Предисловие к ненаписанному учению необольшевизма, ч. 9(1)
Продолжаем про научный коммунизм. Предполагалось, что весь остаток удастся запихнуть в одну часть, но нет, не удалось. Так что будет ещё последняя. А пока вот:
https://vk.com/@marche_des_femmes-predislovie-k-nenapisannomu-ucheniu-neobolshevizma-ch-9
Лучше читать там, там оформлено, для остальных дублирую тут. В два приёма, потому что в один не влезает. Комментарии открываю там и там, потому что, в принципе, можно оба пункта рассматривать как отдельные темы.
4. Неудовлетворительное состояние теории революции. Этот комплекс проблем очень велик, и по нему одному следовало бы писать большую работу. Здесь я выскажусь возможно более кратко.
Представление о революции как о средстве, необходимом для построения коммунистического общества, зародилось задолго до марксизма. Например, у французского утописта Жана Мелье эта идея представлена ещё в начале XVIII века. Любопытно, что это первичное понимание революции («а хорошо бы всем угнетённым сговориться и вместе скинуть злобных тиранов») и сейчас представлено в левой тусовке весьма широко. Впрочем, тьма народу задерживается вообще на каждой ступени совершенствования революционной теории - среди номинальных коммунистов свои поклонники есть у идей XVIII века, XIX, начала XX. Экономии времени ради предлагаю вам самим соотносить далее каждый новый этап развития теории с его современными поклонниками, а я это дело отложу на будущее, всё-таки мы сейчас не обо всяких отсталых товарищах говорим.
Не буду останавливаться на более поздних французских утопистах, на Великой французской революции и Бабёфе и, идя широкими шагами, сразу скажу, что следующей ступенькой развития теории революции был начальный этап марксизма. В 1840-е годы Маркс и Энгельс создали формационную теорию (тогда - ещё в виде самых приблизительных, грубых набросков) и нашли первые доказательства тому, что развитие общества - это прежде всего развитие производительных сил, создающих и изменяющих те или иные производственные отношения и отношения в обществе в целом. Развившиеся к концу капитализма (как тогда предполагалось, конец этот уже близок) производительные силы породили сильно увеличившийся в численности и обнищавший из-за экономических интересов буржуазии пролетариат; а поскольку пролетариату было нечего терять, кроме своих цепей, а иного способа из цепей вырваться, кроме как революционно преобразовать общество и обобществить средства производства, у него, как предполагалось, не было, то ему и предписывалось вскоре совершить социалистическую революцию.
Время очень быстро показало, что эта концепция - пусть, в отличие от утопической, и ставшая уже научной - слишком примитивна, чтобы это работало в лоб: много сложнее оказался механизм общества, много выше - приспособляемость капитализма. Маркс и Энгельс участвовали в европейских революционных событиях 1848-1849 годов, осмысляли полученный опыт, затем анализировали и опыт Парижской коммуны. В марксизме постепенно появлялись представления о необходимости союза пролетариата и крестьянства, о диктатуре пролетариата как переходном между капитализмом и коммунизмом периоде, о партии как необходимом авангарде пролетариата, о необходимости не просто слома старой государственной машины, но замены её новой, революционной.
Капитализм тем временем перешёл в фазу классического империализма. Работавший уже в этих новых условиях Ленин:
- во-первых, развил и практически применил вышеперечисленные идеи марксизма;
- во-вторых, разработал понятие революционной ситуации (я на всякий случай напомню, что оно значительно сложнее упрощённой формулы «верхи не могут, низы не хотят»);
- в-третьих, открыл неравномерность развития капитализма и вывел из этого положения целый ряд важных для революционной теории следствий (о наибольшем шансе для революции не в самой передовой стране, а в самом слабом звене империалистической цепи; о неодновременности революций в разных странах, а значит, и о построении социализма на начальном этапе лишь в одной стране; о разнообразии национальных путей строительства социализма, включая и возможность прыжков через формацию);
- в-четвёртых, собственной практикой доказал, что между капитализмом и коммунизмом стоит не только переходный этап, но также и этап социализма (а стало быть, что революционный процесс внутри общества развивается длительно, на протяжении многих десятилетий - пусть социалистическая революция в политическом смысле слова уже совершена, но к коммунистическому устройству общества, к коммунистическому или хотя бы социалистическому сознанию большинства населения ещё двигаться и двигаться).
Дальнейшее развитие революционной теории, в общем, так и не было серьёзно обобщено. Антиленинская концепция Троцкого «немедленно делаем революцию во всём мире, плевать, что нам нечем, всё равно пытаемся делать и умираем» заведомо стоит вне марксизма (просто потому, что это глупость - нельзя что-то сделать, если для этого нет средств). Применённый на практике сталинский подход к революции оказался почему-то настолько неочевидным для потомков, что деятельность Сталина, в результате которой не только очень значительно расширился соцлагерь, но и получило мощный импульс мировое революционное движение, они даже не всегда догадываются признать именно распространением революции. Обобщать же сталинский подход теоретически в позднесоветские времена по понятным причинам было некому. А учебник Федосеева исповедует то, что условно называется «доктриной Брежнева» - и, как ни странно, тем самым перекликается со всевозможными концепциями партизанской борьбы (будь то классическая герилья или городская), даром что склонен рассматривать эти последние скорее как нечто маоистское, как всякий там левый оппортунизм вредного толка.
Произошедшая к девяностым годам контрреволюция оставила нас на руках с доктриной Брежнева по сути как с вершиной развития социалистической революционной теории. Это странно, но это так. Ходовые альтернативы признанию её в этом качестве - это либо целиком отвергнуть презренный ревизионизм и вернуться к Ленину, заставшему (и организовавшему) лишь самое-самое начало мирового социалистического революционного процесса, либо нести в массы всякую ерунду из серии «Сталин отказался от мировой революции, вот и нам тоже надо» или «…вот гад такой, предал дело коммунизма, да здравствует Лев Давыдыч, вперёд свергать империализьму по всему миру!». Все эти альтернативы не выглядят здравыми. Здоровая альтернатива - это рассмотреть доктрину Брежнева и сталинскую политику по существу, а затем оформить актуальную теорию революции - на основании сталинского, хрущёвского и брежневского подходов, на основании также и иного полученного нами опыта, а также с учётом концепции современной фазы империализма (с преобладанием финансового сектора), которую необходимо разработать отдельно. В рамках настоящей статьи самостоятельным творчеством такого рода я заниматься не буду, а лишь укажу те направления, в которых потребуется делать это в перспективе.
Что такое «доктрина Брежнева»? Это концепция внешней политики, согласно которой СССР любыми средствами защищает сферу своего доминирования (то есть обороняет соцлагерь и пресекает там попытки контрреволюции), но за её пределами вмешивается ограниченно. То есть Советский Союз может заключать экономические договоры со странами третьего мира, может поощрять их вставать на советскую сторону экономической помощью, политическими консультациями, даже военными советниками - но настоящую силу там не применяет, к революциям не подстрекает, серьёзной идейной борьбы не ведёт, в политический курс местных правительств почти не вмешивается и по большому счёту ждёт у моря погоды: случилась какая-нибудь антиимпериалистическая революция - хорошо; нет - да и ладно; а какую революция обретёт форму и содержание, тоже по большому счёту не важно, лишь бы эти страны дружили с нами, а не с империалистами или не с маоистами какими. Это, в сущности, означает, что революционные силы любой страны должны справляться с местными капиталистами и стоящей за их спинами мировой реакцией самостоятельно. Причём после гипотетической победы, которую героические революционеры всё же могут одержать в своей стране вопреки всему, для них мало что переменится. Соцлагерь, конечно, еду, врачей и строителей присылать будет, но банальную мотострелковую дивизию не пришлёт никогда в жизни, харам; а это означает слабую защищённость прогрессивного режима даже против внутренней контрреволюции, не говоря уж - перед лицом американского корпуса морской пехоты и аналогичных органов объединённого мирового империализма.
Учебник Федосеева, естественно, следует доктрине Брежнева и поэтому просто-таки переполнен духом невмешательства - «сами, сами, всё сами». Не могу в связи с этим не заметить, что внешний и внутренний шок от начавшегося в 1979 году непосредственного советского военно-политического вмешательства в дела Афганистана как раз и был вызван тем, что Союз настолько открытых и прямолинейных действий не предпринимал как минимум со времён Карибского кризиса, а то и со времён утверждения коммунистических сил у власти в Восточной Европе в конце сороковых годов. Хотя по факту ограниченным был не только советский контингент, но и степень советского вмешательства - а потому за пределы рассматриваемой нами брежневистской концепции афганская затея не слишком-то выбивалась.
Справедливости ради надо сказать, что известный смысл в доктрине Брежнева действительно имелся. Революционная и особенно антиколониальная инерция, вызванная победой сил социализма во Второй мировой войне, дальнейшим укреплением социалистического лагеря и надломом старых колониальных империй, тогда ещё продолжала действовать, даже несмотря на страшные диверсии Хрущёва - и это позволяло брежневскому Союзу не слишком вкладываться в идущий помимо него революционный процесс в колониальных и зависимых странах. А кащеева игла мирового империализма была спрятана именно там: чем больше стран отпадает от мировых рынков и вовлекается в торговый оборот со странами СЭВ, тем глубже кризис в империалистическом лагере, для которого рынки, сырьё, дешёвая рабочая сила - это жизнь. А угроза ядерной войны, быстро возрастающая при чрезмерно грубых действиях соцлагеря - это не такая угроза, к которой можно относиться слишком уж беззаботно, особенно принимая во внимание далеко ещё не залеченную Советским Союзом почти смертельную рану Великой Отечественной войны. Кроме того, активное участие в локальных войнах за третий мир и даже просто активное вовлечение в серьёзное социалистическое строительство в какой-нибудь Африке всё ещё являлось для соцлагеря достаточно тяжёлым грузом. Соцстраны по-прежнему были совокупно слабее буржуазного мира (по численности населения превосходившего их в разы), а развитие их экономической мощи было изрядно заторможено рыночными экспериментами. Рациональнее было поэтому применять по части мировой революции стратегию непрямых действий - ну её и применяли; не слишком качественно, конечно (то же самое можно было исполнить куда лучше), но империализму хватало. Рейганизм-тэтчеризм и прочие неолиберальные реформы в западных странах были, по сути, последним пароксизмом кризиса империализма; продержись Советский Союз ещё десяток лет - и он мог понемногу начинать подбирать плоды победы, которая сама упала бы нам в руки. Но мы вместо этого по собственной воле сдались погибавшему врагу и, позволив ему пожрать нас, подарили ему за наш счёт четыре лишних десятилетия жизни.
Тем не менее, вернуться к доктрине Брежнева в гипотетическом случае восстановления социализма на постсоветском пространстве мы бы не могли даже чисто технически, потому что это не какая-то универсальная революционная теория, а ситуативная политическая концепция (причём вовсе не безальтернативная даже в шестидесятые - восьмидесятые годы). Коренной её порок - это принципиальное предложение раздробленным революционерам всего мира опираться лишь на собственные чахлые силы. А столь неприятное само по себе предложение ещё и усугубляется: во-первых, тем, что не существует ни Интернационала, ни Коминформа, и даже съезды компартий проводятся раз в десятилетку по обещанию, а во-вторых, тем, что силы социализма по преимуществу представлены разнообразными ревизионистами, будь то официальная советская линия, маоизм, троцкизм или какой-нибудь красный чёрт с рогами, а попытки Кубы стать вторым социалистическим ядром и оказывать интернациональную помощь революционерам за свой счёт остаются всё же попытками объективно слабой страны и не могут повлиять на мировой расклад сил по-настоящему.
А между тем, посмотрев свежим взглядом на раннемарксистские идеи о неизбежности пролетарской революции в любой капстране, развившейся до уровня Англии XIX века, или даже на расчёты Интернационала 1920-х годов, ожидавшего, что любой кризис уровня ПМВ или Великой депрессии обязательно породит волну социалистических революций в разных странах, мы должны полностью отмести те и другие как чрезмерно оптимистические. Самостоятельная успешная социалистическая революция - ЧРЕЗВЫЧАЙНО редкое событие. Строго говоря, чистый пример такого рода за всю историю человечества у нас ровно один - наш собственный. В остальных случаях социалистические революции либо совершались непосредственно с нашей помощью, либо, как в случае с Кубой (тоже, впрочем, уникально редким), мы обеспечивали им помощь и выживание немедленно после их победы.
Редкость революций объясняется очень просто - силы господствующих классов (будь то военная сила или сила пропаганды; по Грамши - «сила принуждения» и «сила убеждения») несоизмеримо больше сил угнетённых классов даже в рамках одной страны и даже по состоянию на начало XX века и ранее. Состоявшийся же буржуазный интернационал и многократное увеличение за последние сто лет разрыва в силовых возможностях между господствующими и угнетёнными классами тем более запрещают нам рассчитывать на автоматические серии революций в разных странах при каких бы то ни было условиях вообще. Всё это не делает наше положение безнадёжным, свои шансы и лазейки у угнетённых всегда есть (собственно, ещё ленинское положение о революционной ситуации появилось на свет как результат трезвого рассмотрения неблагоприятного соотношения революционных и контрреволюционных сил - и уже оно, в сущности, постулирует возможность революции лишь в редких особых условиях), но, во всяком случае, изо всего сказанного налицо три очевидных вывода.
Первое. Революцию надо ценить. Она не произойдёт сама. Её надо тщательно готовить, сверх этого ещё долго ждать подходящих условий, помогать им складываться, и всё равно не факт, что из затеи хоть что-нибудь получится. А если уж что-то всё-таки получилось - нельзя бросать революционный проект и отворачиваться от него как от какого-то бракованного материала при первых же неудачах или несоответствиях вашим ожиданиям. Всегда проще исправить то, что уже есть, чем пытаться совершить революцию заново.
Второе. Это приговор всевозможным партизанским концепциям, которые я упоминал выше как зеркальное дополнение к доктрине Брежнева (ядро говорит - «старайтесь сами», партизаны отвечают - «рады стараться!»). Партизан никогда не будет достаточно силён, чтобы без внешней помощи сокрушить регулярную армию врага и прочно захватить власть хотя бы у себя в государстве. «Непобедимость партизан» - странный и даже дурацкий миф. Бесконечная цепь поражений партизан разматывалась на наших глазах и будет разматываться дальше, кто бы там что из поклонников партизанщины бодрого или утешительного ни говорил. Да, когда в мире нет социалистического ядра, то выбора может и не быть, и партизанскому движению придётся отправиться в джунгли в поисках одного революционного шанса из тысячи; но когда социалистическое ядро есть и оно активно, то самостоятельная герилья - это просто не метод.
И третье. Концепция социалистического ядра в практике мировой революции всегда должна быть по возможности доминирующей. В какие-то исторические моменты ядро может быть слабо и уходить в изоляцию, чтобы укрепить внутренние силы - это да. Но оно должно знать, что без него мировой революционный процесс не пойдёт. Любым революционерам всегда жизненно необходима внешняя помощь - как до совершения революции, так и после него. Враг - интернационален и решителен. Он не смотрит на межнациональные перегородки и не верит ни в «мирное сосуществование», ни в «экономическое соревнование», ни в «политику разрядки». Мы тоже должны быть интернациональны, причём не в смысле «каждый действует сам, а мы подбадриваем друг друга поощрительными выкриками», а в смысле твёрдого настроя на подлинно совместные и решительные действия.
А заключаются эти действия в неприятных для чьей-то национальной гордости или национального эгоизма вещах. Во-первых, требуется Интернационал, и притом централизованный, в рамках которого социалистическое ядро отдаёт другим партиям обязательные для исполнения директивы. Во-вторых, нужно полагаться на экспорт революции (включая и прямое военное вторжение, если мы достаточно сильны) в любую страну, где для этого созрели сами или сложились с нашей помощью определённые условия - то есть где имеются достаточно сильная местная компартия, некий заметный процент населения, который нас ждёт, внятное представление о будущем, которое они хотят строить вместе с нами, кризис господствующих классов и политической системы данной страны. В-третьих, следует быть готовыми к советизации вообще любого государства, которое представляет для нас военную угрозу и может напасть первым. Возможно, нас там никто особенно с цветами не ждёт, но, с другой стороны, кто-то наш всегда есть в наличии (а для нас важно именно его мнение), а правильная политика через несколько лет перетянет на нашу сторону основную часть населения. В-четвёртых, необходимо держать в уме возможно скорейшую интеграцию всех соцстран в состав одного государства (максимум - в пределах нескольких десятков лет после их появления). СССР и соцлагерь, заметьте себе это, образовались именно так. Это и есть первоначально ленинская (Красная Армия в ходе Гражданской войны не слишком-то уважала всякие «независимые Грузии»), а затем и сталинская мировая революция. Вместе коммунисты разных (пока ещё) стран - сила. А когда каждый «идёт своим собственным особым национальным путём» и какое-то время будет продолжать им идти даже после достижения коммунизма (а у Федосеева так и написано!), когда учебник научного коммунизма мухлюет с ленинскими цитатами, чтобы обосновать принципиальный запрет на экспорт революции (цитирует ленинскую речь с митинга июня 1918 года - о, воистину странно, что Ленин в такое время ругается на революционно настроенных товарищей!), то всё и будет заканчиваться так, как уже однажды закончилось.
Итого - современную теорию революции необходимо строить вокруг стержневой концепции социалистического ядра, и никак иначе. И в связи с этим приходит время поговорить о национальном вопросе, который у нас просто-таки чудовищно запущен…
https://vk.com/@marche_des_femmes-predislovie-k-nenapisannomu-ucheniu-neobolshevizma-ch-9
Лучше читать там, там оформлено, для остальных дублирую тут. В два приёма, потому что в один не влезает. Комментарии открываю там и там, потому что, в принципе, можно оба пункта рассматривать как отдельные темы.
4. Неудовлетворительное состояние теории революции. Этот комплекс проблем очень велик, и по нему одному следовало бы писать большую работу. Здесь я выскажусь возможно более кратко.
Представление о революции как о средстве, необходимом для построения коммунистического общества, зародилось задолго до марксизма. Например, у французского утописта Жана Мелье эта идея представлена ещё в начале XVIII века. Любопытно, что это первичное понимание революции («а хорошо бы всем угнетённым сговориться и вместе скинуть злобных тиранов») и сейчас представлено в левой тусовке весьма широко. Впрочем, тьма народу задерживается вообще на каждой ступени совершенствования революционной теории - среди номинальных коммунистов свои поклонники есть у идей XVIII века, XIX, начала XX. Экономии времени ради предлагаю вам самим соотносить далее каждый новый этап развития теории с его современными поклонниками, а я это дело отложу на будущее, всё-таки мы сейчас не обо всяких отсталых товарищах говорим.
Не буду останавливаться на более поздних французских утопистах, на Великой французской революции и Бабёфе и, идя широкими шагами, сразу скажу, что следующей ступенькой развития теории революции был начальный этап марксизма. В 1840-е годы Маркс и Энгельс создали формационную теорию (тогда - ещё в виде самых приблизительных, грубых набросков) и нашли первые доказательства тому, что развитие общества - это прежде всего развитие производительных сил, создающих и изменяющих те или иные производственные отношения и отношения в обществе в целом. Развившиеся к концу капитализма (как тогда предполагалось, конец этот уже близок) производительные силы породили сильно увеличившийся в численности и обнищавший из-за экономических интересов буржуазии пролетариат; а поскольку пролетариату было нечего терять, кроме своих цепей, а иного способа из цепей вырваться, кроме как революционно преобразовать общество и обобществить средства производства, у него, как предполагалось, не было, то ему и предписывалось вскоре совершить социалистическую революцию.
Время очень быстро показало, что эта концепция - пусть, в отличие от утопической, и ставшая уже научной - слишком примитивна, чтобы это работало в лоб: много сложнее оказался механизм общества, много выше - приспособляемость капитализма. Маркс и Энгельс участвовали в европейских революционных событиях 1848-1849 годов, осмысляли полученный опыт, затем анализировали и опыт Парижской коммуны. В марксизме постепенно появлялись представления о необходимости союза пролетариата и крестьянства, о диктатуре пролетариата как переходном между капитализмом и коммунизмом периоде, о партии как необходимом авангарде пролетариата, о необходимости не просто слома старой государственной машины, но замены её новой, революционной.
Капитализм тем временем перешёл в фазу классического империализма. Работавший уже в этих новых условиях Ленин:
- во-первых, развил и практически применил вышеперечисленные идеи марксизма;
- во-вторых, разработал понятие революционной ситуации (я на всякий случай напомню, что оно значительно сложнее упрощённой формулы «верхи не могут, низы не хотят»);
- в-третьих, открыл неравномерность развития капитализма и вывел из этого положения целый ряд важных для революционной теории следствий (о наибольшем шансе для революции не в самой передовой стране, а в самом слабом звене империалистической цепи; о неодновременности революций в разных странах, а значит, и о построении социализма на начальном этапе лишь в одной стране; о разнообразии национальных путей строительства социализма, включая и возможность прыжков через формацию);
- в-четвёртых, собственной практикой доказал, что между капитализмом и коммунизмом стоит не только переходный этап, но также и этап социализма (а стало быть, что революционный процесс внутри общества развивается длительно, на протяжении многих десятилетий - пусть социалистическая революция в политическом смысле слова уже совершена, но к коммунистическому устройству общества, к коммунистическому или хотя бы социалистическому сознанию большинства населения ещё двигаться и двигаться).
Дальнейшее развитие революционной теории, в общем, так и не было серьёзно обобщено. Антиленинская концепция Троцкого «немедленно делаем революцию во всём мире, плевать, что нам нечем, всё равно пытаемся делать и умираем» заведомо стоит вне марксизма (просто потому, что это глупость - нельзя что-то сделать, если для этого нет средств). Применённый на практике сталинский подход к революции оказался почему-то настолько неочевидным для потомков, что деятельность Сталина, в результате которой не только очень значительно расширился соцлагерь, но и получило мощный импульс мировое революционное движение, они даже не всегда догадываются признать именно распространением революции. Обобщать же сталинский подход теоретически в позднесоветские времена по понятным причинам было некому. А учебник Федосеева исповедует то, что условно называется «доктриной Брежнева» - и, как ни странно, тем самым перекликается со всевозможными концепциями партизанской борьбы (будь то классическая герилья или городская), даром что склонен рассматривать эти последние скорее как нечто маоистское, как всякий там левый оппортунизм вредного толка.
Произошедшая к девяностым годам контрреволюция оставила нас на руках с доктриной Брежнева по сути как с вершиной развития социалистической революционной теории. Это странно, но это так. Ходовые альтернативы признанию её в этом качестве - это либо целиком отвергнуть презренный ревизионизм и вернуться к Ленину, заставшему (и организовавшему) лишь самое-самое начало мирового социалистического революционного процесса, либо нести в массы всякую ерунду из серии «Сталин отказался от мировой революции, вот и нам тоже надо» или «…вот гад такой, предал дело коммунизма, да здравствует Лев Давыдыч, вперёд свергать империализьму по всему миру!». Все эти альтернативы не выглядят здравыми. Здоровая альтернатива - это рассмотреть доктрину Брежнева и сталинскую политику по существу, а затем оформить актуальную теорию революции - на основании сталинского, хрущёвского и брежневского подходов, на основании также и иного полученного нами опыта, а также с учётом концепции современной фазы империализма (с преобладанием финансового сектора), которую необходимо разработать отдельно. В рамках настоящей статьи самостоятельным творчеством такого рода я заниматься не буду, а лишь укажу те направления, в которых потребуется делать это в перспективе.
Что такое «доктрина Брежнева»? Это концепция внешней политики, согласно которой СССР любыми средствами защищает сферу своего доминирования (то есть обороняет соцлагерь и пресекает там попытки контрреволюции), но за её пределами вмешивается ограниченно. То есть Советский Союз может заключать экономические договоры со странами третьего мира, может поощрять их вставать на советскую сторону экономической помощью, политическими консультациями, даже военными советниками - но настоящую силу там не применяет, к революциям не подстрекает, серьёзной идейной борьбы не ведёт, в политический курс местных правительств почти не вмешивается и по большому счёту ждёт у моря погоды: случилась какая-нибудь антиимпериалистическая революция - хорошо; нет - да и ладно; а какую революция обретёт форму и содержание, тоже по большому счёту не важно, лишь бы эти страны дружили с нами, а не с империалистами или не с маоистами какими. Это, в сущности, означает, что революционные силы любой страны должны справляться с местными капиталистами и стоящей за их спинами мировой реакцией самостоятельно. Причём после гипотетической победы, которую героические революционеры всё же могут одержать в своей стране вопреки всему, для них мало что переменится. Соцлагерь, конечно, еду, врачей и строителей присылать будет, но банальную мотострелковую дивизию не пришлёт никогда в жизни, харам; а это означает слабую защищённость прогрессивного режима даже против внутренней контрреволюции, не говоря уж - перед лицом американского корпуса морской пехоты и аналогичных органов объединённого мирового империализма.
Учебник Федосеева, естественно, следует доктрине Брежнева и поэтому просто-таки переполнен духом невмешательства - «сами, сами, всё сами». Не могу в связи с этим не заметить, что внешний и внутренний шок от начавшегося в 1979 году непосредственного советского военно-политического вмешательства в дела Афганистана как раз и был вызван тем, что Союз настолько открытых и прямолинейных действий не предпринимал как минимум со времён Карибского кризиса, а то и со времён утверждения коммунистических сил у власти в Восточной Европе в конце сороковых годов. Хотя по факту ограниченным был не только советский контингент, но и степень советского вмешательства - а потому за пределы рассматриваемой нами брежневистской концепции афганская затея не слишком-то выбивалась.
Справедливости ради надо сказать, что известный смысл в доктрине Брежнева действительно имелся. Революционная и особенно антиколониальная инерция, вызванная победой сил социализма во Второй мировой войне, дальнейшим укреплением социалистического лагеря и надломом старых колониальных империй, тогда ещё продолжала действовать, даже несмотря на страшные диверсии Хрущёва - и это позволяло брежневскому Союзу не слишком вкладываться в идущий помимо него революционный процесс в колониальных и зависимых странах. А кащеева игла мирового империализма была спрятана именно там: чем больше стран отпадает от мировых рынков и вовлекается в торговый оборот со странами СЭВ, тем глубже кризис в империалистическом лагере, для которого рынки, сырьё, дешёвая рабочая сила - это жизнь. А угроза ядерной войны, быстро возрастающая при чрезмерно грубых действиях соцлагеря - это не такая угроза, к которой можно относиться слишком уж беззаботно, особенно принимая во внимание далеко ещё не залеченную Советским Союзом почти смертельную рану Великой Отечественной войны. Кроме того, активное участие в локальных войнах за третий мир и даже просто активное вовлечение в серьёзное социалистическое строительство в какой-нибудь Африке всё ещё являлось для соцлагеря достаточно тяжёлым грузом. Соцстраны по-прежнему были совокупно слабее буржуазного мира (по численности населения превосходившего их в разы), а развитие их экономической мощи было изрядно заторможено рыночными экспериментами. Рациональнее было поэтому применять по части мировой революции стратегию непрямых действий - ну её и применяли; не слишком качественно, конечно (то же самое можно было исполнить куда лучше), но империализму хватало. Рейганизм-тэтчеризм и прочие неолиберальные реформы в западных странах были, по сути, последним пароксизмом кризиса империализма; продержись Советский Союз ещё десяток лет - и он мог понемногу начинать подбирать плоды победы, которая сама упала бы нам в руки. Но мы вместо этого по собственной воле сдались погибавшему врагу и, позволив ему пожрать нас, подарили ему за наш счёт четыре лишних десятилетия жизни.
Тем не менее, вернуться к доктрине Брежнева в гипотетическом случае восстановления социализма на постсоветском пространстве мы бы не могли даже чисто технически, потому что это не какая-то универсальная революционная теория, а ситуативная политическая концепция (причём вовсе не безальтернативная даже в шестидесятые - восьмидесятые годы). Коренной её порок - это принципиальное предложение раздробленным революционерам всего мира опираться лишь на собственные чахлые силы. А столь неприятное само по себе предложение ещё и усугубляется: во-первых, тем, что не существует ни Интернационала, ни Коминформа, и даже съезды компартий проводятся раз в десятилетку по обещанию, а во-вторых, тем, что силы социализма по преимуществу представлены разнообразными ревизионистами, будь то официальная советская линия, маоизм, троцкизм или какой-нибудь красный чёрт с рогами, а попытки Кубы стать вторым социалистическим ядром и оказывать интернациональную помощь революционерам за свой счёт остаются всё же попытками объективно слабой страны и не могут повлиять на мировой расклад сил по-настоящему.
А между тем, посмотрев свежим взглядом на раннемарксистские идеи о неизбежности пролетарской революции в любой капстране, развившейся до уровня Англии XIX века, или даже на расчёты Интернационала 1920-х годов, ожидавшего, что любой кризис уровня ПМВ или Великой депрессии обязательно породит волну социалистических революций в разных странах, мы должны полностью отмести те и другие как чрезмерно оптимистические. Самостоятельная успешная социалистическая революция - ЧРЕЗВЫЧАЙНО редкое событие. Строго говоря, чистый пример такого рода за всю историю человечества у нас ровно один - наш собственный. В остальных случаях социалистические революции либо совершались непосредственно с нашей помощью, либо, как в случае с Кубой (тоже, впрочем, уникально редким), мы обеспечивали им помощь и выживание немедленно после их победы.
Редкость революций объясняется очень просто - силы господствующих классов (будь то военная сила или сила пропаганды; по Грамши - «сила принуждения» и «сила убеждения») несоизмеримо больше сил угнетённых классов даже в рамках одной страны и даже по состоянию на начало XX века и ранее. Состоявшийся же буржуазный интернационал и многократное увеличение за последние сто лет разрыва в силовых возможностях между господствующими и угнетёнными классами тем более запрещают нам рассчитывать на автоматические серии революций в разных странах при каких бы то ни было условиях вообще. Всё это не делает наше положение безнадёжным, свои шансы и лазейки у угнетённых всегда есть (собственно, ещё ленинское положение о революционной ситуации появилось на свет как результат трезвого рассмотрения неблагоприятного соотношения революционных и контрреволюционных сил - и уже оно, в сущности, постулирует возможность революции лишь в редких особых условиях), но, во всяком случае, изо всего сказанного налицо три очевидных вывода.
Первое. Революцию надо ценить. Она не произойдёт сама. Её надо тщательно готовить, сверх этого ещё долго ждать подходящих условий, помогать им складываться, и всё равно не факт, что из затеи хоть что-нибудь получится. А если уж что-то всё-таки получилось - нельзя бросать революционный проект и отворачиваться от него как от какого-то бракованного материала при первых же неудачах или несоответствиях вашим ожиданиям. Всегда проще исправить то, что уже есть, чем пытаться совершить революцию заново.
Второе. Это приговор всевозможным партизанским концепциям, которые я упоминал выше как зеркальное дополнение к доктрине Брежнева (ядро говорит - «старайтесь сами», партизаны отвечают - «рады стараться!»). Партизан никогда не будет достаточно силён, чтобы без внешней помощи сокрушить регулярную армию врага и прочно захватить власть хотя бы у себя в государстве. «Непобедимость партизан» - странный и даже дурацкий миф. Бесконечная цепь поражений партизан разматывалась на наших глазах и будет разматываться дальше, кто бы там что из поклонников партизанщины бодрого или утешительного ни говорил. Да, когда в мире нет социалистического ядра, то выбора может и не быть, и партизанскому движению придётся отправиться в джунгли в поисках одного революционного шанса из тысячи; но когда социалистическое ядро есть и оно активно, то самостоятельная герилья - это просто не метод.
И третье. Концепция социалистического ядра в практике мировой революции всегда должна быть по возможности доминирующей. В какие-то исторические моменты ядро может быть слабо и уходить в изоляцию, чтобы укрепить внутренние силы - это да. Но оно должно знать, что без него мировой революционный процесс не пойдёт. Любым революционерам всегда жизненно необходима внешняя помощь - как до совершения революции, так и после него. Враг - интернационален и решителен. Он не смотрит на межнациональные перегородки и не верит ни в «мирное сосуществование», ни в «экономическое соревнование», ни в «политику разрядки». Мы тоже должны быть интернациональны, причём не в смысле «каждый действует сам, а мы подбадриваем друг друга поощрительными выкриками», а в смысле твёрдого настроя на подлинно совместные и решительные действия.
А заключаются эти действия в неприятных для чьей-то национальной гордости или национального эгоизма вещах. Во-первых, требуется Интернационал, и притом централизованный, в рамках которого социалистическое ядро отдаёт другим партиям обязательные для исполнения директивы. Во-вторых, нужно полагаться на экспорт революции (включая и прямое военное вторжение, если мы достаточно сильны) в любую страну, где для этого созрели сами или сложились с нашей помощью определённые условия - то есть где имеются достаточно сильная местная компартия, некий заметный процент населения, который нас ждёт, внятное представление о будущем, которое они хотят строить вместе с нами, кризис господствующих классов и политической системы данной страны. В-третьих, следует быть готовыми к советизации вообще любого государства, которое представляет для нас военную угрозу и может напасть первым. Возможно, нас там никто особенно с цветами не ждёт, но, с другой стороны, кто-то наш всегда есть в наличии (а для нас важно именно его мнение), а правильная политика через несколько лет перетянет на нашу сторону основную часть населения. В-четвёртых, необходимо держать в уме возможно скорейшую интеграцию всех соцстран в состав одного государства (максимум - в пределах нескольких десятков лет после их появления). СССР и соцлагерь, заметьте себе это, образовались именно так. Это и есть первоначально ленинская (Красная Армия в ходе Гражданской войны не слишком-то уважала всякие «независимые Грузии»), а затем и сталинская мировая революция. Вместе коммунисты разных (пока ещё) стран - сила. А когда каждый «идёт своим собственным особым национальным путём» и какое-то время будет продолжать им идти даже после достижения коммунизма (а у Федосеева так и написано!), когда учебник научного коммунизма мухлюет с ленинскими цитатами, чтобы обосновать принципиальный запрет на экспорт революции (цитирует ленинскую речь с митинга июня 1918 года - о, воистину странно, что Ленин в такое время ругается на революционно настроенных товарищей!), то всё и будет заканчиваться так, как уже однажды закончилось.
Итого - современную теорию революции необходимо строить вокруг стержневой концепции социалистического ядра, и никак иначе. И в связи с этим приходит время поговорить о национальном вопросе, который у нас просто-таки чудовищно запущен…