Предисловие к ненаписанному учению необольшевизма, ч. 6
Следующая часть статьи. На самом деле по политэкономии написаны обе части, так что следующая будет уже через неделю.
https://vk.com/@marche_des_femmes-predislovie-k-nenapisannomu-ucheniu-neobolshevizma-ch-6
Лучше читать там, там оформлено, для остальных дублирую тут.
Политэкономия - это наука экономика здорового человека: она изучает общественное производство и распределение на различных этапах развития человеческого общества. Поскольку марксизм изначально рассматривал экономический фактор как главнейший для развития общества, то неплохо оный изучил - и политэкономию можно поэтому считать наиболее благополучным разделом коммунистической теории. Это, однако, не означает, что по части экономики у нас всё хорошо. На самом деле положение дел выглядит неплохим лишь с относительной точки зрения; с абсолютной же ряд проблем, в том числе и самых фундаментальных, налицо и тут. Извлечём же их из таинственных экономических глубин на всеобщее обозрение.
1. Акцент на устройстве капиталистической формации. Коренной парадокс нынешней ситуации - как коммунисты, мы должны будем строить социализм, и строить его на базе полученного в первый раз опыта; но, изучая политэкономию, мы главным образом знакомимся с устройством капитализма, да к тому же по преимуществу периода 2-й четверти XIX - 3-й четверти XX веков с безусловным упором на эпоху до Первой мировой войны. Это в лучшем случае поможет нам в деле борьбы со старым обществом, но никак не в деле строительства нового. Как же у нас сложилась такая ситуация?
Первоначально всё было абсолютно логично: о докапиталистических формациях было известно немного, социализма ещё никто не построил, вокруг нас - капитализм, и бороться за возможность построить когда-то социализм надо с капитализмом же. Стало быть, изучаем экономический механизм капиталистической ОЭФ по возможности до последнего винтика, чтобы понять, как он работает и где сокрыты его уязвимые точки. Маркс и Энгельс регулярно писали работы об экономическом устройстве современного им общества, фундаментальнейший труд Маркса - «Капитал» - посвящён этой же теме, и для XIX века всё было хорошо. Правда, не без недостатков - ведь Маркс:
- имел возможность перебирать детали лишь современных ему экземпляров западного капитализма;
- по традиции предшествовавших ему политэкономов искал стоимость как нечто вполне реальное (а следовало бы рассматривать её как весьма приблизительную абстракцию);
- представил своё исследование в устрашающе сложной форме, так и не порвав в полной мере с традицией объяснять большие и сложные вещи гегельянским методом;
- и, подойдя к делу с большим размахом, не успел закончить свой труд (завершённым является лишь 1-й том, остальное - лишь более-менее приглаженная Энгельсом груда рукописей).
Тем не менее, для первого подхода к снаряду результат вышел вполне удовлетворительным - теоретическое оружие против капитализма мы получили.
К концу XIX века капитализм в развитых странах перешёл в фазу империализма, что потребовало актуализировать марксистское описание механизма работы капитала. На этот вызов откликнулся Ленин, в гораздо более доступной, популярной и актуальной для интересов борьбы с капитализмом форме написавший работу «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916). На тот момент теория всё ещё шла в ногу со временем, хотя задача представить «Капитал» в более удобоваримом виде в общем-то сохранялась.
А вот дальше дело пошло куда хуже. Марксизм с 1840-х годов стоял на позиции отказа от проектирования будущего, не без оснований полагая, что пора заканчивать с голыми умственными упражнениями утопистов, а вместо того начинать исследовать реальность и искать вытекающие из неё же способы борьбы с ней. Но вот прошло 70 лет, борьба против буржуазной действительности оказалась успешной, будущее наступило, строительство будущего оказалось уже не умственным упражнением, а самым насущным практическим вопросом - и проекты такого строительства для немедленного воплощения их в жизнь большевикам пришлось сочинять на ходу, руководствуясь при этом чрезвычайно смутной общей базой. Это обусловило борьбу внутри советского общества различных экономических течений (не только экономических, конечно, но сейчас мы говорим об экономике), причём характерной чертой этой борьбы являлось стремление многих экономистов кроить новую социалистическую реальность по старым капиталистическим лекалам - а чего, старый механизм уже изучен, давайте действовать на его основе, а не прыгать куда-то в неведомую пустоту. Равным образом и преподавание политэкономии в новом обществе долгое время сводилось к уже не столь актуальному изучению устройства капитализма. Недаром Сталин, особенно в послевоенное время, уделял такое внимание проблеме создания учебника политэкономии, посредством которого стало бы наконец возможным объяснять людям устройство прежде всего социалистического экономического механизма, а не капиталистического, да и устройство капитализма наконец-то растолковывать не через посредство распугивающего широкую общественность «Капитала».
Результат, однако, вполне удовлетворительным не оказался. Что касается планирования дальнейших путей развития социализма, то сам Сталин успел лишь подступиться к этой задаче, да и то в ограниченной форме статей в рамках общественной дискуссии («Экономические проблемы социализма в СССР», 1952) - а после него никто из ведущих коммунистических теоретиков уже не хотел исследовать неведомое грядущее и вместо того предпочитал любовно перебирать отживший своё буржуазный хлам. И начавшие появляться учебники тоже так или иначе, а всё равно тяготели к тщательному изучению каждого капиталистического винтика, обращая на окружающую социалистическую реальность существенно меньше внимания. В весьма компактной «Политэкономии» Островитянова (1954), с одной стороны, задачу сжато изложить сущность «Капитала» выполнить удалось, и это однозначный плюс; но, с другой стороны, социализму уделено менее половины объёма текста, причём немалая часть этой половины опять же изучает капиталистические элементы социалистического экономического механизма, причём отзываясь о них вполне одобрительно. А в ещё большей степени перекос в капиталистическую сторону проявился в огромном двухтомном «Курсе политической экономии» Цаголова (1973-1974), и удивляться этому не приходится - если уж реальное социалистическое общество, не желая идти вперёд, вместо того всё активнее внедряет капиталистические элементы в свою экономическую практику, то описывать их в учебнике и сам Маркс… то есть Косыгин велел. Поэтому и у Цаголова первый (досоциалистический) том значительно объёмнее второго, а второй во многом посвящён прибыли, рентабельности, хозрасчёту и тому подобной вредной буржуазной архаике, к тому времени пустившей в социалистической экономике мощные корни. Наконец, в том же замкнутом круге капиталистического дискурса по преимуществу ходили и советские экономисты - труды которых, впрочем, всё равно известны сегодня лишь чуть более чем никому.
Как следствие, сегодня мы очень неплохо знаем, как устроен капитализм, знаем в целом, знаем в деталях и подробностях. Но много ли нам пользы от этого знания, если нам требуется не захватить капиталистический механизм и начать управлять им, а вдребезги расколошматить его огромной стальной дубиной и вывезти обломки на переплавку? А вот о том, как строить новое общество на обломках старого и каким оно должно быть, даже и у коммунистической теории как таковой представления не вполне определённые. Рядовые же адепты теории и вовсе «каждое утро встают на полчаса раньше и перечитывают перед работой “Капитал”», хотя уж по крайней мере (закроем глаза на неадекватность самого метода) могли бы читать Островитянова, Цаголова, советских и современных левых экономистов, дабы получать пусть во многом порочное, но всё же более полезное с точки зрения строительства будущего знание…
Очевидный вывод из вышесказанного - политэкономии следует впредь уделять наибольшее внимание организации социалистической экономики, а не устройству экономики капиталистической. Неплохо бы также побольше исследовать и докапиталистические формации, поскольку сегодня объём знаний о них куда солиднее, чем век или полтора назад, а некоторые их черты (например, общинная собственность, ограниченная роль денег, принципиально неконкурентная феодальная цеховая система) ближе экономике социализма, чем капиталистическое экономическое устройство. Кроме того, устарелое знание держалось в теории иногда очень долго - «восстания рабов» как причина падения рабовладельческого строя даже и в цаголовском учебнике ещё присутствуют, хоть и с некоторыми оговорками.
И, наконец, ещё один важный пробел того же рода. Официальный корпус коммунистической теории в своей политэкономической части не пополнялся с семидесятых годов. Между тем настоятельно требуют обобщения хаотично накопленные на опыте последнего полувека следующие знания:
1) об устройстве современного империализма с его гипертрофированной финансовой сферой, каковая черта заметно отличает его от предшествующей стадии, классического империализма 1880-х - 1970-х годов;
2) об устройстве предперестроечной социалистической системы и о путях контрреволюционных экономических реформ, так как нам необходимо досконально знать слабые места нашей экономической системы и запретные для неё направления движения; это тем более актуально, что сегодняшние меньшевики и соцдемы, ничтоже сумняшеся, продолжают дудеть в ту же дуду, которая уже однажды привела нас к тотальной катастрофе;
3) об устройстве всевозможных «недосоциалистических» экономик стран Восточной Европы и третьего мира 2-й половины XX века; обобщение знаний этого рода даст нам чёткое представление, каких конкретно прогрессивных экономических шагов, тем не менее, принципиально недостаточно для построения социализма;
4) о развитии за последние 35 лет экономик КНДР, КНР, Кубы и Вьетнама, где до сих пор удерживается либо социализм (КНДР), либо по крайней мере его элементы в относительно значимом объёме.
Тут нужно уточнить, что исследования на все эти темы, в том числе и от левых авторов, конечно, есть, но большевистского их обобщения никто не проводил, а мы в этом очень нуждаемся как в действительно актуальном политэкономическом знании. Скажем, на рельефном примере КНР хорошо видна нелепость термина-эвфемизма «многоукладная экономика», который очень любили в советский период, сначала именуя так экономическую систему нэпа и недосоциалистических стран, а в раннюю перестройку объявляя «многоукладность» нашим светлым ближайшим будущим, возвращением к «ленинским нормам жизни». Но ведь «многоукладная экономика» - это всегда государственный капитализм, поскольку «равные права» для рыночных норм на практике всегда означают их господство; и КНР сегодня доказывает нам это настолько наглядно, как только возможно. А если бы советская теория не пыталась уклоняться от кажущихся ей неудобными вопросов, не болтала про «многоукладность», а вместо того признавала наличие капитализма в СССР в 1920-е годы, в Венгрии эпохи кадаризма или в странах третьего мира, пошедших якобы «некапиталистическим путём развития», то фокус перестройщиков не прокатил бы - капитализм как светлое будущее даже в конце восьмидесятых годов всё ещё очень мало кого привлекал.
Но, возвращаясь к проблеме белых пятен теории, всё это вообще характерно для современного российского коммунистического знания. Нужная информация даже уже наверняка есть там и сям, в том числе и в виде научных исследований, но никто не пытается перерабатывать её в нужном нам духе и включать в официальный корпус теории. Некогда, надо «Капитал» наизусть заучивать и пересказывать…
2. Деньгоцентризм и математический культ стоимости. Вторая проблема экономического раздела теории вытекает непосредственно из первой. Политэкономия предпочитает изучать прежде всего капитализм - и поэтому попадает в ловушку его понятий, прежде всего концепции денег и понятия стоимости. Напомню неочевидное сегодня для многих и хочу особенно подчеркнуть этот момент. Да, при социализме существуют деньги, товар и действует закон стоимости. Но - деньги эти являются суррогатными (их функции по сравнению с функциями денег настоящих, капиталистических, очень сильно ограничены); товар («продукт, произведённый для продажи») тоже не совсем товар (производящее его социалистическое государство не интересуется прибылью от его продажи, государство лишь хочет добиться устойчивого удовлетворения потребностей населения); а действие закона стоимости, упрощённо говоря, ограничено кооперативным сектором (который, в свою очередь, и сам не совсем самостоятельный в капиталистическом смысле слова - по сравнению с условиями капитализма он очень сильно зарегулирован социалистическим государством). И так и должно быть - задача социализма как формации, вообще говоря, заключается в том, чтобы постепенно избавиться от денег как наиглавнейшей скрепы буржуазного общества, а вместе с ними - также от воздействия на общество закона стоимости, а равно от товара и стоимости как таковых. Иначе говоря, деньги, товар и стоимость по мере развития социализма постепенно истончаются, заменяясь более актуальными для коммунистической надформации экономическими сущностями. Как только этот процесс будет завершён, мы придём к экономике коммунизма - получим хозяйство, адекватное новому обществу и, в роли базиса, воспроизводящее его.
Всё это означает, что концептуально деньги, стоимость и товар следует воспринимать как нечто враждебное - нечто такое, что в социалистическом обществе хоть и требуется ещё использовать в урезанных формах, но чему вовсе не будет места в обществе коммунистическом, где не продаются за деньги товары, а бесплатно распределяются продукты - то есть товарообмен заменяется продуктообменом. А задача социалистических экономистов, следовательно - продумать способы постепенно вытеснить деньги, стоимость и товар из экономической жизни и планомерно реализовать эти способы на практике; благодаря этому экономика социализма будет постепенно развиваться и в конце концов разовьётся в коммунизм. Но существующая политэкономия так много ходит именно вокруг денег, стоимости и товара (при преимущественном изучении капитализма это неизбежно), что примиряется с ними - и потому питает тайную (а иногда и открытую) склонность не мытьём так катаньем затащить их в экономику социалистическую и даже коммунистическую. Именно из-за этого мы уже пережили гибель социализма и возрождение капитализма - началось всё с прекращения снижения цен (а это и есть процесс вытеснения денег из оборота) после 1953 года, а закончилось перестроечным культом рентабельности и хозрасчёта (то есть возвращением доминирования денег в экономике). Но это мало кого чему-то научило, поэтому сегодня как левые экономисты, так и обычные участники левой тусовки нередко придумывают концепции коммунизма с какими-нибудь альтернативными деньгами - трудочасами, энергетическими единицами, а то и просто какими-нибудь «более продвинутыми компьютерными деньгами». Ведь без денег жизнь плохая, не годится никуда. Любая жертва буржуазного мышления гарантирует.
Вопросы денег, товара и стоимости при социализме заслуживают отдельной большой статьи; к сожалению, здесь нет места подробно рассуждать об этих понятиях, равно как и спорить с положениями советских учебников и тем более современных экономистов. Поэтому я оставляю разъяснение деталей до лучших времён, а сейчас лишь кратко поясню смысл заголовка данного пункта. «Деньгоцентризм» советской политэкономии происходит от попыток обосновать, будто советские деньги являются «настоящими», то есть выполняют полный спектр функций денег по Марксу; это постепенно ведёт экономическую науку и практику к постановке денег во главу угла - в точности как при капитализме. Иначе говоря, с течением времени ущербность советских денег, товара и закона стоимости экономисты начали воспринимать не как фичу, а как баг - и всё более рьяно стремились этот якобы «баг» исправить, чтобы было не хуже, чем у белых людей в цивилизованном мире. Справедливости ради, учебники всё же так или иначе говорят, что роль денег при социализме ограничена - как в целом, так и описывая конкретные их функции в частности. Учебник Островитянова даже помнит, что наша долгосрочная цель - деньги отменить, и говорит об этом напрямую. И тем не менее, это не мешает ему пытаться доказать, будто советский рубль всё-таки Марксовы функции в целом выполняет (и звучит это так, словно авторы оправдываются за суррогатность социалистических денег перед строгими буржуазными дядями). А уже у Цаголова тезис о полном отказе от денег при коммунизме если и звучит, то словно какое-то дальнее эхо. В учебнике же научного коммунизма Федосеева 1982 года в одном месте есть даже порицание советской власти первых лет за «чрезмерное увлечение бесплатностью» (железнодорожный транспорт был бесплатным, например - ну куда это годится с позднесоветской точки зрения).
В общем, политэкономия тут диалектична в не очень хорошем смысле слова. Вместо этих противоречивых рассуждений ей следовало бы заявить и доказать тезис о, по существу, неденежном характере социалистических «денег». Немного поясню для тех, кто совсем не в курсе дела. Сущность эталонной социалистической денежной системы заключается в расчленении её на три почти что замкнутых контура, каждый со своей спецификой - «наличного рубля» (обслуживающего распределение товаров народного потребления среди населения), «безналичного рубля» (обслуживающего движение продукции между государственными предприятиями) и «инвалютного рубля» (обслуживающего торговлю с социалистическими и вообще дружественными странами). «Инвалютный рубль», как работающий почти исключительно вне страны, мы рассматривать тут не будем. «Наличный рубль» по сравнению с «настоящими деньгами» капиталистического общества теряет большую часть своих функций; чтобы не перечислять подробно, скажу лишь, что это видно хотя бы по причине крайнего ограничения сферы, как можно было бы сказать теперь, «товаров, разрешённых к гражданскому обороту»: советский гражданин не имел права купить завод, газету, пароход или даже вагон угля, сколько бы он там наличных рублей ни накопил. А «безналичный рубль» - это, несколько упрощая дело, не деньги вообще, это всего лишь третьестепенная статистическая единица, служащая инструментом учёта и контроля деятельности предприятий, и не более того: есть «деньги» на счету у предприятия, нету «денег», с точки зрения практической работы не имеет значения - промежуточная продукция так или иначе будет бесперебойно течь через предприятие предписанным образом, предприятие продолжит работать и приносить пользу обществу. То есть любой вид социалистических денег - либо не совсем, либо почти совсем не деньги, чему следовало бы радоваться.
Но теория отказалась заявить о неденежности социалистических «денег» открыто и прямо (и в особенности - заявить об этом как о чём-то прогрессивном и правильном). Этот отказ направил советскую политэкономию на вполне капиталистические рельсы, заставив советскую экономику отодвинуть на вторые роли планирование в натуральных показателях и начать судить о деятельности отдельных предприятий в первую очередь по извлекаемой ими «прибыли» (что, с учётом неденежности безналичного рубля, даже терминологически было абсурдным). Какую конкретно связь я здесь вижу? Ограничение роли денег при социализме трактовалось советской политэкономией как некое естественное следствие законов социалистической экономики: мол, это не люди своей волей ограничили всевластие опасной сущности (поменяли капитализм на социализм, обрубили деньгам волосатые щупальца большую часть функций и продолжают их укорачивать конкретными шагами), а просто некий нейтральный сам по себе атрибут экономики при изменении всего экономического устройства тоже стал иным, чем прежде (скажем, раз предприятия в основном государственные, то и денежное сопровождение оборота продукции между ними в основном отмирает естественным путём, а специально с деньгами ничего делать не надо). Ну а раз деньги рассматриваются как нейтральное явление, наполняемое тем или иным содержанием в зависимости от условий, значит, его можно использовать как полезный социализму инструмент, да чего там, главный инструмент, ведь удобно же в них считать - и вуаля, мы сначала приезжаем к тому бухгалтерскому подходу, который столь характерен для буржуазного общества (деньги де-факто объявляются единственным мерилом общественной пользы - если доходы предприятия превышают расходы, то всё прекрасно, если расходы превышают доходы, то непременно нужно принимать меры, чтобы стало наоборот), а затем очень быстро и вся система в целом вновь обращается в капитализм (предприятие не приносит доходов конкретному лицу? к чёрту предприятие!). Суждение учебника Цаголова, что-де «в условиях социализма деньги не могут превратиться в капитал и не могут служить орудием эксплуатации» звучит в контексте известного нам финала весьма зловеще: ведь, как мы уже знаем, если при социализме по-прежнему считать деньги универсальным хозяйственным и даже общественным мерилом, то они (посредством действий людей, рассуждающих таким образом) просто постепенно превратят социалистические условия обратно в капиталистические, а затем свободно превратятся в капитал, только и всего. Люди же будут предаваться самому дремучему денежному фетишизму - например, полагать, что любая общественная проблема решается выделением на неё денег из бюджета, или считать, что при избытке денег в экономике товар из неё куда-то пропадает физически, или свято верить, что продукция самозарождается в экономике по причине наличия в их личном кармане полного кошелька, или с гордостью утверждать, что деньги тоже самозарождаются в экономике по причине успешных биржевых спекуляций утверждающего.
Что же касается «математического культа стоимости», то это вопрос ещё более сложный - и сам по себе, и тем более для беглого изложения. Здесь я попробую высказаться предельно кратко и в то же время с достаточной степенью ясности, хоть это и будет нелегко. Так вот, понятие стоимости (в более понятном переводе - «ценности») с самого начала носило в домарксистской ещё политэкономии эпохи раннего капитализма магический по существу характер: люди пытались изловить в совершенно материальном товаре некую волшебную сущность (замечательное выражение у Цаголова - «субстанцию стоимости»), сокрытый внутри ярлычок с цифрой, который мистической силой заставляет этот товар обмениваться на некоторую конкретную сумму денег. Занятие это ещё более бесперспективно, чем ловить в человеке бессмертную душу - материальная душа-то, может, ещё когда и поймается, кто её там знает, но совершенно очевидно, что внутри товара никакого ценника не прячется, ценник вешают на товар снаружи конкретные люди с конкретной целью попытаться извлечь максимум личной выгоды из его продажи при некоторых заданных условиях. Таким образом, обмен товара на деньги или на другой товар совершается в результате воздействия довольно слабо предсказуемой совокупности объективных и случайных факторов, накопленных в процессе производства товара и сопровождающих конкретный акт его обмена. Как идеально выразился Маркс в начале «Капитала», «стоимость тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за неё взяться». Это не помешало ему всё-таки попробовать, но, поскольку стоимость действительно не вдовица, максимум, что получилось у Карла Генриховича - это вычленить ключевой, наиболее фундаментальный фактор из влияющих на акт обмена. Этот фактор - количество общественно необходимого абстрактного труда, вложенного в товар. Зависящая от стоимости цена товара определяется в наибольшей степени именно им, а в особенности чётко он ограничивает цену снизу. Открытие это называется «трудовой теорией стоимости». И больше-то тут ничего получиться и не могло - да, ценность (стоимость) товара определяется в том числе чем-то объективным, вот вам самый весомый объективный фактор (труд), вот вам ещё и коллекция факторов второстепенных (например, полезность данного товара для человека), и кое-что о каждом конкретном акте продажи этого товара они вам, пожалуй, в самом деле скажут, а тем более скажут об акте усреднённом. Но скажут лишь нечто типа «скорее всего, этот товар будет продан по такой-то цене, а может, вдвое больше, а может, вполовину меньше, но это не точно».
Экономисты, да и сам Маркс, будучи большими любителями математики, таким ограниченным результатом, разумеется, не удовлетворились, и пошли по кривой дорожке приравнивания экономических законов к законам физическим и химическим, предполагая, что если мы будем раз за разом насыпать в котёл столько-то вещества А и столько-то вещества Б и подвергать содержимое котла воздействию таких-то давления и температуры, то у нас непременно всякий раз должно получаться одно и то же. В реальности у химиков получается, у экономистов - нет. Экономисты недовольны и ищут идеальную математическую формулу экономики, словно средневековые алхимики - философский камень, упорно отказываясь признать, что нет золота в Серых горах, и внутри товара не заключён волшебный ярлычок с цифрой, поэтому любая их математика, связанная с товарообменом, никогда не будет работать не то что идеально, но даже с приемлемой для интересов общества точностью. Ведь деньги - такая же абстракция, как и сама стоимость; совершенно конкретный эталон килограмма как универсальную меру всякой массы в Парижскую палату мер и весов поместить можно, а эталон куска золота или пачки долларов как универсальную меру всякой товарной ценности - нет. Следовательно, единственный способ повысить точность обсчёта экономики - это к наступлению эпохи коммунизма избавиться от денег, а в эпоху социализма планировать производство в натуральных показателях и от человеческих потребностей: тысяча человек в среднем нуждается в 80 тоннах мяса в год, это требует таких-то материальных и трудовых ресурсов при таких-то технологиях, вот и будьте любезны столько и произвести (с небольшим запасом на всякий случай) или же запланировать выход производства на этот уровень в течение стольких-то лет. Стоимость тут просто не нужна - она остаётся в прошлом, как мрачное порождение буржуазной экономики и всевластия денег, в которых оная стоимость измеряется. В социалистическом же настоящем она лишь тихо прячется в постоянно сужающемся и теряющем своё значение кооперативном секторе экономики.
Но советским экономистам - особенно позднесоветским - планирование в натуральных показателях и от потребностей были как кость в горле: ведь людям с абстрактным, схоластичным, математическим складом ума до невозможности трудно и противно обходиться без универсализации обсчитываемых показателей. При этом универсальный показатель Маркса - количество труда - им подходит плохо: его надо как-то пересчитывать во время труда, простой труд пересчитывать в сложный, абстрактный - в конкретный, высчитывать трудовой вклад уборщицы заводоуправления Сталинградского тракторного завода в стоимость лежащей на полке мурманского овощного магазина морковки и заниматься подобными же непонятными вычислениями по формулам, которые тоже непонятно, откуда брать. (То есть что-то они считали, но любая тарифная сетка отвращала их своей якобы необъективностью, искусственностью, неестественностью, а межотраслевой баланс в натуральных показателях - ещё и сложностью). А зато вот у соседей по другую сторону железного занавеса есть действительно замечательный универсальный показатель - деньги. И вот мы, не менее замечательные экономисты, не умея или ленясь сложить сто быков, пятьсот тонн сена и уровень удовлетворения советского гражданина от говяжьей котлеты, не умея также и пересчитать всё это на труд, будем прилагать все усилия, чтобы заставить общество обсчитывать своё хозяйство исключительно в рублях. А ещё лучше - в долларах. Включая удовлетворение. Тогда у бухгалтеров наконец-то будет всё сходиться, у экономистов-теоретиков сходиться будет не всё, и они будут яростно спорить, у кого формула красивее, а пополаны будут влачить жалкое существование безо всяких котлет вплоть до скончания планеты от идиотизма капиталистических законов.
Итого по данному пункту. Марксистская, социалистическая политэкономия должна поменьше думать о деньгах, стоимости (даже трудовой) и бухгалтерских расчётах, а побольше - о расчётах натуральных показателей и планировании от потребностей. Момент этот совершенно не безобидный и не теоретический, как может показаться людям, далёким от экономических вопросов. Мы уже попробовали на собственной шкуре эксперименты с ведущей ролью денег и рентабельности в социалистической экономике, мы уже попытались выстроить «правильные» производственные цепочки, где не должно быть «убыточных» предприятий, мы уже наслушались про «неправильную» структуру советских цен, «неправильно» отражающую трудозатраты - и хватит наконец. Через подобные марксоидные заклинания мы докатились аж до неолиберального капитализма, и поэтому во второй раз предоставлять слово меньшевистским экономистам не собираемся. Либо эти господа в креслах экономистов учатся считать коров и не бухтеть, либо пусть одеваются в лагерные телогрейки и отправляются учиться считать спиленные деревья. Считать исключительно или прежде всего деньги они больше не должны никогда. Как любили когда-то говорить птенцы гнезда Гайдара-внука, иного не дано. Деньги в экономике социализма играют вспомогательную и всё более усыхающую роль, и точка.
https://vk.com/@marche_des_femmes-predislovie-k-nenapisannomu-ucheniu-neobolshevizma-ch-6
Лучше читать там, там оформлено, для остальных дублирую тут.
Политэкономия - это наука экономика здорового человека: она изучает общественное производство и распределение на различных этапах развития человеческого общества. Поскольку марксизм изначально рассматривал экономический фактор как главнейший для развития общества, то неплохо оный изучил - и политэкономию можно поэтому считать наиболее благополучным разделом коммунистической теории. Это, однако, не означает, что по части экономики у нас всё хорошо. На самом деле положение дел выглядит неплохим лишь с относительной точки зрения; с абсолютной же ряд проблем, в том числе и самых фундаментальных, налицо и тут. Извлечём же их из таинственных экономических глубин на всеобщее обозрение.
1. Акцент на устройстве капиталистической формации. Коренной парадокс нынешней ситуации - как коммунисты, мы должны будем строить социализм, и строить его на базе полученного в первый раз опыта; но, изучая политэкономию, мы главным образом знакомимся с устройством капитализма, да к тому же по преимуществу периода 2-й четверти XIX - 3-й четверти XX веков с безусловным упором на эпоху до Первой мировой войны. Это в лучшем случае поможет нам в деле борьбы со старым обществом, но никак не в деле строительства нового. Как же у нас сложилась такая ситуация?
Первоначально всё было абсолютно логично: о докапиталистических формациях было известно немного, социализма ещё никто не построил, вокруг нас - капитализм, и бороться за возможность построить когда-то социализм надо с капитализмом же. Стало быть, изучаем экономический механизм капиталистической ОЭФ по возможности до последнего винтика, чтобы понять, как он работает и где сокрыты его уязвимые точки. Маркс и Энгельс регулярно писали работы об экономическом устройстве современного им общества, фундаментальнейший труд Маркса - «Капитал» - посвящён этой же теме, и для XIX века всё было хорошо. Правда, не без недостатков - ведь Маркс:
- имел возможность перебирать детали лишь современных ему экземпляров западного капитализма;
- по традиции предшествовавших ему политэкономов искал стоимость как нечто вполне реальное (а следовало бы рассматривать её как весьма приблизительную абстракцию);
- представил своё исследование в устрашающе сложной форме, так и не порвав в полной мере с традицией объяснять большие и сложные вещи гегельянским методом;
- и, подойдя к делу с большим размахом, не успел закончить свой труд (завершённым является лишь 1-й том, остальное - лишь более-менее приглаженная Энгельсом груда рукописей).
Тем не менее, для первого подхода к снаряду результат вышел вполне удовлетворительным - теоретическое оружие против капитализма мы получили.
К концу XIX века капитализм в развитых странах перешёл в фазу империализма, что потребовало актуализировать марксистское описание механизма работы капитала. На этот вызов откликнулся Ленин, в гораздо более доступной, популярной и актуальной для интересов борьбы с капитализмом форме написавший работу «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916). На тот момент теория всё ещё шла в ногу со временем, хотя задача представить «Капитал» в более удобоваримом виде в общем-то сохранялась.
А вот дальше дело пошло куда хуже. Марксизм с 1840-х годов стоял на позиции отказа от проектирования будущего, не без оснований полагая, что пора заканчивать с голыми умственными упражнениями утопистов, а вместо того начинать исследовать реальность и искать вытекающие из неё же способы борьбы с ней. Но вот прошло 70 лет, борьба против буржуазной действительности оказалась успешной, будущее наступило, строительство будущего оказалось уже не умственным упражнением, а самым насущным практическим вопросом - и проекты такого строительства для немедленного воплощения их в жизнь большевикам пришлось сочинять на ходу, руководствуясь при этом чрезвычайно смутной общей базой. Это обусловило борьбу внутри советского общества различных экономических течений (не только экономических, конечно, но сейчас мы говорим об экономике), причём характерной чертой этой борьбы являлось стремление многих экономистов кроить новую социалистическую реальность по старым капиталистическим лекалам - а чего, старый механизм уже изучен, давайте действовать на его основе, а не прыгать куда-то в неведомую пустоту. Равным образом и преподавание политэкономии в новом обществе долгое время сводилось к уже не столь актуальному изучению устройства капитализма. Недаром Сталин, особенно в послевоенное время, уделял такое внимание проблеме создания учебника политэкономии, посредством которого стало бы наконец возможным объяснять людям устройство прежде всего социалистического экономического механизма, а не капиталистического, да и устройство капитализма наконец-то растолковывать не через посредство распугивающего широкую общественность «Капитала».
Результат, однако, вполне удовлетворительным не оказался. Что касается планирования дальнейших путей развития социализма, то сам Сталин успел лишь подступиться к этой задаче, да и то в ограниченной форме статей в рамках общественной дискуссии («Экономические проблемы социализма в СССР», 1952) - а после него никто из ведущих коммунистических теоретиков уже не хотел исследовать неведомое грядущее и вместо того предпочитал любовно перебирать отживший своё буржуазный хлам. И начавшие появляться учебники тоже так или иначе, а всё равно тяготели к тщательному изучению каждого капиталистического винтика, обращая на окружающую социалистическую реальность существенно меньше внимания. В весьма компактной «Политэкономии» Островитянова (1954), с одной стороны, задачу сжато изложить сущность «Капитала» выполнить удалось, и это однозначный плюс; но, с другой стороны, социализму уделено менее половины объёма текста, причём немалая часть этой половины опять же изучает капиталистические элементы социалистического экономического механизма, причём отзываясь о них вполне одобрительно. А в ещё большей степени перекос в капиталистическую сторону проявился в огромном двухтомном «Курсе политической экономии» Цаголова (1973-1974), и удивляться этому не приходится - если уж реальное социалистическое общество, не желая идти вперёд, вместо того всё активнее внедряет капиталистические элементы в свою экономическую практику, то описывать их в учебнике и сам Маркс… то есть Косыгин велел. Поэтому и у Цаголова первый (досоциалистический) том значительно объёмнее второго, а второй во многом посвящён прибыли, рентабельности, хозрасчёту и тому подобной вредной буржуазной архаике, к тому времени пустившей в социалистической экономике мощные корни. Наконец, в том же замкнутом круге капиталистического дискурса по преимуществу ходили и советские экономисты - труды которых, впрочем, всё равно известны сегодня лишь чуть более чем никому.
Как следствие, сегодня мы очень неплохо знаем, как устроен капитализм, знаем в целом, знаем в деталях и подробностях. Но много ли нам пользы от этого знания, если нам требуется не захватить капиталистический механизм и начать управлять им, а вдребезги расколошматить его огромной стальной дубиной и вывезти обломки на переплавку? А вот о том, как строить новое общество на обломках старого и каким оно должно быть, даже и у коммунистической теории как таковой представления не вполне определённые. Рядовые же адепты теории и вовсе «каждое утро встают на полчаса раньше и перечитывают перед работой “Капитал”», хотя уж по крайней мере (закроем глаза на неадекватность самого метода) могли бы читать Островитянова, Цаголова, советских и современных левых экономистов, дабы получать пусть во многом порочное, но всё же более полезное с точки зрения строительства будущего знание…
Очевидный вывод из вышесказанного - политэкономии следует впредь уделять наибольшее внимание организации социалистической экономики, а не устройству экономики капиталистической. Неплохо бы также побольше исследовать и докапиталистические формации, поскольку сегодня объём знаний о них куда солиднее, чем век или полтора назад, а некоторые их черты (например, общинная собственность, ограниченная роль денег, принципиально неконкурентная феодальная цеховая система) ближе экономике социализма, чем капиталистическое экономическое устройство. Кроме того, устарелое знание держалось в теории иногда очень долго - «восстания рабов» как причина падения рабовладельческого строя даже и в цаголовском учебнике ещё присутствуют, хоть и с некоторыми оговорками.
И, наконец, ещё один важный пробел того же рода. Официальный корпус коммунистической теории в своей политэкономической части не пополнялся с семидесятых годов. Между тем настоятельно требуют обобщения хаотично накопленные на опыте последнего полувека следующие знания:
1) об устройстве современного империализма с его гипертрофированной финансовой сферой, каковая черта заметно отличает его от предшествующей стадии, классического империализма 1880-х - 1970-х годов;
2) об устройстве предперестроечной социалистической системы и о путях контрреволюционных экономических реформ, так как нам необходимо досконально знать слабые места нашей экономической системы и запретные для неё направления движения; это тем более актуально, что сегодняшние меньшевики и соцдемы, ничтоже сумняшеся, продолжают дудеть в ту же дуду, которая уже однажды привела нас к тотальной катастрофе;
3) об устройстве всевозможных «недосоциалистических» экономик стран Восточной Европы и третьего мира 2-й половины XX века; обобщение знаний этого рода даст нам чёткое представление, каких конкретно прогрессивных экономических шагов, тем не менее, принципиально недостаточно для построения социализма;
4) о развитии за последние 35 лет экономик КНДР, КНР, Кубы и Вьетнама, где до сих пор удерживается либо социализм (КНДР), либо по крайней мере его элементы в относительно значимом объёме.
Тут нужно уточнить, что исследования на все эти темы, в том числе и от левых авторов, конечно, есть, но большевистского их обобщения никто не проводил, а мы в этом очень нуждаемся как в действительно актуальном политэкономическом знании. Скажем, на рельефном примере КНР хорошо видна нелепость термина-эвфемизма «многоукладная экономика», который очень любили в советский период, сначала именуя так экономическую систему нэпа и недосоциалистических стран, а в раннюю перестройку объявляя «многоукладность» нашим светлым ближайшим будущим, возвращением к «ленинским нормам жизни». Но ведь «многоукладная экономика» - это всегда государственный капитализм, поскольку «равные права» для рыночных норм на практике всегда означают их господство; и КНР сегодня доказывает нам это настолько наглядно, как только возможно. А если бы советская теория не пыталась уклоняться от кажущихся ей неудобными вопросов, не болтала про «многоукладность», а вместо того признавала наличие капитализма в СССР в 1920-е годы, в Венгрии эпохи кадаризма или в странах третьего мира, пошедших якобы «некапиталистическим путём развития», то фокус перестройщиков не прокатил бы - капитализм как светлое будущее даже в конце восьмидесятых годов всё ещё очень мало кого привлекал.
Но, возвращаясь к проблеме белых пятен теории, всё это вообще характерно для современного российского коммунистического знания. Нужная информация даже уже наверняка есть там и сям, в том числе и в виде научных исследований, но никто не пытается перерабатывать её в нужном нам духе и включать в официальный корпус теории. Некогда, надо «Капитал» наизусть заучивать и пересказывать…
2. Деньгоцентризм и математический культ стоимости. Вторая проблема экономического раздела теории вытекает непосредственно из первой. Политэкономия предпочитает изучать прежде всего капитализм - и поэтому попадает в ловушку его понятий, прежде всего концепции денег и понятия стоимости. Напомню неочевидное сегодня для многих и хочу особенно подчеркнуть этот момент. Да, при социализме существуют деньги, товар и действует закон стоимости. Но - деньги эти являются суррогатными (их функции по сравнению с функциями денег настоящих, капиталистических, очень сильно ограничены); товар («продукт, произведённый для продажи») тоже не совсем товар (производящее его социалистическое государство не интересуется прибылью от его продажи, государство лишь хочет добиться устойчивого удовлетворения потребностей населения); а действие закона стоимости, упрощённо говоря, ограничено кооперативным сектором (который, в свою очередь, и сам не совсем самостоятельный в капиталистическом смысле слова - по сравнению с условиями капитализма он очень сильно зарегулирован социалистическим государством). И так и должно быть - задача социализма как формации, вообще говоря, заключается в том, чтобы постепенно избавиться от денег как наиглавнейшей скрепы буржуазного общества, а вместе с ними - также от воздействия на общество закона стоимости, а равно от товара и стоимости как таковых. Иначе говоря, деньги, товар и стоимость по мере развития социализма постепенно истончаются, заменяясь более актуальными для коммунистической надформации экономическими сущностями. Как только этот процесс будет завершён, мы придём к экономике коммунизма - получим хозяйство, адекватное новому обществу и, в роли базиса, воспроизводящее его.
Всё это означает, что концептуально деньги, стоимость и товар следует воспринимать как нечто враждебное - нечто такое, что в социалистическом обществе хоть и требуется ещё использовать в урезанных формах, но чему вовсе не будет места в обществе коммунистическом, где не продаются за деньги товары, а бесплатно распределяются продукты - то есть товарообмен заменяется продуктообменом. А задача социалистических экономистов, следовательно - продумать способы постепенно вытеснить деньги, стоимость и товар из экономической жизни и планомерно реализовать эти способы на практике; благодаря этому экономика социализма будет постепенно развиваться и в конце концов разовьётся в коммунизм. Но существующая политэкономия так много ходит именно вокруг денег, стоимости и товара (при преимущественном изучении капитализма это неизбежно), что примиряется с ними - и потому питает тайную (а иногда и открытую) склонность не мытьём так катаньем затащить их в экономику социалистическую и даже коммунистическую. Именно из-за этого мы уже пережили гибель социализма и возрождение капитализма - началось всё с прекращения снижения цен (а это и есть процесс вытеснения денег из оборота) после 1953 года, а закончилось перестроечным культом рентабельности и хозрасчёта (то есть возвращением доминирования денег в экономике). Но это мало кого чему-то научило, поэтому сегодня как левые экономисты, так и обычные участники левой тусовки нередко придумывают концепции коммунизма с какими-нибудь альтернативными деньгами - трудочасами, энергетическими единицами, а то и просто какими-нибудь «более продвинутыми компьютерными деньгами». Ведь без денег жизнь плохая, не годится никуда. Любая жертва буржуазного мышления гарантирует.
Вопросы денег, товара и стоимости при социализме заслуживают отдельной большой статьи; к сожалению, здесь нет места подробно рассуждать об этих понятиях, равно как и спорить с положениями советских учебников и тем более современных экономистов. Поэтому я оставляю разъяснение деталей до лучших времён, а сейчас лишь кратко поясню смысл заголовка данного пункта. «Деньгоцентризм» советской политэкономии происходит от попыток обосновать, будто советские деньги являются «настоящими», то есть выполняют полный спектр функций денег по Марксу; это постепенно ведёт экономическую науку и практику к постановке денег во главу угла - в точности как при капитализме. Иначе говоря, с течением времени ущербность советских денег, товара и закона стоимости экономисты начали воспринимать не как фичу, а как баг - и всё более рьяно стремились этот якобы «баг» исправить, чтобы было не хуже, чем у белых людей в цивилизованном мире. Справедливости ради, учебники всё же так или иначе говорят, что роль денег при социализме ограничена - как в целом, так и описывая конкретные их функции в частности. Учебник Островитянова даже помнит, что наша долгосрочная цель - деньги отменить, и говорит об этом напрямую. И тем не менее, это не мешает ему пытаться доказать, будто советский рубль всё-таки Марксовы функции в целом выполняет (и звучит это так, словно авторы оправдываются за суррогатность социалистических денег перед строгими буржуазными дядями). А уже у Цаголова тезис о полном отказе от денег при коммунизме если и звучит, то словно какое-то дальнее эхо. В учебнике же научного коммунизма Федосеева 1982 года в одном месте есть даже порицание советской власти первых лет за «чрезмерное увлечение бесплатностью» (железнодорожный транспорт был бесплатным, например - ну куда это годится с позднесоветской точки зрения).
В общем, политэкономия тут диалектична в не очень хорошем смысле слова. Вместо этих противоречивых рассуждений ей следовало бы заявить и доказать тезис о, по существу, неденежном характере социалистических «денег». Немного поясню для тех, кто совсем не в курсе дела. Сущность эталонной социалистической денежной системы заключается в расчленении её на три почти что замкнутых контура, каждый со своей спецификой - «наличного рубля» (обслуживающего распределение товаров народного потребления среди населения), «безналичного рубля» (обслуживающего движение продукции между государственными предприятиями) и «инвалютного рубля» (обслуживающего торговлю с социалистическими и вообще дружественными странами). «Инвалютный рубль», как работающий почти исключительно вне страны, мы рассматривать тут не будем. «Наличный рубль» по сравнению с «настоящими деньгами» капиталистического общества теряет большую часть своих функций; чтобы не перечислять подробно, скажу лишь, что это видно хотя бы по причине крайнего ограничения сферы, как можно было бы сказать теперь, «товаров, разрешённых к гражданскому обороту»: советский гражданин не имел права купить завод, газету, пароход или даже вагон угля, сколько бы он там наличных рублей ни накопил. А «безналичный рубль» - это, несколько упрощая дело, не деньги вообще, это всего лишь третьестепенная статистическая единица, служащая инструментом учёта и контроля деятельности предприятий, и не более того: есть «деньги» на счету у предприятия, нету «денег», с точки зрения практической работы не имеет значения - промежуточная продукция так или иначе будет бесперебойно течь через предприятие предписанным образом, предприятие продолжит работать и приносить пользу обществу. То есть любой вид социалистических денег - либо не совсем, либо почти совсем не деньги, чему следовало бы радоваться.
Но теория отказалась заявить о неденежности социалистических «денег» открыто и прямо (и в особенности - заявить об этом как о чём-то прогрессивном и правильном). Этот отказ направил советскую политэкономию на вполне капиталистические рельсы, заставив советскую экономику отодвинуть на вторые роли планирование в натуральных показателях и начать судить о деятельности отдельных предприятий в первую очередь по извлекаемой ими «прибыли» (что, с учётом неденежности безналичного рубля, даже терминологически было абсурдным). Какую конкретно связь я здесь вижу? Ограничение роли денег при социализме трактовалось советской политэкономией как некое естественное следствие законов социалистической экономики: мол, это не люди своей волей ограничили всевластие опасной сущности (поменяли капитализм на социализм, обрубили деньгам волосатые щупальца большую часть функций и продолжают их укорачивать конкретными шагами), а просто некий нейтральный сам по себе атрибут экономики при изменении всего экономического устройства тоже стал иным, чем прежде (скажем, раз предприятия в основном государственные, то и денежное сопровождение оборота продукции между ними в основном отмирает естественным путём, а специально с деньгами ничего делать не надо). Ну а раз деньги рассматриваются как нейтральное явление, наполняемое тем или иным содержанием в зависимости от условий, значит, его можно использовать как полезный социализму инструмент, да чего там, главный инструмент, ведь удобно же в них считать - и вуаля, мы сначала приезжаем к тому бухгалтерскому подходу, который столь характерен для буржуазного общества (деньги де-факто объявляются единственным мерилом общественной пользы - если доходы предприятия превышают расходы, то всё прекрасно, если расходы превышают доходы, то непременно нужно принимать меры, чтобы стало наоборот), а затем очень быстро и вся система в целом вновь обращается в капитализм (предприятие не приносит доходов конкретному лицу? к чёрту предприятие!). Суждение учебника Цаголова, что-де «в условиях социализма деньги не могут превратиться в капитал и не могут служить орудием эксплуатации» звучит в контексте известного нам финала весьма зловеще: ведь, как мы уже знаем, если при социализме по-прежнему считать деньги универсальным хозяйственным и даже общественным мерилом, то они (посредством действий людей, рассуждающих таким образом) просто постепенно превратят социалистические условия обратно в капиталистические, а затем свободно превратятся в капитал, только и всего. Люди же будут предаваться самому дремучему денежному фетишизму - например, полагать, что любая общественная проблема решается выделением на неё денег из бюджета, или считать, что при избытке денег в экономике товар из неё куда-то пропадает физически, или свято верить, что продукция самозарождается в экономике по причине наличия в их личном кармане полного кошелька, или с гордостью утверждать, что деньги тоже самозарождаются в экономике по причине успешных биржевых спекуляций утверждающего.
Что же касается «математического культа стоимости», то это вопрос ещё более сложный - и сам по себе, и тем более для беглого изложения. Здесь я попробую высказаться предельно кратко и в то же время с достаточной степенью ясности, хоть это и будет нелегко. Так вот, понятие стоимости (в более понятном переводе - «ценности») с самого начала носило в домарксистской ещё политэкономии эпохи раннего капитализма магический по существу характер: люди пытались изловить в совершенно материальном товаре некую волшебную сущность (замечательное выражение у Цаголова - «субстанцию стоимости»), сокрытый внутри ярлычок с цифрой, который мистической силой заставляет этот товар обмениваться на некоторую конкретную сумму денег. Занятие это ещё более бесперспективно, чем ловить в человеке бессмертную душу - материальная душа-то, может, ещё когда и поймается, кто её там знает, но совершенно очевидно, что внутри товара никакого ценника не прячется, ценник вешают на товар снаружи конкретные люди с конкретной целью попытаться извлечь максимум личной выгоды из его продажи при некоторых заданных условиях. Таким образом, обмен товара на деньги или на другой товар совершается в результате воздействия довольно слабо предсказуемой совокупности объективных и случайных факторов, накопленных в процессе производства товара и сопровождающих конкретный акт его обмена. Как идеально выразился Маркс в начале «Капитала», «стоимость тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за неё взяться». Это не помешало ему всё-таки попробовать, но, поскольку стоимость действительно не вдовица, максимум, что получилось у Карла Генриховича - это вычленить ключевой, наиболее фундаментальный фактор из влияющих на акт обмена. Этот фактор - количество общественно необходимого абстрактного труда, вложенного в товар. Зависящая от стоимости цена товара определяется в наибольшей степени именно им, а в особенности чётко он ограничивает цену снизу. Открытие это называется «трудовой теорией стоимости». И больше-то тут ничего получиться и не могло - да, ценность (стоимость) товара определяется в том числе чем-то объективным, вот вам самый весомый объективный фактор (труд), вот вам ещё и коллекция факторов второстепенных (например, полезность данного товара для человека), и кое-что о каждом конкретном акте продажи этого товара они вам, пожалуй, в самом деле скажут, а тем более скажут об акте усреднённом. Но скажут лишь нечто типа «скорее всего, этот товар будет продан по такой-то цене, а может, вдвое больше, а может, вполовину меньше, но это не точно».
Экономисты, да и сам Маркс, будучи большими любителями математики, таким ограниченным результатом, разумеется, не удовлетворились, и пошли по кривой дорожке приравнивания экономических законов к законам физическим и химическим, предполагая, что если мы будем раз за разом насыпать в котёл столько-то вещества А и столько-то вещества Б и подвергать содержимое котла воздействию таких-то давления и температуры, то у нас непременно всякий раз должно получаться одно и то же. В реальности у химиков получается, у экономистов - нет. Экономисты недовольны и ищут идеальную математическую формулу экономики, словно средневековые алхимики - философский камень, упорно отказываясь признать, что нет золота в Серых горах, и внутри товара не заключён волшебный ярлычок с цифрой, поэтому любая их математика, связанная с товарообменом, никогда не будет работать не то что идеально, но даже с приемлемой для интересов общества точностью. Ведь деньги - такая же абстракция, как и сама стоимость; совершенно конкретный эталон килограмма как универсальную меру всякой массы в Парижскую палату мер и весов поместить можно, а эталон куска золота или пачки долларов как универсальную меру всякой товарной ценности - нет. Следовательно, единственный способ повысить точность обсчёта экономики - это к наступлению эпохи коммунизма избавиться от денег, а в эпоху социализма планировать производство в натуральных показателях и от человеческих потребностей: тысяча человек в среднем нуждается в 80 тоннах мяса в год, это требует таких-то материальных и трудовых ресурсов при таких-то технологиях, вот и будьте любезны столько и произвести (с небольшим запасом на всякий случай) или же запланировать выход производства на этот уровень в течение стольких-то лет. Стоимость тут просто не нужна - она остаётся в прошлом, как мрачное порождение буржуазной экономики и всевластия денег, в которых оная стоимость измеряется. В социалистическом же настоящем она лишь тихо прячется в постоянно сужающемся и теряющем своё значение кооперативном секторе экономики.
Но советским экономистам - особенно позднесоветским - планирование в натуральных показателях и от потребностей были как кость в горле: ведь людям с абстрактным, схоластичным, математическим складом ума до невозможности трудно и противно обходиться без универсализации обсчитываемых показателей. При этом универсальный показатель Маркса - количество труда - им подходит плохо: его надо как-то пересчитывать во время труда, простой труд пересчитывать в сложный, абстрактный - в конкретный, высчитывать трудовой вклад уборщицы заводоуправления Сталинградского тракторного завода в стоимость лежащей на полке мурманского овощного магазина морковки и заниматься подобными же непонятными вычислениями по формулам, которые тоже непонятно, откуда брать. (То есть что-то они считали, но любая тарифная сетка отвращала их своей якобы необъективностью, искусственностью, неестественностью, а межотраслевой баланс в натуральных показателях - ещё и сложностью). А зато вот у соседей по другую сторону железного занавеса есть действительно замечательный универсальный показатель - деньги. И вот мы, не менее замечательные экономисты, не умея или ленясь сложить сто быков, пятьсот тонн сена и уровень удовлетворения советского гражданина от говяжьей котлеты, не умея также и пересчитать всё это на труд, будем прилагать все усилия, чтобы заставить общество обсчитывать своё хозяйство исключительно в рублях. А ещё лучше - в долларах. Включая удовлетворение. Тогда у бухгалтеров наконец-то будет всё сходиться, у экономистов-теоретиков сходиться будет не всё, и они будут яростно спорить, у кого формула красивее, а пополаны будут влачить жалкое существование безо всяких котлет вплоть до скончания планеты от идиотизма капиталистических законов.
Итого по данному пункту. Марксистская, социалистическая политэкономия должна поменьше думать о деньгах, стоимости (даже трудовой) и бухгалтерских расчётах, а побольше - о расчётах натуральных показателей и планировании от потребностей. Момент этот совершенно не безобидный и не теоретический, как может показаться людям, далёким от экономических вопросов. Мы уже попробовали на собственной шкуре эксперименты с ведущей ролью денег и рентабельности в социалистической экономике, мы уже попытались выстроить «правильные» производственные цепочки, где не должно быть «убыточных» предприятий, мы уже наслушались про «неправильную» структуру советских цен, «неправильно» отражающую трудозатраты - и хватит наконец. Через подобные марксоидные заклинания мы докатились аж до неолиберального капитализма, и поэтому во второй раз предоставлять слово меньшевистским экономистам не собираемся. Либо эти господа в креслах экономистов учатся считать коров и не бухтеть, либо пусть одеваются в лагерные телогрейки и отправляются учиться считать спиленные деревья. Считать исключительно или прежде всего деньги они больше не должны никогда. Как любили когда-то говорить птенцы гнезда Гайдара-внука, иного не дано. Деньги в экономике социализма играют вспомогательную и всё более усыхающую роль, и точка.