бельгийским побережьями базы могла бы повести против Англии решительные операции в Северном море.
Но, к сожалению для Германии, ее молодое искусство борьбы за жизнь оказалось много ниже той изумительной системы, которая работает в Англии еще со времен плохого философа, но гениального стратега Бэкона.
Сумев внушить кому следовало безотчетный страх перед честолюбивыми замыслами германцев на лежащую за Марокко испанскую и французскую Сахару, англичане, посредством прекрасно владеемого ими орудия - европейских конференций - заставили Германию уйти из марокканских портов Танжера и Агадира. Причем уже на первой конференции установили необходимое им balance of power in Europe, то есть в противовес организованной Германией группе держав составили свою английскую.
Затем, чтобы внести в группу своего противника серьезный разлад и ослабить ее материально, они дали понять Италии, что не окажут никакого противодействия, если та заберет обещанную ей еще в 1881 г., то есть во время занятия англичанами Египта, а французами Туниса, Триполитанию. Натолкнув, таким образом, Италию на Турцию, Англия, во-первых, ослабляла две державы Германской группы междоусобной войной; во-вторых, отнимала у Турции ее последние владения в Африке, иными словами, выбрасывала эту державу из африканского материка, укрепляя тем собственное положение в Египте; и, в-третьих, ставила Германию, как главу группы, в весьма затруднительное положение: ворча, но не смея возвысить голос против союзника и лишь сочувственными вздохами помогая другу - она компрометировала себя в глазах обоих». - Алексей Едрихин
Поразительная ловкость, с которой Великобритания в течение столетия манипулировала поведением европейских держав, ослабляя их и натравливая одну на другую, вероятно, противоречит характеристике английского мышления, данной Гегелем: имеет своим предметом действительность, но не разум.
Значит, эмпиризм и голый расчет должны иметь какое-то преимущество над идеализмом, витающим в облаках? Ответ неверный, но именно такого ответа Британия добивалась и добилась от Европы!
Эмпиризм сослужил англичанам добрую службу в XVIII веке, когда этот стиль мышления казался дикостью или был недоступен континентальным европейцам, а в Британии ее здравый крестьянский рассудок обратил внимание на почву и на овец, совершив Аграрную революцию.
Народ-крестьянин и народ-лавочник выдвинули из себя таких лидеров, как Джетро Тулль (полуавтоматическая сеялка на конной тяге), лорд Таунсенд (чередование зерновых и кормовых культур), Роберт Бакуэлл (первые опыты селекции овец). Ту важную работу, которую в России осуществили коммунисты и академик Трофим Лысенко, их английские предтечи - такие же необразованные, лишенные академического французского лоска, проделали двумя столетиями раньше, около 1750 г., когда население Англии составляло 5,7 млн. человек. Через сто лет, благодаря увеличению производства продовольствия, оно достигло 16,6 млн. человек. То, что мы называем машинной цивилизацией и, в конечном счёте, современностью, началось с нескольких усовершенствований… в сельском хозяйстве. Они, однако, произвели революцию, обеспечившую избыток питания, и, одновременно, избыток рабочих рук. Не займись Тулль однажды сеялками, некому было бы работать на фабриках или в лабораториях.
Что мы в России слышали при Сперанском, при Александре III, при Керенском, при Ленине и при Сталине? Что мы продолжаем слышать сейчас? - Нет специалистов, нет грамотных людей!
Но мы никогда не видели за этой проблемой другую, более фундаментальную беду: этих специалистов некому было накормить. Некому было накормить и самого крестьянина. Мы, как и другие континентальные державы, слишком поздно взялись за сельскохозяйственную эмпирику. А британцы обогнали всех. Потом, когда Европа боролась с неразрешимыми аграрными противоречиями, Британия уже строила фабрику. Пока мы - продолжая «бороться за урожай» - пытались догнать Британию в фабричном деле, британцы уже занимались геополитикой, окружая Европу «подвижными стенами своего флота».
Этот неслыханный прорыв уже сам по себе сделал Британию образцом для подражания. А остальное сделали масоны.
«Первая, или «великая ложа» основана была в Лондоне в 1717 г. и, чтобы сделать новое масонство вопросом моды, на должность мастера выбрано было высокопоставленное лицо, а распространение нового масонства по другим странам взяли на себя английские аристократы. Вслед за новыми ложами в Англии, лорд Дервенсватер, дворянин Момелон, сэр Гентри и несколько других английских джентльменов устроили ложи во Франции. Великий мастер граф Стратмор дал посвященным в Лондоне одиннадцати немецким господам и добрым братьям разрешение на открытие лож в Германии. Секретарь английского посольства в Стокгольме Фулман получил приказание лорда Банлея организовать ложи в Швеции. Лорд Гамильтон открыл ложу в Женеве; герцог Мидлэссекский - во Флоренции, Милане, Вероне, Падуе, Венеции и Неаполе; лорд Калейран - в Гибралтаре и Мадриде; Гордон - в Лиссабоне, Миних - в Копенгагене; капитан Филипс - в Петербурге, Москве, Ярославле и Архангельске.
Как общее правило, в члены лож принимались только лица, наиболее влиятельные по своему общественному или служебному положению. Затем для заведования ложами в каждой стране назначалась своя «великая ложа», великий мастер которой, нося звание провинциального, в свою очередь подчинялся английской ложе. Таким образом, все государства Европы превращены были, в своего рода, английские провинции. На ритуалах лож читалась особая молитва за английского короля. Местные английские дипломаты были наиболее почетными членами лож, а наезжавшие из Лондона члены ложи-родоначальницы - наиболее почетными гостями.
Само собою понятно, какую роль должны были сыграть эти идеальные передовые базы в образовании бесконечных коалиций против Франции, или, как говорилось в ложах, - антихриста Наполеона, - и впоследствии, когда патриархом масонов был лорд Пальмерстон, а в подчинении у него, по масонской иерархии, состояли Кошут, Гарибальди, Мадзини, Ратацци, Кавур и даже Наполеон III…» - Алексей Едрихин
Если бы Англия не стала примером сама по себе, в силу ясных остальной Европе успехов ее внутренних преобразований, разумеется, не имело бы успеха и насаждаемое британцами масонство. Но и британцы не имели бы успеха в насаждении масонства, или даже не помышляли бы об этом, если бы они как мыслители оставались в эмпирике Бэкона, если бы они по-прежнему интересовались только сеялками и овцами.
Накопив жирок, британский правящий класс столкнулся со сложной задачей непрямого управления отсталой Европой. Нельзя было - с британской островной перспективы - решить эту задачу, не установив господства своего ума над чувствами и материей Континента. Но это предполагало отказ от приземленной эмпирики, только что принесшей победу и авторитет, в пользу сложной политической теории, которую можно было бы найти только в платонизме.
Именно это и произошло, хотя сложно судить о том, кто был автором этой подмены: Уильям Питт младший или кто-то другой. Пока масоны за рубежом усердно проповедовали британский эмпиризм, втолковывая простакам, что светлое будущее вот-вот появится из ворот британской фабрики, в самой Британии Бэкон был отброшен. Британия спешно реорганизовывалась в платоническое государство, руководимое не королем, парламентом или буржуазией, а двумя великими университетами и одной частной школой. Это то, что предписывает теория: государство есть продукт университета, ядром которого - в свою очередь, является общественная философия (не точные науки, как мы привыкли думать) и система психофизического воспитания.
Если читатель даст себе труд изучить учебные планы, по которым британцы воспитывают не других, а себя, он не увидит в них ничего «бэконовского». Преобладают курсы философии, истории, литературы, латынь и греческий, а также футбол и академическая гребля. А физике и химии охотно учат китайцев.
Такая система приоритетов - идеологии и ремесленные науки на экспорт, а политика и общественная философия для себя - была воспринята и американцами. Хотя британцы, как могли, стремились обучить эмпиризму и их. Однако усилия, начатые Олдосом Хаксли и Бертраном Расселом, и продолженные Гербертом Маркузе, не дали на американской почве таких плодородных всходов, как где-либо еще.
Я, во всяком случае, проходил профессорский тест в США и не заметил там Маркузе. Но сор из избы там выносят не чаще, чем из Итона. Любопытная история произошла с книжкой «Трагедия и Надежда» профессора Джорджтаунского университета Кэрролла Куигли, где он подробно описал, как функционируют политические системы англосаксов. Мои попытки купить ее в США не имели успеха, и у меня даже сложилось впечатление, что издатели и книжные магазины не стремились продать мне этот бестселлер. Или просто не везло - вот и все. Некто Уильям Джефферсон Клинтон говорил о Куигли как о человеке, сформировавшем его чаяния и политическую философию. В 1991 году Клинтон специально приехал в Джорджтаун, что начать президентскую кампанию из «города Куигли». Насколько я знаю, второе издание «Трагедии и Надежды» вышло по личному настоянию Клинтона. И все же, издатели ее не любят. Почитайте - это очень интересная книга, дающая совершенно иное представление и о Клинтоне как о мыслителе. Либералами и демократами поклонников Куигли совершенно точно назвать нельзя, а вот платониками - сколько угодно.
Поскольку я знаю все эти обстоятельства, уверенный курс Соединенных Штатов Америки на сколачивание направленного против себя союза России и Китая кажется мне удивительным: не преступлением, но ошибкой.
А что же Лондон?
Хороший вопрос. Ответ на который будет дан под конец. Весной 1945 года.
А пока Лондон просил передать всем веселую музыку. Не скучайте!
*Цитаты А. Едрихина взяты из его работ «Наше положение» и «Величайшее из искусств», доступных в Интернете.
Весной 1945 года Адольф Гитлер говорил своим военным, что мир не знал более странного союза, чем союз против Гитлера. Но понимал ли немецкий стратег, что он создал этот союз собственными руками? Его решение начать еще одну войну на востоке настолько противоречило интересам Германии, что казалось Сталину невероятным, - ведь главным противником обеих стран была Англия!
Аксиоматичный образ русской стратегии предложил Алексей Ефимович Едрихин, писавший под псевдонимом Вандам*. Эта стратегия рассматривала Германию в качестве друга, а не врага:
«Упираясь тылом во льды Северного океана, правым флангом в полузакрытое Балтийское море и во владения Германии и Австрии, а левым в малопригодные для плавания части Тихого океана, Великая Северная Держава имеет не три, как это обыкновенно считается у нас, а всего лишь один фронт, обращенный к югу и простирающийся от устья Дуная до Камчатки. Так как против середины фронта лежат пустыни Монголии и Восточного Туркестана, то наше движение к югу должно было идти не по всей линии фронта, а флангами и преимущественно ближайшим к центру государственного могущества правым флангом, наступая которым через Черное море и Кавказ к Средиземному морю и через Среднюю Азию к Персидскому заливу, мы, в случае успеха, сразу же выходили бы на величайший из мировых торговых трактов - так называемый Суэцкий путь».
Я еще буду ссылаться на выводы генерал-майора Едрихина в дальнейшем, а пока отмечу, что его германофилия и его же англофобия практически исключали какую-либо угрозу нашим соседям в Европе со стороны России.
Это не была лишь частная точка зрения. Со времен Венского конгресса 1813 года и созданного его решениями Священного союза мир на западе и натиск на юг были именно аксиомами русской внешней политики. Почему же наше дружелюбие было отвергнуто - не Англией, против которой оно было направлено - но соседями, Германией и Австрией, которым, как мы сами полагали, мы ничем не угрожали? И чьи действительные интересы, как считали русские планировщики, были несовместимы с английскими интересами.
В своей неплохой, хотя и лживой во всем, что касается «народа-ротшильда», книге «Дипломатия» Генри Киссинджер отметил важное отличие в понимании роли России участниками конгресса в Вене. Для английского министра иностранных дел Роберта Кэслри Россия, искусно втянутая его предшественниками в союз против Франции, и на протяжении десятилетия собиравшая камни для пьедестала английскому величию - на полях Италии, под Аустерлицем и Прейсиш-Эйлау, и по всему кровавому пути от Москвы до Парижа, - как писал об этом Едрихин, теперь оказалась страной, от которой «не так то просто отмахнуться». Но, очевидно, хотелось бы!
С другой стороны, дипломатия немцев, возглавляемая князем Клеменсом фон Меттернихом, видела в России древнюю страну, чье возвышение происходило очень медленно, от столетия к столетию, подобно тому, как растет сама Природа, и чьи права на участие в европейском концерте были продиктованы естественным ходом вещей.
Меттерних оставил после себя немало изречений на темы нравственного порядка, толкуемых не слишком умными людьми как проявление его «консерватизма». Вот одно из них: «Вещи, которые следует воспринимать как само собой разумеющиеся, теряют силу, если возникают в форме произвольно делаемых заявлений».
Меттерниху казались нелепыми намеки англичан о том, что России (да и самой Австрии) стоило бы поменять стиль правления ради английской дружбы. Это было бы то же самое, как предложить ясеню стать осиной.
В итоге Священный союз включил в себя только восточные монархии.
Придворные английские толкователи или просто люди, путающиеся в смысловой структуре европейской мысли, добавляют к характеристикам Священного союза слово «консервативный». На одной стороне европейской шахматной доски возникает образ Англии и зависимой от нее во всем, кроме сыра и вина, «обновленной» своим поражением Франции - либеральных режимов, а консервативным режимам - австрийскому, прусскому и русскому отводится место в темном углу, где перспектива теряется в бескрайних снегах. Но, кажется, что методика сравнения справедлива, так как первые и вторые сравниваются по основанию идеологии, а не избирательной симпатии.
В действительности любому исследователю такое сравнение нисколько не покажется справедливым, если только исследователь даст себе труд вдуматься в смысл понятия «идеология». Идеологией французский философ, экономист и политик Антуан Дестют де Трасси назвал новое направление мысли, которое нельзя было отнести ни к религии, ни к науке. Которое не было философией и казалось отвратительным с точки зрения законов прекрасного.
Идеология казалась лишним пятым колесом в платонической системе знания, и противостояла платонизму. Идеология утверждала, что мир сверхчувственных идей Платона, известный христианизированному простонародью под именем Бога, не существует. «Бог мертв», - скажет об этом позже Ницше. Для французского академика де Трасси это звучало так, будто и мысль мертва, что деятельность бессмысленна, коль скоро то поле, где деятельность черпала свой смысл, было объявлено мертвым.
Истину идеологи предполагали искать в наблюдениях за животным поведением индивида, ничем внешним, по их мнению, не детерминированным. «Общества нет, есть только мужчины и женщины», - скажет позже Маргарет Тэтчер.
Для де Трасси идеология была чем-то, что обитало по ту сторону Ла-Манша, и требовало размежевания с нею со стороны платоников, галликанской школы политики и права.
Британские идеологи, разумеется, не называли себя «пятым колесом» и предпочитали говорить о своих занятиях как об «эмпирической философии». Основоположником этого направления принято считать Франциска Бэкона, (1561 - 1626), барон Веруламского, графа Сент-Альбанского, прославившегося также казнокрадством.
«Его точку зрения составляет чувственное явление, как оно получается, как оно доходит до образованного человека, размышляющего затем об этом явлении, и это соответствует выставленному им принципу, требующему, чтобы мы брали конечное и мирское как таковое», - такую оценку дает эмпиризму Бэкона Гегель.
«Ибо они [англичане], - пишет Гегель, - по-видимому, представляют собой в Европе народ, который предназначен, подобно сословию лавочников и ремесленников в государстве, жить постоянно погруженным в материю и иметь своим предметом действительность, но не разум».
Можно строить разные гипотезы относительно зарождения такого мышления в Англии, но более актуальным для нас вопросом является выяснение обстоятельств, благодаря которым низкое английское мышление взяло верх над платонической традицией континентальной Европы, и до такой степени подчинило себе выпускников Сорбонны и Гейдельберга, а то и, страшно подумать, даже Московского Университета, что те, приходя в политику, раз за разом действовали в ущерб своим странам, но на благо Британии.
«При совершенно незнакомых нам приемах борьбы за жизнь и непохожей на наше «иду на вы» этике, англосаксы пользуются, между прочим, как орудием их политики, такими принципами, скрытый смысл которых обнаруживается лишь впоследствии.
К числу таких политических двусмысленностей принадлежит, по-видимому, и знаменитое «The ballance of power in Europe», более ста лет служившее основой всех союзов и соглашений Европейских держав. По крайней мере, вот как смотрят на него сами англичане:
«До тех пор, - пишет довольно известный английский публицист подполковник Поллок, - пока Европейские державы разделены на группы и мы в состоянии будем противопоставлять их одну другой, Британская Империя может не опасаться никаких врагов, кроме Палаты Общин».
Таким образом, уже из этих слов мы видим, что с точки зрения англичан группирующиеся по принципу «равновесия сил» континентальные державы представляют собою своего рода плюс и минус, взаимно парализующие друг друга и этим обеспечивающие Англии свободу действий на всем земном шаре.
А теперь посмотрим, что скажет нам по этому поводу история?
В то время как вся континентальная Европа выжимала из себя все соки в ожесточенных, но представлявших для нее самой одно сплошное недоразумение войнах, Англия закладывала прочный фундамент своего материального благосостояния и своей нынешней грандиозной Империи.
Затем, после победы над Францией, оставшись единственной морской державой, она окружила европейский материк своим могущественным флотом и точно насыщенной электричеством изгородью размежевала им земной шар следующим образом:
Все, что находилось снаружи этой изгороди, т. е. весь безграничный простор морей с разбросанными на них островами, все самые обильные теплом, светом и природными богатствами страны, словом весь Божий мир, она предоставила в пользование англосаксов, а для всех остальных народов белой расы устроила на материке концентрационный лагерь.
Обладая таким без меры в длину и без конца в ширину идеальным полотном, какое представляет собою водная поверхность земного шара, англичане проводили на нем судоходные линии, устраивали станции, занимали проходы, устанавливали для защиты их артиллерию; продвигались с прибрежных частей вглубь материков, захватывали лучшие земли, открывали конторы, овладевали новыми рынками. С каждым годом увеличивавшиеся в числе и вместимости английские корабли, развозя во все концы мира продукты английского труда и возвращаясь назад с драгоценными произведениями тропиков и сырыми материалами для фабрик и заводов, в то же время, точно гигантская помпа, прикачивали к Лондону золото, а последнее, разливаясь по стране, вносило волшебную перемену во всю материальную и духовную жизнь англичан.
В настоящее время, после потерявших уже наступательную энергию Испании и Франции и временно, как в начале прошлого столетия, понадобившейся России, опасной для Англии державой сделалась Германия.
Быстро растущий германский народ изменил систему своего труда, то есть от хлебопашества перешел к фабричной и заводской деятельности, переустроил сообразно с новыми требованиями сеть внутренних сообщений, оборудовал морские побережья и, создав превосходный коммерческий флот, устремился для добывания дополнительных средств к жизни за море. Иными словами, сделавшись морской державой, Германия до дерзости смело выступила против могущественной и не терпящей никаких посягательств на ее жизненные интересы Океанской Империи и этим положила начало целому урагану событий, внутренний смысл которых можно видеть из нижеследующего.
Чтобы вырваться из этих железных тисков, то есть сохранить во время войны - особенно общеевропейской - связь с внеевропейскими странами, Германия заблаговременно начала устраивать в тылу у себя длинную коммуникационную линию от Берлина через союзную Австрию, Балканский полуостров и Малую Азию в самый центр магометанского мира (Багдадская железная дорога) и постепенно подготовлять в Турции, Персии и Аравии обширную базу для вывоза из нее в будущем продовольственных припасов и товарообмена, а для обеспечения этой базы и прикрытия коммуникационной линии на турецком участке приступила к реорганизации турецкой армии. В тех же видах более надежного устройства своих тыловых сообщений, она начала поощрять наступление Австрии через Балканы к Салоникам.
Затем, так как средоточием главнейших путей Океанской Империи является Средиземное море с Суэцким каналом, то для действий в этом районе Германия наметила: 1) быстро увеличивавшиеся по ее настоянию флоты Австрии и Италии и 2) ту же реорганизованную ею турецкую армию, которая, двинувшись на Египет, одним ударом перерезывала бы сонную артерию Суэца.
Наконец, кроме Турции, она привлекла на свою сторону еще одну, лежавшую на Средиземном море и Атлантическом океане магометанскую страну, Марокко, с тем, чтобы занять один из необычайно важных в стратегическом отношении портов этого государства, укрепить его и, обратив в стоянку для специально строящихся в последнее время для охоты на торговые суда крейсеров-дредноутов с огромным радиусом действий, зайти, таким образом, в тыл Англии и стать на всех английских путях через Гибралтарский пролив, вокруг Африки и к обеим Америкам.
Если бы Германии удалось осуществить этот широко, смело и правильно задуманный план действий, тогда она, отвечая угрозой на угрозу, на долгое время обеспечила бы себе мир и устойчивое развитие своих морских сил. В случае же крайности, инициатива войны и значительные шансы на успешный исход последней находились бы в ее руках, ибо, двинув в надлежащий момент на Египет Турцию, создав серьезные осложнения на Средиземном море и оттянув туда часть английских сил, она в то же время со своей главной, уширенной голландским и бельгийским побережьями базы могла бы повести против Англии решительные операции в Северном море.
Но, к сожалению для Германии, ее молодое искусство борьбы за жизнь оказалось много ниже той изумительной системы, которая работает в Англии еще со времен плохого философа, но гениального стратега Бэкона.
Сумев внушить кому следовало безотчетный страх перед честолюбивыми замыслами германцев на лежащую за Марокко испанскую и французскую Сахару, англичане, посредством прекрасно владеемого ими орудия - европейских конференций - заставили Германию уйти из марокканских портов Танжера и Агадира. Причем уже на первой конференции установили необходимое им balance of power in Europe, то есть в противовес организованной Германией группе держав составили свою английскую.
Затем, чтобы внести в группу своего противника серьезный разлад и ослабить ее материально, они дали понять Италии, что не окажут никакого противодействия, если та заберет обещанную ей еще в 1881 г., то есть во время занятия англичанами Египта, а французами Туниса, Триполитанию. Натолкнув, таким образом, Италию на Турцию, Англия, во-первых, ослабляла две державы Германской группы междоусобной войной; во-вторых, отнимала у Турции ее последние владения в Африке, иными словами, выбрасывала эту державу из африканского материка, укрепляя тем собственное положение в Египте; и, в-третьих, ставила Германию, как главу группы, в весьма затруднительное положение: ворча, но не смея возвысить голос против союзника и лишь сочувственными вздохами помогая другу - она компрометировала себя в глазах обоих». - Алексей Едрихин
Поразительная ловкость, с которой Великобритания в течение столетия манипулировала поведением европейских держав, ослабляя их и натравливая одну на другую, вероятно, противоречит характеристике английского мышления, данной Гегелем: имеет своим предметом действительность, но не разум.
Значит, эмпиризм и голый расчет должны иметь какое-то преимущество над идеализмом, витающим в облаках? Ответ неверный, но именно такого ответа Британия добивалась и добилась от Европы!
Эмпиризм сослужил англичанам добрую службу в XVIII веке, когда этот стиль мышления казался дикостью или был недоступен континентальным европейцам, а в Британии ее здравый крестьянский рассудок обратил внимание на почву и на овец, совершив Аграрную революцию.
Народ-крестьянин и народ-лавочник выдвинули из себя таких лидеров, как Джетро Тулль (полуавтоматическая сеялка на конной тяге), лорд Таунсенд (чередование зерновых и кормовых культур), Роберт Бакуэлл (первые опыты селекции овец). Ту важную работу, которую в России осуществили коммунисты и академик Трофим Лысенко, их английские предтечи - такие же необразованные, лишенные академического французского лоска, проделали двумя столетиями раньше, около 1750 г., когда население Англии составляло 5,7 млн. человек. Через сто лет, благодаря увеличению производства продовольствия, оно достигло 16,6 млн. человек. То, что мы называем машинной цивилизацией и, в конечном счёте, современностью, началось с нескольких усовершенствований… в сельском хозяйстве. Они, однако, произвели революцию, обеспечившую избыток питания, и, одновременно, избыток рабочих рук. Не займись Тулль однажды сеялками, некому было бы работать на фабриках или в лабораториях.
Что мы в России слышали при Сперанском, при Александре III, при Керенском, при Ленине и при Сталине? Что мы продолжаем слышать сейчас? - Нет специалистов, нет грамотных людей!
Но мы никогда не видели за этой проблемой другую, более фундаментальную беду: этих специалистов некому было накормить. Некому было накормить и самого крестьянина. Мы, как и другие континентальные державы, слишком поздно взялись за сельскохозяйственную эмпирику. А британцы обогнали всех. Потом, когда Европа боролась с неразрешимыми аграрными противоречиями, Британия уже строила фабрику. Пока мы - продолжая «бороться за урожай» - пытались догнать Британию в фабричном деле, британцы уже занимались геополитикой, окружая Европу «подвижными стенами своего флота».
Этот неслыханный прорыв уже сам по себе сделал Британию образцом для подражания. А остальное сделали масоны.
«Первая, или «великая ложа» основана была в Лондоне в 1717 г. и, чтобы сделать новое масонство вопросом моды, на должность мастера выбрано было высокопоставленное лицо, а распространение нового масонства по другим странам взяли на себя английские аристократы. Вслед за новыми ложами в Англии, лорд Дервенсватер, дворянин Момелон, сэр Гентри и несколько других английских джентльменов устроили ложи во Франции. Великий мастер граф Стратмор дал посвященным в Лондоне одиннадцати немецким господам и добрым братьям разрешение на открытие лож в Германии. Секретарь английского посольства в Стокгольме Фулман получил приказание лорда Банлея организовать ложи в Швеции. Лорд Гамильтон открыл ложу в Женеве; герцог Мидлэссекский - во Флоренции, Милане, Вероне, Падуе, Венеции и Неаполе; лорд Калейран - в Гибралтаре и Мадриде; Гордон - в Лиссабоне, Миних - в Копенгагене; капитан Филипс - в Петербурге, Москве, Ярославле и Архангельске.
Как общее правило, в члены лож принимались только лица, наиболее влиятельные по своему общественному или служебному положению. Затем для заведования ложами в каждой стране назначалась своя «великая ложа», великий мастер которой, нося звание провинциального, в свою очередь подчинялся английской ложе. Таким образом, все государства Европы превращены были, в своего рода, английские провинции. На ритуалах лож читалась особая молитва за английского короля. Местные английские дипломаты были наиболее почетными членами лож, а наезжавшие из Лондона члены ложи-родоначальницы - наиболее почетными гостями.
Само собою понятно, какую роль должны были сыграть эти идеальные передовые базы в образовании бесконечных коалиций против Франции, или, как говорилось в ложах, - антихриста Наполеона, - и впоследствии, когда патриархом масонов был лорд Пальмерстон, а в подчинении у него, по масонской иерархии, состояли Кошут, Гарибальди, Мадзини, Ратацци, Кавур и даже Наполеон III…» - Алексей Едрихин
Если бы Англия не стала примером сама по себе, в силу ясных остальной Европе успехов ее внутренних преобразований, разумеется, не имело бы успеха и насаждаемое британцами масонство. Но и британцы не имели бы успеха в насаждении масонства, или даже не помышляли бы об этом, если бы они как мыслители оставались в эмпирике Бэкона, если бы они по-прежнему интересовались только сеялками и овцами.
Накопив жирок, британский правящий класс столкнулся со сложной задачей непрямого управления отсталой Европой. Нельзя было - с британской островной перспективы - решить эту задачу, не установив господства своего ума над чувствами и материей Континента. Но это предполагало отказ от приземленной эмпирики, только что принесшей победу и авторитет, в пользу сложной политической теории, которую можно было бы найти только в платонизме.
Именно это и произошло, хотя сложно судить о том, кто был автором этой подмены: Уильям Питт младший или кто-то другой. Пока масоны за рубежом усердно проповедовали британский эмпиризм, втолковывая простакам, что светлое будущее вот-вот появится из ворот британской фабрики, в самой Британии Бэкон был отброшен. Британия спешно реорганизовывалась в платоническое государство, руководимое не королем, парламентом или буржуазией, а двумя великими университетами и одной частной школой. Это то, что предписывает теория: государство есть продукт университета, ядром которого - в свою очередь, является общественная философия (не точные науки, как мы привыкли думать) и система психофизического воспитания.
Если читатель даст себе труд изучить учебные планы, по которым британцы воспитывают не других, а себя, он не увидит в них ничего «бэконовского». Преобладают курсы философии, истории, литературы, латынь и греческий, а также футбол и академическая гребля. А физике и химии охотно учат китайцев.
Такая система приоритетов - идеологии и ремесленные науки на экспорт, а политика и общественная философия для себя - была воспринята и американцами. Хотя британцы, как могли, стремились обучить эмпиризму и их. Однако усилия, начатые Олдосом Хаксли и Бертраном Расселом, и продолженные Гербертом Маркузе, не дали на американской почве таких плодородных всходов, как где-либо еще.
Я, во всяком случае, проходил профессорский тест в США и не заметил там Маркузе. Но сор из избы там выносят не чаще, чем из Итона. Любопытная история произошла с книжкой «Трагедия и Надежда» профессора Джорджтаунского университета Кэрролла Куигли, где он подробно описал, как функционируют политические системы англосаксов. Мои попытки купить ее в США не имели успеха, и у меня даже сложилось впечатление, что издатели и книжные магазины не стремились продать мне этот бестселлер. Или просто не везло - вот и все. Некто Уильям Джефферсон Клинтон говорил о Куигли как о человеке, сформировавшем его чаяния и политическую философию. В 1991 году Клинтон специально приехал в Джорджтаун, что начать президентскую кампанию из «города Куигли». Насколько я знаю, второе издание «Трагедии и Надежды» вышло по личному настоянию Клинтона. И все же, издатели ее не любят. Почитайте - это очень интересная книга, дающая совершенно иное представление и о Клинтоне как о мыслителе. Либералами и демократами поклонников Куигли совершенно точно назвать нельзя, а вот платониками - сколько угодно.
Поскольку я знаю все эти обстоятельства, уверенный курс Соединенных Штатов Америки на сколачивание направленного против себя союза России и Китая кажется мне удивительным: не преступлением, но ошибкой.
А что же Лондон?
Хороший вопрос. Ответ на который будет дан под конец. Весной 1945 года.
А пока Лондон просил передать всем веселую музыку. Не скучайте!
Click to view*Цитаты А. Едрихина взяты из его работ «Наше положение» и «Величайшее из искусств», доступных в Интернете.