Предисловие к несуществующему учению акулизма (часть 4)
[Объём продолжает стихийно разрастаться: в этой части я собирался обрисовать тему истмата целиком, но букв уже многовато, так что я решил разбить тему истмата на две половины, и пока что вот вам первая].
Исторический материализм - это логическое продолжение диалектического: истмат применяет материалистические положения к истории человеческого общества, что позволяет установить наиболее общие законы развития последнего. Как следствие, истмат наряду с достоинствами наследует и недостатки диамата, и, конечно, не обходится без недостатков собственных. О чём идёт речь?
1. Переоценка степени автоматизма развития общества. Законы природы, насколько нам сегодня известно, не меняются, и материализм справедливо исходит из этого принципа. Истмат переносит этот последний на человеческое общество. Объективные законы развития общества, возникающие на материальных основаниях, определённым образом формируют цели людей; если у какого-то человека всё же формируется цель «неправильная», не соответствующая уровню развития общества, то законы ставят непреодолимый барьер на пути её реализации; наконец, законы порождают неожиданные для людей результаты их действий, поскольку люди часто не в состоянии понять, как в действительности их желания с учётом имеющихся материальных факторов реализуются в общественной плоскости. Таким образом, на первый взгляд прямо-таки в античном духе постулируется, будто над сознательной деятельностью человека всегда властвуют силы рока, пусть и выступая в совершенно материалистическом обличье.
Квалифицированные марксисты прекрасно понимают, что неопытный неофит поймёт их именно так, и торопятся его поправить. Например, учебник Константинова 1951 года категорически возражает против уравнивания человеческого общества с природой и вытекающих из такового биологизаторских теорий вроде социал-дарвинизма, а затем заявляет, что объективные законы общества и сознательная деятельность людей диалектически сочетаются. Раскрыть смысл этого сочетания, однако, толком не удаётся: учебник отметает предположение, что человек может быть пассивен, и, полёживая на диване, спокойно ожидать, что гребень исторической волны благополучно вынесет его в общество будущего - и утверждает в противовес, что общественный закон непременно заставит человека действовать активно и, собственно, реализовывать этот закон в «нужном» направлении.
Ошибку заметить нетрудно: каждый конкретный гражданин, лежащий на диване в ожидании прихода коммунизма - а граждан таких мы видели и видим вокруг себя предостаточно - всегда может заявить, что ждёт пинка от общественного закона, поскольку, как мы видим из формулировки учебника, общественный закон остаётся главным и сам решает, когда ему кого пинать; а пока не пнул, ему, гражданину, и на диване вполне хорошо. Истмат в общем-то понимает и это, и потому делает следующий важный шаг, постулируя, что как только человечество обретает знание о существовании объективных законов развития общества, роль сознательного человеческого действия резко возрастает - в точности как открытие законов природы позволяет человеку эффективно их использовать в своих целях. Вывод этот на рубеже пятидесятых - шестидесятых годов даже породил выделение из истмата научного коммунизма (сознательной стратегии коммунистического действия по построению нового общества), но в полной мере в теории использован не был: одно дело - сказать, что сознательная деятельность имеет значение, но уже другое - разработать проблему роли сознательной деятельности человека в истории так же тщательно, как и проблему роли объективных материальных факторов. А без этой работы даже и квалифицированный марксист, несмотря на все произнесённые выше слова, будет тяготеть к трактовке происходящих процессов в духе вульгарной автоматизации, а уж неопытному неофиту и сам объективный закон велел.
У Корнфорта понимание проблемы опять-таки заметно лучше:
«Люди сами делают свою историю, - говорит Маркс, - но они её делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого».
Таково объективное условие и таковы рамки исторической деятельности людей. Однако эти обстоятельства, которые «даны им и перешли от прошлого», сами были созданы людьми. Раз, следовательно, мы можем понять экономические и классовые силы, которые создают сами люди в ходе своей исторической деятельности, и законы их действия, то мы можем понять и то, чего можно достичь и что надо сделать для достижения этого. Поэтому, будучи далёким от фаталистического бездействия, материалистическое понимание истории даёт программу действия.
Выделение последних слов - моё.
И тут уместно будет спросить, а чего мне вообще надо по этому пункту - ведь вот есть авторы, которые совсем близко подошли к требуемому балансу объективного закона и сознательного действия. Сдвинуть незримый ползунок ещё на одно деление по направлению к сознательности, что ли? Не слишком ли неопределённое желание? Но, как я написал чуть выше, одно дело - сказать, а совсем другое - руководствоваться сказанным в живой практике. Поскольку мы сейчас производим лишь краткий обзор недостатков теории, я не буду сильно углубляться и просто предложу вам вспомнить, насколько часто в советских исторических трудах встречается констатация вида «это было неизбежно», а насколько - «был возможен иной вариант»? По моим наблюдениям, альтернатива появляется на сцене исключительно в случае «такие-то эксплуататоры не вооружили народ, и потому потерпели поражение от внешнего врага», а вот неизбежность там присутствует постоянно.
Допустим, когда речь идёт об истории рабовладения и феодализма, это ещё не так страшно, да и аргументы за неизбежность чаще всё-таки оправданы, чем нет. Но вот вам пример из последнего тома брежневской «Истории Второй мировой войны»:
Одним из важнейших итогов второй мировой войны явился крах фашистских и милитаристских политических и экономических систем, их идеологии и военной организации. И это было неизбежно, ибо они, эти системы, олицетворяли самые реакционные общественные силы.
Ну раз неизбежно лишь потому, что реакция всегда обречена проиграть, так чего всё-таки ради тогда отдельному гражданину насмерть стоять под Москвой? Пусть кто-нибудь другой стоит насмерть, кого общественный закон пнул сильнее - а я лучше не буду чересчур уж рисковать без нужды и доживу до неизбежного краха фашизма лично... Причём аналогичная логика работает и для заводского рабочего, и для генерала, и для члена ЦК: «не напрягайся чрезмерно сам, пусть напрягаются другие, ведь история всё равно обрекла нас всех на победу». При наличии таких настроений и при такой предсказательной способности теории нужно ли нам удивляться победе в мировом масштабе на рубеже восьмидесятых - девяностых годов «самых реакционных общественных сил» и их торжеству, продолжающемуся до сегодняшнего дня?
Это - что касается проблемы автоматизма развития общества в целом. Но проблема эта разлита буквально по всей коммунистической теории, и дальше мы постоянно будем наблюдать частные примеры её пагубного влияния.
2. Недоработанность формационной теории. Марксизм справедливо утверждает, что важнейшим фактором, определяющим облик общества на очередной ступени его развития, является способ производства - то есть уровень развития производительных сил (в самом общем виде - орудия производства и люди, умеющие ими пользоваться) и производственных отношений (тип организации, которую образуют люди для производства требуемых им благ). Каждый новый тип производственных отношений «стихийно», «бессознательно» порождается возросшим уровнем производительных сил. А способ производства, экономика в целом («базис») порождает в обществе характерные политические, идеологические, правовые, культурные, моральные и прочие явления («надстройка»), причём надстройка, в свою очередь, способна оказывать обратное (прогрессивное или реакционное) воздействие на базис, хотя и ограничена им в известных рамках. Таким образом, возникает цепочка типов обществ, сменяющих друг друга по мере развития производительных сил. На сегодня общепринятый вариант этой цепочки таков: первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм; «первой фазой» последнего является социализм. В обиходе данная схема называется «пятичленкой». На уровне «плюс-минус лапоть» она верна, но можем ли мы сегодня, почти век спустя после её принятия, удовлетворяться подобным уровнем?
а). Устранение психологии из общественно-экономического механизма. Начнём с природы связи между производительными силами и производственными отношениями, каковая природа носит в учении весьма неопределённый характер. Назвав такую связь «стихийной», мы просто пытаемся отделаться от более чётких объяснений. Ведь экономические законы отнюдь не спущены в наше общество с небес. Почему появление прибавочного продукта и разделения труда непременно должно было «стихийно» породить частную собственность, торговлю, классы, войны, движение по линейке эксплуататорских формаций - а не вызвать так же «стихийно» банальное увеличение эгалитарных коллективов производителей с сохранением общих прав на производимые блага? Если учесть, что отдельные примеры именно второго варианта у нас имеются (Чатал-Хююк, Хараппа, инкская империя), то вопрос этот носит даже и не совсем отвлечённый характер.
Здесь необходимо озвучить некий трюизм, который почему-то на практике постоянно забывается. Как законы химии в известной мере зависят от законов физики, а законы биологии - от законов химии, так и законы психологии зависят от законов биологии, а законы экономики - от законов психологии. На всякий случай я напомню, что психика налицо не только у древних людей, но и у животных, а вот экономика в смысле «систематическая хозяйственная деятельность общества», кроме современных людей, встречается у считанного числа видов животных, поэтому что тут первично, а что вторично, даже сомневаться как-то странно.
И ответ на заданный в первом абзаце вопрос нужно поэтому искать в сформированной материальными условиями на момент начала неолитической революции видовой психологии хомо сапиенс: средний человек, во-первых, считал возможным обеспечивать своё личное процветание за счёт других людей, подгребая максимум благ под свою личную задницу, во-вторых, полагал допустимым применять очень серьёзное насилие к другим людям, прежде всего в целях присвоения себе собственности и обеспечения власти над соплеменниками, даруемой всё той же собственностью. Только через констатацию этой особенности вида мы можем объяснить движение человечества по пути развития через ряд типов эксплуататорских обществ и действие «основного закона общественных изменений», согласно которому «производственные отношения должны обязательно соответствовать характеру производительных сил». Ведь по здравому размышлению это очень окольный путь (служащие важнейшим источником развития общества конфликты за собственность и статус - в рамках классовой борьбы или между эксплуататорами - являют собой хаос, а хаотическая система развивается медленнее упорядоченной) и чреват он огромными издержками в виде материальных и людских потерь и грандиозного совокупного человеческого страдания (причём для всех без исключения членов общества, включая и самих эксплуататоров).
Является ли такое утверждение биологизаторством? Ничуть не большим, чем утверждение, что рост производительных сил начинается и продолжается вследствие желания человека удовлетворять свои биологические потребности возможно полнее. Человеку нужно потреблять пищу, и это материальный факт. Человек эпохи верхнего палеолита не терзался необходимостью навернуть камнем по голове представителю соседнего племени, если вставал вопрос о том, кому из них сегодня удастся пообедать - и это тоже материальный факт. А после неолитической революции такое же отношение распространилось и на членов уже своего сообщества.
Является ли такое утверждение метафизикой и подпеванием любителям порассуждать о «неизменной человеческой природе», якобы делающей коммунизм невозможным? Разумеется, нет; напротив, оно как раз и даёт против таких любителей единственное безотказное оружие. Человек как вид эволюционирует, равно как и другие виды живых существ; под действием материального и идейного его окружения происходит эволюция его психики, его сознания; и вот даже сегодня, в чудовищных условиях капитализма, значительная часть людей просто из моральных соображений ещё сто раз подумает, прежде чем бить другого человека камнем по голове, а кому-то даже и мух бить немного неудобно. Новый человек и коммунизм возможны именно благодаря изменяющейся «человеческой природе» - в условиях материального изобилия и имея на руках полный анализ трагического опыта человеческой истории люди перестанут бить друг друга по голове, даже случайно оказываясь маленькими коллективами в каких-то первобытных ситуациях, типа затерявшегося в океане плота и разбившегося на другой планете корабля. Перечисленные же мною выше примеры неклассовых обществ позднего неолита и бронзового века, постоянно сопровождавшая человечество мечта о справедливом обществе, попытки искусственного создания эгалитарных обществ до появления марксизма (иезуитский Парагвай и Парагвай Франсии и Лопесов, а в меньшем масштабе - некоторые религиозные секты и эксперименты Оуэна) доказывают, что скрытый потенциал для строительства коммунизма человек имел с самого начала своей классовой истории.
Ещё один важный момент, касающийся в том числе формационной теории. Классовая борьба и понятие о классовом интересе - главный мотор, заставляющий работать общественно-экономический механизм - обладают именно психологической подоплёкой: ведь собственно биологические нужды угнетённых в большинстве случаев (хотя и не всегда) более-менее удовлетворяются, а на борьбу чаще поднимаются вовсе не те люди, которые максимально угнетены и лишены возможности удовлетворять даже свои базовые потребности. Тот, кто борется, редко борется за миску супа и возможность прожить ещё один день - нет, куда чаще его возмущает неравный с господином статус, пусть в том числе и в форме «почему мне одна миска супа, а ему десять и ещё миски золотые?!». То, что это мало кто замечает - очень странно; возможно, здесь и лежат причины столь слабой проработки марксистского представления об интересе.
Забавно, что учебники этот момент в общем-то пытаются раскрыть. Однако у Константинова (в параграфе об обратном воздействии сознания на бытие) вместо разъяснения сути проблемы имеется пачка цитат, а также гнев против буржуазных социологов, приписывающих марксизму экономический автоматизм, и меньшевиков, охотно принимающих оный автоматизм как свою действительную идею. Корнфорт же (в главе о надстройке) первоначально строит довольно вычурную конструкцию - «люди думают, что борются за взгляды и учреждения, но на самом деле таким образом преломляется их объективный экономический интерес» - но затем опять же повторяет с цитатами классиков, что экономический детерминизм - это неправильно, что экономика - хоть и главная активная причина происходящего с обществом, но отнюдь не единственная. Дальше этой констатации дело не идёт - и, как следствие, плохо прояснённый вопрос так и остаётся не понятым широкими массами сторонников коммунистической теории.
Подведу итог сказанному. Восстановив цепочку «биология -> психология -> экономика», мы не только заполняем одно из белых пятен марксистской теории, но и приходим к необходимости работать с человеческой психикой непосредственно - не полагаясь только на общественные условия, которые якобы всё сделают сами, и уж тем более не надеясь прийти к коммунизму посредством одного лишь наращивания производства материальных благ. Общественные условия, может, и действительно сами всё сделали бы с течением времени, но вы задолго до наступления того времени успеете проиграть, понадеявшись, допустим, на мирное врастание кулака в социализм или на армейскую элиту, якобы и помыслить не могущую о поиске каких-то эгоистических выгод в реставрации капиталистического строя.
Но это лишь первый итог, приложимый конкретно к формационной теории. На самом деле понимание зависимости экономики от психологии и других вышестоящих наук даёт и другие богатые плоды. Далее мы это ещё увидим.
б). Упрощённая модель формационной линейки. С помощью пятичленки мы можем примерно представить, как работал общественно-экономический механизм в масштабе всей человеческой истории. Как только нам требуется конкретика, лишь самую малость бóльшая - начинаются разнообразные проблемы. Как сегодня требуется улучшить модель?
Во-первых, в нынешней модели формации «равноправны» - то есть пятичленка воспринимается при знакомстве с ней просто как пять исторических периодов, так сказать, внутренне равных друг другу. Но ведь уже при минимальном размышлении бросается в глаза, что рабовладение, феодализм и капитализм отличаются друг от друга заметно меньше, чем любая из этих формаций - от социализма или коммунизма: в первом случае антагонистические классы и частная собственность налицо, а во втором они ликвидированы. Из этого на теоретическом уровне вытекает необходимость ввести понятие «надформации», как это сделал Харламенко. Первобытнообщинный строй остаётся сам себе формацией и надформацией; рабовладение, феодализм и капитализм мы объединяем в эксплуататорскую надформацию; социализм и коммунизм - в неэксплуататорскую надформацию. [Социализм я считаю самостоятельной формацией, а не каким-то переходным звеном или «первой фазой коммунизма», но об этом чуть позже].
Практический смысл такого деления понять тоже легко. Эксплуататорские формации по мере роста производительных сил переходят друг в друга без мировой «феодальной революции» или «буржуазной революции», хотя переход вполне может сопровождаться революциями локальными и другими общественными потрясениями. Это происходит потому, что при смене этих формаций один господствующий класс просто сменяется другим господствующим классом (то есть сохраняется важнейший принцип устройства общества - эксплуатация одних людей другими), и, более того, зачастую эти классы ещё и весьма близкородственны - рабовладелец (или его сын, его внук) достаточно легко может превратиться в феодала, феодал или его потомок - в капиталиста.
А вот надформационный барьер эволюционным путём взять нельзя. Тут ликвидируется сам принцип эксплуатации и вместе с ним власть представителей господствующих классов над прочим обществом. Но свой особый статус господа добровольно не уступят и будут защищать его до последней возможности. И, таким образом, только мировая революция в той или иной насильственной форме позволит социализму победить в масштабах планеты. Утверждение это для большевиков, разумеется, не ново, но ясность его понимания в последние десятилетия всё более утрачивалась, особенно когда выяснилось, что переход эксплуататорских формаций друг в друга не столь революционен, как виделось первоначально. Введение в теорию понятия надформации - не самый важный, но тоже хороший способ освежить забываемое знание.
Во-вторых, модель не слишком интересуется понятием подформации (или фазы, или стадии). То есть, например, вроде как понятно, что рабовладение в Древнем царстве Египта и в эпоху расцвета Римской Империи - две огромные разницы или что более-менее стандартный феодализм на последнем этапе своего развития обычно становится абсолютизмом. Практически, однако, дробления всех формаций на фазы мы в теории в явном виде не наблюдаем. А это нужно не только потому, что Ленин именно в явном виде обозначил империализм как «высшую стадию капитализма», или потому, что социализм считается «первой фазой коммунизма», но и потому, что нам в принципе требуется уметь разбираться с линейностью/нелинейностью исторического развития, с понятием прогрессивности и вообще в особенностях работы общественно-экономического механизма куда лучше, чем сейчас.
В-третьих, нужно больше акцентировать внимание людей на том факте, что определяющий признак формации - господствующий способ производства. Те или иные элементы рабовладения и феодализма прекрасно сохраняются и при капитализме, иногда играя в конкретном обществе довольно весомую роль, а пережитки феодализма и капитализма не просто могут сохраняться при социализме, но и способны угрожать его существованию. И хотя по большому счёту это претензия не к теории (которая это отлично знает и даже утверждает, что в идеально чистом виде формации на практике, возможно, вообще никогда не встречаются), а к её нерадивым адептам (готовым, например, утверждать, что в Гражданской войне в США капиталистическое государство воевало с рабовладельческим, или отказывать социализму в праве называться социализмом, если где-то в среднеазиатских республиках начальство не совсем ещё отучилось от феодальных замашек), но раз ошибка в понимании распространена, то о её устранении следует позаботиться особо.
В-четвёртых, нелинейность движения разных обществ по цепочке формаций теория даже в общем и не отрицает, но, как и в случае с ролью психологии (воздействием сознания на бытие), почти ничего осмысленного с этим фактом не делает. Так, очень многие общества не проходили рабовладельческую формацию, вместо этого переходя из первобытнообщинного строя транзитом через военную демократию прямиком в феодализм. (К слову, статус военной демократии в цепочке формаций следовало бы выяснить отдельно, и это тоже не такой уж отвлечённый вопрос, учитывая современный феномен трайбализма). Капитализм и социализм осмысленно занимались прогрессорством (понятно, вкладывая в это понятие качественно различное содержание) - первый превращал в капиталистическую периферию общества, находившиеся на дофеодальной стадии развития, второй устанавливал в феодальных обществах социалистические порядки. Разные государства находятся в одной и той же формации на протяжении совершенно неодинаковых временных промежутков. Общества, официально принадлежащие к одной формации, могут быть весьма различны не только внешне (как общества капиталистического ядра и капиталистической периферии), но и внутренне (рабовладельческие Древний Египет и Месопотамия, феодальные Франция и Китай, неолиберальные и кейнсианские капиталистические государства). Трансформация капиталистических государств из разнообразных буржуазных демократий в разнообразные буржуазные диктатуры (включая такую специфическую её форму, как фашизм) и обратно происходит без видимого наличия какого-то общего закона на сей счёт. Аналогичное можно сказать и о социалистических обществах, причём дело там усугубляется отсутствием какой бы то ни было минимально внятной теории развития социализма - но об этом мы поговорим в части про научный коммунизм.
На этом месте мы опять возвращаемся к теме зависимости экономики от различных факторов, которые недооценивает марксизм. Да, способ производства - ведущий фактор общественной эволюции, но можно ли достаточно хорошо понять общественное развитие на относительно малых временных промежутках, отбрасывая как несущественные, например, природно-географический фактор, фактор государственного вмешательства, фактор сознательного действия, фактор целостности мира на поздних этапах развития? Эти вопросы мы ещё обсудим, а здесь я хочу зафиксировать один важный вывод: если нелинейность в развитии обществ налицо просто по факту, значит, на эти общества влияет отнюдь не единственный значимый фактор - и, кстати сказать, вывод этот прекрасно согласуется со всеми любимой диалектикой, предписывающей искать максимум взаимосвязей и определять существенные и несущественные зависимости смотря по стоящим перед нами целям и задачам. А для цели построения коммунизма решить задачу детального понимания общественной эволюции очень полезно.
Из сказанного, в свою очередь, следует, что мы не можем тупо и бездумно пользоваться понятием «прогрессивности» данного конкретного общества (то есть господством внутри него такого способа производства, который позволяет производить больше благ) как чем-то таким, что непременно приближает победу коммунизма в планетарном масштабе - ведь вместо этого «прогрессивное» общество при удачном для его хозяев раскладе способно тормозить дальнейшее развитие и самого себя, и особенно окружающего мира. Тем более мы не можем считать, что раз общество «прогрессивное» - значит, оно «хорошее» (то есть такое, что производит меньше страдания на душу населения); от настолько неправильного понимания проблемы нерадивых неофитов предостерегает сама теория, но не всегда успешно.
Подводя черту под пунктом «2б», повторю, что перед нами стоит задача понять работу общественных механизмов настолько хорошо, чтобы уметь найти более короткий путь к коммунизму хотя бы приблизительно, и притом постараться минимизировать издержки в виде совокупного общественного страдания. Исходя из этой задачи, нужно разработать более сложное, лучше отражающее реальность представление о линейке общественно-экономических формаций.
в). Социализм как «переходная фаза». Я не буду здесь рассматривать весь тернистый путь появления и изменения понятий «переходный период», «социализм», «коммунизм». Для понимания сути проблемы достаточно констатировать, что сегодня коммунистическая теория (и формационная вслед за ней) рассматривают социализм как нечто неполноценное - не как обычную самостоятельную общественно-экономическую формацию (ОЭФ), а то как переходный этап между капитализмом и коммунизмом, то как «первую фазу коммунизма». Позиция эта аргументируется тем, что средства производства обобществлены и при социализме, и при коммунизме, а также тем, что способ производства в этих формациях одинаковый. Иногда добавляются ещё такие аргументы: и социализм, и коммунизм - это общества трудящихся; социализм носит неустойчивый характер и с течением времени должен переходить в коммунизм.
Все перечисленные аргументы совершенно несостоятельны. Так, наличие частной собственности на средства производства отчего-то ничуть не мешает выделять три разных ОЭФ внутри эксплуататорской надформации. Все три эксплуататорских ОЭФ можно замечательно называть «обществом эксплуататоров». Каждую из эксплуататорских ОЭФ прекрасно можно назвать «переходной» - а чего, рабовладение должно переходить в феодализм, феодализм - в капитализм, капитализм - в социализм. То есть мы видим, что к эксплуататорским формациям теоретики подходят с одной меркой, а к неэкспулататорским - почему-то совсем с другой.
Остаётся самый «сильный» аргумент об «одинаковом способе производства». Однако утверждение об «одинаковости» - откровенный бред, прокатывающий лишь потому, что люди даже не пытаются задуматься над смыслом произносимых слов. Мы помним, что «способ производства» представляет собой пару «производительные силы + производственные отношения». При социализме производительные силы явно недостаточны для гарантированного удовлетворения всех разумных потребностей всех граждан, при коммунизме - в целом достаточны. Естественным образом это отражается на производственных отношениях - при социализме налицо товарно-денежные отношения, которыми охвачены и мотивируются все граждане (более того, этим способом средний гражданин мотивируется в первую очередь), при коммунизме товарно-денежные отношения ликвидируются, а вместе с ними полностью ликвидируется и денежный способ мотивации. О каком «одинаковом способе производства» тут можно говорить?
Есть ещё «практический» аргумент - мол, социализм нужно считать чем-то неполноценным, чтобы побыстрее его проскочить и не соблазнять граждан падением обратно в капиталистическую скверну. Я полагаю, что это чистый идеализм. Социализм необходим нам не только для развития производительных сил до коммунистического уровня (что само по себе очень непростая задача - нельзя забывать, что мы должны мыслить планетарными масштабами), но и чтобы полностью истребить в сознании восьми миллиардов человек все пережитки эксплуататорской эпохи. Процесс этот, как показала нам практика, требует весьма продолжительного времени и обстоятельной всесторонней политики, а искусственная торопливость здесь ничуть не помогает - политика военного коммунизма соврать не даст.
Таким образом, социализм необходимо рассматривать как полноценную общественно-экономическую формацию, первую в ряду неэксплуататорских формаций, и проявлять больше интереса к разработке нормальной теории социализма, благо практики для этого наработано предостаточно. Вопрос же о статусе социализма как самостоятельной ОЭФ настолько невелик и ясен, что я счёл возможным не обозначать проблему, как в других случаях, а сразу же её здесь решить.
[В следующий раз закончим с истматом - во второй половине будет о классовой теории и о других, помимо чистой экономики, факторах, заставляющих работать общественно-экономический механизм].
Исторический материализм - это логическое продолжение диалектического: истмат применяет материалистические положения к истории человеческого общества, что позволяет установить наиболее общие законы развития последнего. Как следствие, истмат наряду с достоинствами наследует и недостатки диамата, и, конечно, не обходится без недостатков собственных. О чём идёт речь?
1. Переоценка степени автоматизма развития общества. Законы природы, насколько нам сегодня известно, не меняются, и материализм справедливо исходит из этого принципа. Истмат переносит этот последний на человеческое общество. Объективные законы развития общества, возникающие на материальных основаниях, определённым образом формируют цели людей; если у какого-то человека всё же формируется цель «неправильная», не соответствующая уровню развития общества, то законы ставят непреодолимый барьер на пути её реализации; наконец, законы порождают неожиданные для людей результаты их действий, поскольку люди часто не в состоянии понять, как в действительности их желания с учётом имеющихся материальных факторов реализуются в общественной плоскости. Таким образом, на первый взгляд прямо-таки в античном духе постулируется, будто над сознательной деятельностью человека всегда властвуют силы рока, пусть и выступая в совершенно материалистическом обличье.
Квалифицированные марксисты прекрасно понимают, что неопытный неофит поймёт их именно так, и торопятся его поправить. Например, учебник Константинова 1951 года категорически возражает против уравнивания человеческого общества с природой и вытекающих из такового биологизаторских теорий вроде социал-дарвинизма, а затем заявляет, что объективные законы общества и сознательная деятельность людей диалектически сочетаются. Раскрыть смысл этого сочетания, однако, толком не удаётся: учебник отметает предположение, что человек может быть пассивен, и, полёживая на диване, спокойно ожидать, что гребень исторической волны благополучно вынесет его в общество будущего - и утверждает в противовес, что общественный закон непременно заставит человека действовать активно и, собственно, реализовывать этот закон в «нужном» направлении.
Ошибку заметить нетрудно: каждый конкретный гражданин, лежащий на диване в ожидании прихода коммунизма - а граждан таких мы видели и видим вокруг себя предостаточно - всегда может заявить, что ждёт пинка от общественного закона, поскольку, как мы видим из формулировки учебника, общественный закон остаётся главным и сам решает, когда ему кого пинать; а пока не пнул, ему, гражданину, и на диване вполне хорошо. Истмат в общем-то понимает и это, и потому делает следующий важный шаг, постулируя, что как только человечество обретает знание о существовании объективных законов развития общества, роль сознательного человеческого действия резко возрастает - в точности как открытие законов природы позволяет человеку эффективно их использовать в своих целях. Вывод этот на рубеже пятидесятых - шестидесятых годов даже породил выделение из истмата научного коммунизма (сознательной стратегии коммунистического действия по построению нового общества), но в полной мере в теории использован не был: одно дело - сказать, что сознательная деятельность имеет значение, но уже другое - разработать проблему роли сознательной деятельности человека в истории так же тщательно, как и проблему роли объективных материальных факторов. А без этой работы даже и квалифицированный марксист, несмотря на все произнесённые выше слова, будет тяготеть к трактовке происходящих процессов в духе вульгарной автоматизации, а уж неопытному неофиту и сам объективный закон велел.
У Корнфорта понимание проблемы опять-таки заметно лучше:
«Люди сами делают свою историю, - говорит Маркс, - но они её делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого».
Таково объективное условие и таковы рамки исторической деятельности людей. Однако эти обстоятельства, которые «даны им и перешли от прошлого», сами были созданы людьми. Раз, следовательно, мы можем понять экономические и классовые силы, которые создают сами люди в ходе своей исторической деятельности, и законы их действия, то мы можем понять и то, чего можно достичь и что надо сделать для достижения этого. Поэтому, будучи далёким от фаталистического бездействия, материалистическое понимание истории даёт программу действия.
Выделение последних слов - моё.
И тут уместно будет спросить, а чего мне вообще надо по этому пункту - ведь вот есть авторы, которые совсем близко подошли к требуемому балансу объективного закона и сознательного действия. Сдвинуть незримый ползунок ещё на одно деление по направлению к сознательности, что ли? Не слишком ли неопределённое желание? Но, как я написал чуть выше, одно дело - сказать, а совсем другое - руководствоваться сказанным в живой практике. Поскольку мы сейчас производим лишь краткий обзор недостатков теории, я не буду сильно углубляться и просто предложу вам вспомнить, насколько часто в советских исторических трудах встречается констатация вида «это было неизбежно», а насколько - «был возможен иной вариант»? По моим наблюдениям, альтернатива появляется на сцене исключительно в случае «такие-то эксплуататоры не вооружили народ, и потому потерпели поражение от внешнего врага», а вот неизбежность там присутствует постоянно.
Допустим, когда речь идёт об истории рабовладения и феодализма, это ещё не так страшно, да и аргументы за неизбежность чаще всё-таки оправданы, чем нет. Но вот вам пример из последнего тома брежневской «Истории Второй мировой войны»:
Одним из важнейших итогов второй мировой войны явился крах фашистских и милитаристских политических и экономических систем, их идеологии и военной организации. И это было неизбежно, ибо они, эти системы, олицетворяли самые реакционные общественные силы.
Ну раз неизбежно лишь потому, что реакция всегда обречена проиграть, так чего всё-таки ради тогда отдельному гражданину насмерть стоять под Москвой? Пусть кто-нибудь другой стоит насмерть, кого общественный закон пнул сильнее - а я лучше не буду чересчур уж рисковать без нужды и доживу до неизбежного краха фашизма лично... Причём аналогичная логика работает и для заводского рабочего, и для генерала, и для члена ЦК: «не напрягайся чрезмерно сам, пусть напрягаются другие, ведь история всё равно обрекла нас всех на победу». При наличии таких настроений и при такой предсказательной способности теории нужно ли нам удивляться победе в мировом масштабе на рубеже восьмидесятых - девяностых годов «самых реакционных общественных сил» и их торжеству, продолжающемуся до сегодняшнего дня?
Это - что касается проблемы автоматизма развития общества в целом. Но проблема эта разлита буквально по всей коммунистической теории, и дальше мы постоянно будем наблюдать частные примеры её пагубного влияния.
2. Недоработанность формационной теории. Марксизм справедливо утверждает, что важнейшим фактором, определяющим облик общества на очередной ступени его развития, является способ производства - то есть уровень развития производительных сил (в самом общем виде - орудия производства и люди, умеющие ими пользоваться) и производственных отношений (тип организации, которую образуют люди для производства требуемых им благ). Каждый новый тип производственных отношений «стихийно», «бессознательно» порождается возросшим уровнем производительных сил. А способ производства, экономика в целом («базис») порождает в обществе характерные политические, идеологические, правовые, культурные, моральные и прочие явления («надстройка»), причём надстройка, в свою очередь, способна оказывать обратное (прогрессивное или реакционное) воздействие на базис, хотя и ограничена им в известных рамках. Таким образом, возникает цепочка типов обществ, сменяющих друг друга по мере развития производительных сил. На сегодня общепринятый вариант этой цепочки таков: первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм; «первой фазой» последнего является социализм. В обиходе данная схема называется «пятичленкой». На уровне «плюс-минус лапоть» она верна, но можем ли мы сегодня, почти век спустя после её принятия, удовлетворяться подобным уровнем?
а). Устранение психологии из общественно-экономического механизма. Начнём с природы связи между производительными силами и производственными отношениями, каковая природа носит в учении весьма неопределённый характер. Назвав такую связь «стихийной», мы просто пытаемся отделаться от более чётких объяснений. Ведь экономические законы отнюдь не спущены в наше общество с небес. Почему появление прибавочного продукта и разделения труда непременно должно было «стихийно» породить частную собственность, торговлю, классы, войны, движение по линейке эксплуататорских формаций - а не вызвать так же «стихийно» банальное увеличение эгалитарных коллективов производителей с сохранением общих прав на производимые блага? Если учесть, что отдельные примеры именно второго варианта у нас имеются (Чатал-Хююк, Хараппа, инкская империя), то вопрос этот носит даже и не совсем отвлечённый характер.
Здесь необходимо озвучить некий трюизм, который почему-то на практике постоянно забывается. Как законы химии в известной мере зависят от законов физики, а законы биологии - от законов химии, так и законы психологии зависят от законов биологии, а законы экономики - от законов психологии. На всякий случай я напомню, что психика налицо не только у древних людей, но и у животных, а вот экономика в смысле «систематическая хозяйственная деятельность общества», кроме современных людей, встречается у считанного числа видов животных, поэтому что тут первично, а что вторично, даже сомневаться как-то странно.
И ответ на заданный в первом абзаце вопрос нужно поэтому искать в сформированной материальными условиями на момент начала неолитической революции видовой психологии хомо сапиенс: средний человек, во-первых, считал возможным обеспечивать своё личное процветание за счёт других людей, подгребая максимум благ под свою личную задницу, во-вторых, полагал допустимым применять очень серьёзное насилие к другим людям, прежде всего в целях присвоения себе собственности и обеспечения власти над соплеменниками, даруемой всё той же собственностью. Только через констатацию этой особенности вида мы можем объяснить движение человечества по пути развития через ряд типов эксплуататорских обществ и действие «основного закона общественных изменений», согласно которому «производственные отношения должны обязательно соответствовать характеру производительных сил». Ведь по здравому размышлению это очень окольный путь (служащие важнейшим источником развития общества конфликты за собственность и статус - в рамках классовой борьбы или между эксплуататорами - являют собой хаос, а хаотическая система развивается медленнее упорядоченной) и чреват он огромными издержками в виде материальных и людских потерь и грандиозного совокупного человеческого страдания (причём для всех без исключения членов общества, включая и самих эксплуататоров).
Является ли такое утверждение биологизаторством? Ничуть не большим, чем утверждение, что рост производительных сил начинается и продолжается вследствие желания человека удовлетворять свои биологические потребности возможно полнее. Человеку нужно потреблять пищу, и это материальный факт. Человек эпохи верхнего палеолита не терзался необходимостью навернуть камнем по голове представителю соседнего племени, если вставал вопрос о том, кому из них сегодня удастся пообедать - и это тоже материальный факт. А после неолитической революции такое же отношение распространилось и на членов уже своего сообщества.
Является ли такое утверждение метафизикой и подпеванием любителям порассуждать о «неизменной человеческой природе», якобы делающей коммунизм невозможным? Разумеется, нет; напротив, оно как раз и даёт против таких любителей единственное безотказное оружие. Человек как вид эволюционирует, равно как и другие виды живых существ; под действием материального и идейного его окружения происходит эволюция его психики, его сознания; и вот даже сегодня, в чудовищных условиях капитализма, значительная часть людей просто из моральных соображений ещё сто раз подумает, прежде чем бить другого человека камнем по голове, а кому-то даже и мух бить немного неудобно. Новый человек и коммунизм возможны именно благодаря изменяющейся «человеческой природе» - в условиях материального изобилия и имея на руках полный анализ трагического опыта человеческой истории люди перестанут бить друг друга по голове, даже случайно оказываясь маленькими коллективами в каких-то первобытных ситуациях, типа затерявшегося в океане плота и разбившегося на другой планете корабля. Перечисленные же мною выше примеры неклассовых обществ позднего неолита и бронзового века, постоянно сопровождавшая человечество мечта о справедливом обществе, попытки искусственного создания эгалитарных обществ до появления марксизма (иезуитский Парагвай и Парагвай Франсии и Лопесов, а в меньшем масштабе - некоторые религиозные секты и эксперименты Оуэна) доказывают, что скрытый потенциал для строительства коммунизма человек имел с самого начала своей классовой истории.
Ещё один важный момент, касающийся в том числе формационной теории. Классовая борьба и понятие о классовом интересе - главный мотор, заставляющий работать общественно-экономический механизм - обладают именно психологической подоплёкой: ведь собственно биологические нужды угнетённых в большинстве случаев (хотя и не всегда) более-менее удовлетворяются, а на борьбу чаще поднимаются вовсе не те люди, которые максимально угнетены и лишены возможности удовлетворять даже свои базовые потребности. Тот, кто борется, редко борется за миску супа и возможность прожить ещё один день - нет, куда чаще его возмущает неравный с господином статус, пусть в том числе и в форме «почему мне одна миска супа, а ему десять и ещё миски золотые?!». То, что это мало кто замечает - очень странно; возможно, здесь и лежат причины столь слабой проработки марксистского представления об интересе.
Забавно, что учебники этот момент в общем-то пытаются раскрыть. Однако у Константинова (в параграфе об обратном воздействии сознания на бытие) вместо разъяснения сути проблемы имеется пачка цитат, а также гнев против буржуазных социологов, приписывающих марксизму экономический автоматизм, и меньшевиков, охотно принимающих оный автоматизм как свою действительную идею. Корнфорт же (в главе о надстройке) первоначально строит довольно вычурную конструкцию - «люди думают, что борются за взгляды и учреждения, но на самом деле таким образом преломляется их объективный экономический интерес» - но затем опять же повторяет с цитатами классиков, что экономический детерминизм - это неправильно, что экономика - хоть и главная активная причина происходящего с обществом, но отнюдь не единственная. Дальше этой констатации дело не идёт - и, как следствие, плохо прояснённый вопрос так и остаётся не понятым широкими массами сторонников коммунистической теории.
Подведу итог сказанному. Восстановив цепочку «биология -> психология -> экономика», мы не только заполняем одно из белых пятен марксистской теории, но и приходим к необходимости работать с человеческой психикой непосредственно - не полагаясь только на общественные условия, которые якобы всё сделают сами, и уж тем более не надеясь прийти к коммунизму посредством одного лишь наращивания производства материальных благ. Общественные условия, может, и действительно сами всё сделали бы с течением времени, но вы задолго до наступления того времени успеете проиграть, понадеявшись, допустим, на мирное врастание кулака в социализм или на армейскую элиту, якобы и помыслить не могущую о поиске каких-то эгоистических выгод в реставрации капиталистического строя.
Но это лишь первый итог, приложимый конкретно к формационной теории. На самом деле понимание зависимости экономики от психологии и других вышестоящих наук даёт и другие богатые плоды. Далее мы это ещё увидим.
б). Упрощённая модель формационной линейки. С помощью пятичленки мы можем примерно представить, как работал общественно-экономический механизм в масштабе всей человеческой истории. Как только нам требуется конкретика, лишь самую малость бóльшая - начинаются разнообразные проблемы. Как сегодня требуется улучшить модель?
Во-первых, в нынешней модели формации «равноправны» - то есть пятичленка воспринимается при знакомстве с ней просто как пять исторических периодов, так сказать, внутренне равных друг другу. Но ведь уже при минимальном размышлении бросается в глаза, что рабовладение, феодализм и капитализм отличаются друг от друга заметно меньше, чем любая из этих формаций - от социализма или коммунизма: в первом случае антагонистические классы и частная собственность налицо, а во втором они ликвидированы. Из этого на теоретическом уровне вытекает необходимость ввести понятие «надформации», как это сделал Харламенко. Первобытнообщинный строй остаётся сам себе формацией и надформацией; рабовладение, феодализм и капитализм мы объединяем в эксплуататорскую надформацию; социализм и коммунизм - в неэксплуататорскую надформацию. [Социализм я считаю самостоятельной формацией, а не каким-то переходным звеном или «первой фазой коммунизма», но об этом чуть позже].
Практический смысл такого деления понять тоже легко. Эксплуататорские формации по мере роста производительных сил переходят друг в друга без мировой «феодальной революции» или «буржуазной революции», хотя переход вполне может сопровождаться революциями локальными и другими общественными потрясениями. Это происходит потому, что при смене этих формаций один господствующий класс просто сменяется другим господствующим классом (то есть сохраняется важнейший принцип устройства общества - эксплуатация одних людей другими), и, более того, зачастую эти классы ещё и весьма близкородственны - рабовладелец (или его сын, его внук) достаточно легко может превратиться в феодала, феодал или его потомок - в капиталиста.
А вот надформационный барьер эволюционным путём взять нельзя. Тут ликвидируется сам принцип эксплуатации и вместе с ним власть представителей господствующих классов над прочим обществом. Но свой особый статус господа добровольно не уступят и будут защищать его до последней возможности. И, таким образом, только мировая революция в той или иной насильственной форме позволит социализму победить в масштабах планеты. Утверждение это для большевиков, разумеется, не ново, но ясность его понимания в последние десятилетия всё более утрачивалась, особенно когда выяснилось, что переход эксплуататорских формаций друг в друга не столь революционен, как виделось первоначально. Введение в теорию понятия надформации - не самый важный, но тоже хороший способ освежить забываемое знание.
Во-вторых, модель не слишком интересуется понятием подформации (или фазы, или стадии). То есть, например, вроде как понятно, что рабовладение в Древнем царстве Египта и в эпоху расцвета Римской Империи - две огромные разницы или что более-менее стандартный феодализм на последнем этапе своего развития обычно становится абсолютизмом. Практически, однако, дробления всех формаций на фазы мы в теории в явном виде не наблюдаем. А это нужно не только потому, что Ленин именно в явном виде обозначил империализм как «высшую стадию капитализма», или потому, что социализм считается «первой фазой коммунизма», но и потому, что нам в принципе требуется уметь разбираться с линейностью/нелинейностью исторического развития, с понятием прогрессивности и вообще в особенностях работы общественно-экономического механизма куда лучше, чем сейчас.
В-третьих, нужно больше акцентировать внимание людей на том факте, что определяющий признак формации - господствующий способ производства. Те или иные элементы рабовладения и феодализма прекрасно сохраняются и при капитализме, иногда играя в конкретном обществе довольно весомую роль, а пережитки феодализма и капитализма не просто могут сохраняться при социализме, но и способны угрожать его существованию. И хотя по большому счёту это претензия не к теории (которая это отлично знает и даже утверждает, что в идеально чистом виде формации на практике, возможно, вообще никогда не встречаются), а к её нерадивым адептам (готовым, например, утверждать, что в Гражданской войне в США капиталистическое государство воевало с рабовладельческим, или отказывать социализму в праве называться социализмом, если где-то в среднеазиатских республиках начальство не совсем ещё отучилось от феодальных замашек), но раз ошибка в понимании распространена, то о её устранении следует позаботиться особо.
В-четвёртых, нелинейность движения разных обществ по цепочке формаций теория даже в общем и не отрицает, но, как и в случае с ролью психологии (воздействием сознания на бытие), почти ничего осмысленного с этим фактом не делает. Так, очень многие общества не проходили рабовладельческую формацию, вместо этого переходя из первобытнообщинного строя транзитом через военную демократию прямиком в феодализм. (К слову, статус военной демократии в цепочке формаций следовало бы выяснить отдельно, и это тоже не такой уж отвлечённый вопрос, учитывая современный феномен трайбализма). Капитализм и социализм осмысленно занимались прогрессорством (понятно, вкладывая в это понятие качественно различное содержание) - первый превращал в капиталистическую периферию общества, находившиеся на дофеодальной стадии развития, второй устанавливал в феодальных обществах социалистические порядки. Разные государства находятся в одной и той же формации на протяжении совершенно неодинаковых временных промежутков. Общества, официально принадлежащие к одной формации, могут быть весьма различны не только внешне (как общества капиталистического ядра и капиталистической периферии), но и внутренне (рабовладельческие Древний Египет и Месопотамия, феодальные Франция и Китай, неолиберальные и кейнсианские капиталистические государства). Трансформация капиталистических государств из разнообразных буржуазных демократий в разнообразные буржуазные диктатуры (включая такую специфическую её форму, как фашизм) и обратно происходит без видимого наличия какого-то общего закона на сей счёт. Аналогичное можно сказать и о социалистических обществах, причём дело там усугубляется отсутствием какой бы то ни было минимально внятной теории развития социализма - но об этом мы поговорим в части про научный коммунизм.
На этом месте мы опять возвращаемся к теме зависимости экономики от различных факторов, которые недооценивает марксизм. Да, способ производства - ведущий фактор общественной эволюции, но можно ли достаточно хорошо понять общественное развитие на относительно малых временных промежутках, отбрасывая как несущественные, например, природно-географический фактор, фактор государственного вмешательства, фактор сознательного действия, фактор целостности мира на поздних этапах развития? Эти вопросы мы ещё обсудим, а здесь я хочу зафиксировать один важный вывод: если нелинейность в развитии обществ налицо просто по факту, значит, на эти общества влияет отнюдь не единственный значимый фактор - и, кстати сказать, вывод этот прекрасно согласуется со всеми любимой диалектикой, предписывающей искать максимум взаимосвязей и определять существенные и несущественные зависимости смотря по стоящим перед нами целям и задачам. А для цели построения коммунизма решить задачу детального понимания общественной эволюции очень полезно.
Из сказанного, в свою очередь, следует, что мы не можем тупо и бездумно пользоваться понятием «прогрессивности» данного конкретного общества (то есть господством внутри него такого способа производства, который позволяет производить больше благ) как чем-то таким, что непременно приближает победу коммунизма в планетарном масштабе - ведь вместо этого «прогрессивное» общество при удачном для его хозяев раскладе способно тормозить дальнейшее развитие и самого себя, и особенно окружающего мира. Тем более мы не можем считать, что раз общество «прогрессивное» - значит, оно «хорошее» (то есть такое, что производит меньше страдания на душу населения); от настолько неправильного понимания проблемы нерадивых неофитов предостерегает сама теория, но не всегда успешно.
Подводя черту под пунктом «2б», повторю, что перед нами стоит задача понять работу общественных механизмов настолько хорошо, чтобы уметь найти более короткий путь к коммунизму хотя бы приблизительно, и притом постараться минимизировать издержки в виде совокупного общественного страдания. Исходя из этой задачи, нужно разработать более сложное, лучше отражающее реальность представление о линейке общественно-экономических формаций.
в). Социализм как «переходная фаза». Я не буду здесь рассматривать весь тернистый путь появления и изменения понятий «переходный период», «социализм», «коммунизм». Для понимания сути проблемы достаточно констатировать, что сегодня коммунистическая теория (и формационная вслед за ней) рассматривают социализм как нечто неполноценное - не как обычную самостоятельную общественно-экономическую формацию (ОЭФ), а то как переходный этап между капитализмом и коммунизмом, то как «первую фазу коммунизма». Позиция эта аргументируется тем, что средства производства обобществлены и при социализме, и при коммунизме, а также тем, что способ производства в этих формациях одинаковый. Иногда добавляются ещё такие аргументы: и социализм, и коммунизм - это общества трудящихся; социализм носит неустойчивый характер и с течением времени должен переходить в коммунизм.
Все перечисленные аргументы совершенно несостоятельны. Так, наличие частной собственности на средства производства отчего-то ничуть не мешает выделять три разных ОЭФ внутри эксплуататорской надформации. Все три эксплуататорских ОЭФ можно замечательно называть «обществом эксплуататоров». Каждую из эксплуататорских ОЭФ прекрасно можно назвать «переходной» - а чего, рабовладение должно переходить в феодализм, феодализм - в капитализм, капитализм - в социализм. То есть мы видим, что к эксплуататорским формациям теоретики подходят с одной меркой, а к неэкспулататорским - почему-то совсем с другой.
Остаётся самый «сильный» аргумент об «одинаковом способе производства». Однако утверждение об «одинаковости» - откровенный бред, прокатывающий лишь потому, что люди даже не пытаются задуматься над смыслом произносимых слов. Мы помним, что «способ производства» представляет собой пару «производительные силы + производственные отношения». При социализме производительные силы явно недостаточны для гарантированного удовлетворения всех разумных потребностей всех граждан, при коммунизме - в целом достаточны. Естественным образом это отражается на производственных отношениях - при социализме налицо товарно-денежные отношения, которыми охвачены и мотивируются все граждане (более того, этим способом средний гражданин мотивируется в первую очередь), при коммунизме товарно-денежные отношения ликвидируются, а вместе с ними полностью ликвидируется и денежный способ мотивации. О каком «одинаковом способе производства» тут можно говорить?
Есть ещё «практический» аргумент - мол, социализм нужно считать чем-то неполноценным, чтобы побыстрее его проскочить и не соблазнять граждан падением обратно в капиталистическую скверну. Я полагаю, что это чистый идеализм. Социализм необходим нам не только для развития производительных сил до коммунистического уровня (что само по себе очень непростая задача - нельзя забывать, что мы должны мыслить планетарными масштабами), но и чтобы полностью истребить в сознании восьми миллиардов человек все пережитки эксплуататорской эпохи. Процесс этот, как показала нам практика, требует весьма продолжительного времени и обстоятельной всесторонней политики, а искусственная торопливость здесь ничуть не помогает - политика военного коммунизма соврать не даст.
Таким образом, социализм необходимо рассматривать как полноценную общественно-экономическую формацию, первую в ряду неэксплуататорских формаций, и проявлять больше интереса к разработке нормальной теории социализма, благо практики для этого наработано предостаточно. Вопрос же о статусе социализма как самостоятельной ОЭФ настолько невелик и ясен, что я счёл возможным не обозначать проблему, как в других случаях, а сразу же её здесь решить.
[В следующий раз закончим с истматом - во второй половине будет о классовой теории и о других, помимо чистой экономики, факторах, заставляющих работать общественно-экономический механизм].