Пропасть без ловца
Утром пятого июня 1967 года, добившись заоблачной, неземной внезапности,
израильские ВВС одномоментно нанесли точные удары по всем египетским авиабазам и аэродромам.
В тот же день была выведена из строя авиация Сирии.
Танковые бригады ударили по вражеским флангам и тотчас зашли арабам в тыл.
Это предрешило исход войны.
Итогом шести дней стали поверженные армии трех арабских стран и оккупация территорий, почти вчетверо превосходящих Израиль.
С тех пор они у всех на слуху - Синай, сектор Газа, западный берег реки Иордан, Восточный Иерусалим, Голанские высоты… Израиль так и не смог оправиться от этой победы.
Весь мир следил за тем, что случилось в эти шесть дней.
Но один человек, знаменитый уже во всем мире, был как никто далек от этих мировых коллизий.
Выходец из еврейской семьи, Сэлинджер давно обрел свою обетованную землю. Отшельник, он поселился в своем доме близ городка Корниш, штат Нью-Хэмпшир, Новая Англия. Здесь теперь была его вселенная. Он один владел ею - окончательно один после того, как его бросила жена, так и не сумевшая обжиться вдали от шумной толпы и тихих бытовых удобств.
Во время Шестидневной войны у него происходит своя схватка.
Он, с кровью вымарывая целые куски, режа по живому, заканчивает новый роман. И ежедневно отражает попытки поклонников заглянуть в его жизнь хотя бы краем глаза, краем объектива. Они бродят вокруг его поместья, стыдливо, словно срам, прикрыв свои фотоаппараты.
Между тем, поклонники Сэлинджера и сегодня обитают повсеместно. В том числе и в России. И уж они то знают, что повесть «Хэпворт 16, 1924» увидела свет летом 65-го года. Это последняя публикация сорокашестилетнего живого классика. Он проживет еще столько же и не обнародует ни строчки. Об этом молчании написаны тома. Ни строчки! Какой там роман? Где?
Мерзостный облик военщины
Прежде чем ответить, совершим бросок в Советскую Россию шестьдесят седьмого года и заглянем в другой роман. В апрельском номере журнала «Урал», выходящем в столице Урала - Свердловске, начинается публикация «Уловки-22» Джозефа Хеллера. Впоследствии роман этот будет не раз издан книгою и даже повторно переведен, теперь уже как «Поправка-22». В СССР успех этого романа превзойдет все ожидания, его «заценят» миллионы книгочеев, ведь военную сатиру в России любят многие, а грубоватые штаны Швейка некоторым станут тесноваты.
Победный марш «Уловки-22» начнется не сразу. Но уже сейчас, при первой публикации, ясно одно - роман как нельзя ко времени. Ведь с точки зрения официальной идеологии, это роман об американской военщине, и больше ни о чем. Разоблачительный роман, написанный американским писателем, который сам служил в американской армии. Всё-таки недостаточно разоблачать чужую военщину родными газетными передовицами, которые не слишком читабельны. А разоблачать приходится всё чаще. Поскольку американцы, кроме того, что они всегда скалят зубы, сейчас вот конкретно бомбят Вьетнам. А тут еще Шестидневная война. Агрессор - Израиль, но ясно же, чей Слон стоит за этой Моськой.
Сам Сергей Михалков снабдил публикацию в «Урале» своим предисловием. «Роман Хеллера рисует мерзостный облик американской военщины. За фигурами летчиков и силуэтами бомбардировщиков просматриваются уродливые контуры общества, помешанного на наживе... Галерея подлецов, мошенников, спекулянтов, симулянтов, трусов, солдафонов, демагогов, лжецов, пьяниц, развратников проходит по страницам книги», -- отмечает Михалков и подчеркивает, что и в наши дни картина ничуть не лучше.
В Америке в это время идут демонстрации против службы в армии. И как раз в апреле, когда началась советская публикация романа, в Америке махнул тяжелой рукой на армию Мохаммед Али, еще недавно, до принятия ислама, бывший Кассиусом Клеем. Он отказался явиться на призывной пункт для прохождения службы в армии США. И всемирная ассоциация бокса, проявив свою реакционную сущность, лишила его звания чемпиона мира в тяжелом весе. Что лишний раз подтверждает: очень своевременный роман появился в Советском Союзе.
В июне Джозефу Хеллеру каким-то макаром переслали «Урал» с началом его «Уловки». (В скобках добавим, что много лет спустя уральский писатель А. Верников своим глубоким ухом уловит каламбур и начертает: «Ураловка-22».) Никто никогда не видел в Нью-Йорке русский журнал «Урал». Да еще и с романом Хеллера внутри. И Хеллер охотно его показывает во всех редакциях, где бывает. А бывает отчасти затем, чтобы как раз показать.
Сэлинджер давно не любит бывать в большом городе. Но пока еще вынужден бывать, хоть и все реже. Поставив последнюю точку, он складывает листы в папку и кладет папку в портфель. На рассвете, прикрыв портфелем лицо, дворами уходит к вокзалу. Прибыв в Нью-Йорк, сразу идет в «Нью-Йоркер». Здесь он всегда желанный автор и гость. Фрагменты романа он даст сюда. Дальше пусть работают литагенты. Любое издательство схватит новую вещь Сэлинджера не глядя. У лифта он сталкивается с Хеллером с какой-то темно-желтой, странного формата книжкой в руках. Отвечая на приветствие, Сэлинджер даже не пытается вывесить улыбку.
Не то чтобы он не любит именно Хеллера. Он, автор афоризма «Злейший враг писателя - другой писатель», не любит таких редакционных встреч. Но Хеллер радостно протягивает журнальную книжку. Вот, его печатают в России, - и где? на Урале! Русские рвут журнал друг у друга из рук. И как же тут много картинок, это они так иллюстрируют. А предисловие написал - вот не хило! - любимец дядюшки Джо, автор советского гимна... Хеллер говорит и показывает, демонстрируя союз нерушимый самоиронии и хвастовства, обязательный для литературного Нью-Йорка.
Сэлинджера раздражал этот роман, вышедший в Америке несколько лет назад и ставший бестселлером. Свой заголовок Хеллер ловко, не придерешься, стащил у него. Роман Хеллера в оригинале называется «Catch-22». А тот роман, что знает вся Россия под щемяще-красивым заголовком «Над пропастью во ржи», в оригинале не имеет этой пропасти. Он называется «The Catcher in The Ryе» - «Ловец во ржи». (Переводя роман на русский, Рита Райт-Ковалева приблизила пропасть, но потеряла в ней ловца.) Любимый герой Сэлинджера, Холден Колфилд одного лишь хотел по-настоящему: ловить детей, которые, добежав до края поля, могут сорваться в пропасть. А все герои-ловкачи Хеллера были из тех, кто скорее столкнет в пропасть, нежели поймает.
Решение пришло внезапно. Русские не первый год читают и любят его. Они куда лучше американцев способны понять послание о мятущейся одинокой душе. Что ж, Сэлинджер отдаст им новый роман вот в этот журнал «Урал». Для начала роман выйдет по-русски. Переводческое дело в России отлично поставлено. В конце концов, было время, когда европейские классики - Золя, например, - сперва давали новую вещь в русские журналы, а затем уж печатали на родном языке.
Будучи молодым провинциальным журналом с довольно скромным на ту пору тиражом, «Урал» вовсе не был дремучим углом советской журнальной литературы.
Помимо советских авторов, в «Урале» много кто печатался. Агата Кристи в Стране Советов вообще впервые появилась в «Урале». Вот и этот, 67-й год, начался с публикации знаменитого ее романа «Убийство в Восточном экспрессе». В Урале печатались Моэм и Грэм Грин, Шекли и Айзек Азимов. Хотя, стоп, неверно. Их здесь печатали, но сами они не печатались ни здесь, ни в других советских изданиях. Их, как правило, просто не ставили в известность. СССР только в 73-м году подписал международную конвенцию об авторском праве. До той поры советские издатели могли переводить и печатать все, что угодно. Запретить или разрешить могла только отечественная цензура, самих западных авторов никто не спрашивал, если только они не были официальными друзьями Советского Союза.
Есть прелестная история о Войнич. Десятилетиями ее роман «Овод» переиздавался в СССР во всех издательствах, включая тувинские и чукотские. И часто выходил с одним и тем же предисловием, которое начиналось с трогательного случая. В конце 50-х годов старушку Войнич, одиноко живущую в скромной нью-йоркской муниципальной квартире, разыскал советский собкор ТАСС. И поведал ей, что «Овод» горячо любим советским народом. Тиражи таковы, что, в отличие от мяса, хватает всем, от Москвы до самых до окраин. А еще «Овод» идет во всех театрах. А еще вся страна, сжимая кулаки и утирая слезы, смотрит экранизацию «Овода». Столетняя Войнич не сразу вспомнила, о каком таком оводе речь, ведь писала еще в прошлом веке. Но, вспомнив, была изумлена и растрогана. С тех пор советские делегации почитали за долг навестить автора любимого романа.
Лишь одно так и осталось неясно: не заикалась ли (ну или - не жужжала) создательница «Овода» о гонорарах, ведь с такими тиражами, инсценировками и экранизациями она должна была бы стать богаче Хемингуэя и Ремарка, вместе взятых.
Но Сэлинджера в нашем случае не интересовал гонорар. Он давно был богат и не видел в богатстве проку. На что отшельнику деньги? Отправляя свою рукопись в далекий и неведомый «Урал», он искал новые смыслы и новые горизонты. Напечататься сотый раз в «Нью-Йоркере», деля страницы со всей этой богемной тусовкой? Или в «Кольерс», «Эсквайр» - всё одно. Другое дело - в большом журнале из российских глубин, куда, как он понимал, ни один американский автор сроду не присылал рукописей. Вот ведь и Хеллер узнал о своей публикации лишь по факту.
Был тут, конечно, и не совсем дзен-буддийский мотив: утереть шнобель Хеллеру. Но важнее другое. Пусть русский читатель знает, что американский взгляд на мировую войну может быть совсем не хеллеровым. Сэлинджер тоже был на Второй мировой. Но он не был симулянтом и дезертиром. Как и герои Хеллера, он тоже лежал в госпитале в конце войны, но он рвался на передовую, мечтал быстрее вернуться в строй. Дело, разумеется, не в том, что Хеллер порочит американскую армию, туда ей и дорога. Просто о войне надо писать иначе. О тех, кто попал на нее. О тех, кто, и вернувшись домой, уже не сумел никуда вернуться. Как Симор Гласс, другой любимый герой Сэлинджера, который был летчиком на этой войне и был подбит, хотя сперва этого никто не заметил. После войны он женился, а вскоре пустил себе пулю в лоб.
Какой только хлам не отыщешь в редакциях старых добрых российских журналов. Но вот роман, пришедший на Урал по почте ранней осенью 67-го года, в архивах «Урала» не сохранился. Всё, что удалось найти, это одна машинописная страница. Правильная страница рукописи предполагала печать через два интервала, 56-60 ударов в строке, 1 700 знаков с пробелами. Но эта страница - иное дело. Напечатано тесно, через один интервал, почти без полей. Имя переводчика, увы, затерялось вместе с последней страницей романа. Как, впрочем, и название романа - вместе с первой.
Только страница - но из нее понятно, что роман весьма автобиографичен. Незадолго до мировой войны Сол Сэлинджер, нью-йоркский торговец колбасами и копченостями, повез своего сына в Европу. Юный Джером Дэвид мечтал познакомиться с шедеврами европейской живописи. Его отец хотел знакомить наследника с шедеврами колбасного дела. В результате был найден компромисс. Не самый оптимальный, судя по тексту. В конце войны, уже в Германии, Сэлинджер попал в госпиталь с диагнозом «боевое переутомление», что означало нервное расстройство. Герой романа, судя по всему, попадает в госпиталь со схожими симптомами. Впрочем, по одной странице трудно судить о степени биографического заряда.
пожалуй, и не обязательно. Прежде чем войти под своды музея, они прошли сетью улиц и каналов старого еврейского квартала. Джо шел за отцом и пытался увидеть этот город его глазами, если это возможно. Амстердам - старый, душный, суетливый, деловой - весь хранил что-то еврейское и размывал все остальное. И только в музее, пройдя через три-четыре зала, чтобы, наконец, остановиться, он признал, что перед ним Голландия.
Разглядывая одну маленькую картину за другой, он вспоминал ту старую книгу, которую читал еще дома, в Америке, перед Рождеством. Голландская картина, какую ни возьми, будет вогнутой, подмечала книга. Всё дело тут в кривых, расположенных вокруг одной точки. И в тенях вокруг главного светового пятна. Округленные углы стремятся к центру. И вот картина обретает глубину, а предметы отдаляются от глаза.
- А они уже умели набивать колбасы. Нитритов у них, конечно, не водилось. И куттерованием еще не пахло. Но шпик, уже видно что брали твердый, хребтовый, иначе бы не было этой консистенции.
Джо обернулся. Отец стоял у картины, висящей напротив. Он готов был войти в нарисованную харчевню и попробовать на зуб все, что висело по стенам, свисало с массивных крюков, было разбросано по большому столу, залитому вином и солнечным светом. Джо вспомнил, почему-то именно сейчас, как вчера отец запел в Брюсселе. Дело было в туалете Королевского музея. Отец заперся в кабинке, через одну от той, куда Джо зашел минутой раньше.
И вот отец стоял у соседней картины и поглощал трехсотлетнюю снедь. Вдруг он и сейчас запоет? - подумал Джо и почувствовал, что его опять начинает мутить, как мутило вчера в Бельгии.
Сейчас, в апреле сорок пятого года, лежа в американском военном госпитале, развернутом в Германии, Джо обреченно пытался описать всё это капитану медицинской службы. Он бы не стал, конечно, делать этого, но капитан приходил в палату снова и снова. Он должен поставить долбаный диагноз, так он говорил, этот капитан, на шапке которого красовались нашивки и красный крест. Впервые подсев к Джо на койку, он представился: «психиатр, если не психоаналитик». Джо совсем бы не удивился, брякни капитан в очередной приход: «хирург, если не проктолог». Но сегодня он снова был тут как психиатр, если не психоаналитик, и хотел выудить из головы штаб-сержанта шестого пехотного полка Джо Корниша, когда же именно пустились в пляс его мозги, если они вообще были.
- Значит, эти фламандцы навели на тебя такую хмурь?
- Не фламандцы. Это были малые голландцы.
- А есть разница?
- Все равно, что в вашем деле спутать Фрейда и Юнга.
Капитан посмотрел на него. И Джо подумал, что такой взгляд он мог бы увидеть тогда, в Амстердаме, на одном из холстов. На том, где окоченевший заяц распластан на овальном серебряном блюде, образующем главное световое пятно.
Этот заяц с тех пор залег в его памяти и за всю войну так и не смог ускакать. Немудрено, ведь охотничьи собаки отгрызли ему передние лапы. На этой картине не было людей (да им ведь и нечего делать в натюрморте), но забреди туда хотя бы один охотник, - он посмотрел бы на этого зайца вот так, в точности так.
- Знаешь, парень, нам тут не нужен ни тот, ни другой. - Капитан встал и уже в дверях обернулся. - Хочешь совет? Больше не говори ни слова.
Ответ Сэлинджеру датирован декабрем 67-го года. Ровно в эти дни «Урал» вступал в новую фазу под руководством нового главреда, известного уральского писателя Вадима Очеретина. Это был энергичный, яростный боец коммунистического фронта, он ценил ясность, однозначность и четкую партийную позицию. Он не любил литературное нытье и метания рефлексирующих умников. Чужие классики были ему не указ. Впрочем, неизвестно, кто именно писал ответ Сэлинджеру. Письмо оформлено от имени Редакции.
Сперва шла вводная часть.
«Редакция видит свою обязанность в том, чтобы повысить требовательность к идейному и художественному уровню публикуемых произведений. Сегодня для нас как никогда актуальны слова Ленина: «Большой ежемесячный журнал либо должен иметь вполне определенное, серьезное, выдержанное направление, либо он будет неизбежно срамиться и срамить своих участников». Поэтому мы стремимся дать дорогу тем произведениям, в которых острым пером запечатлен духовный облик нашего современника...»
Парой абзацев ниже разговор деликатно и плавно переходил к частным случаям.
«Бывает, что писатель метеором врывается в текущий литературный процесс. Но вот появляется новая книга, затем еще одна. И становится ясно, что, как говорится, все свои жизненные патроны он уже расстрелял в своих предыдущих книжках...»
Затем речь шла о конкретном авторе.
«Думается, дело еще и в том, что вы идете не от жизни к литературе, а от литературы к жизни. Возможно, именно поэтому так надуманы все переживания вашего героя и так незначительны его помыслы и мечты...»
Заканчивалось письмо рядом дружественных советов.
«Автору следовало бы внимательней присмотреться к тем общественным процессам, которые окружают его (порой независимо от его субъективных ощущений). Иногда это требует паузы. И в таких случаях не следует торопиться. Иной рукописи следует отлежаться, прежде чем она найдет свой выход из творческого тупика. Думается, мы имеем дело с таким случаем».
Сэлинджер не ответил.
Больше он никогда не отвечал.
И никогда больше не предлагал никому своих рукописей.
Он взял пожизненную паузу и замолчал навеки.
Автор - Константин Богомолов,
источник: http://www.kultpro.ru/item_95/
израильские ВВС одномоментно нанесли точные удары по всем египетским авиабазам и аэродромам.
В тот же день была выведена из строя авиация Сирии.
Танковые бригады ударили по вражеским флангам и тотчас зашли арабам в тыл.
Это предрешило исход войны.
Итогом шести дней стали поверженные армии трех арабских стран и оккупация территорий, почти вчетверо превосходящих Израиль.
С тех пор они у всех на слуху - Синай, сектор Газа, западный берег реки Иордан, Восточный Иерусалим, Голанские высоты… Израиль так и не смог оправиться от этой победы.
Весь мир следил за тем, что случилось в эти шесть дней.
Но один человек, знаменитый уже во всем мире, был как никто далек от этих мировых коллизий.
Выходец из еврейской семьи, Сэлинджер давно обрел свою обетованную землю. Отшельник, он поселился в своем доме близ городка Корниш, штат Нью-Хэмпшир, Новая Англия. Здесь теперь была его вселенная. Он один владел ею - окончательно один после того, как его бросила жена, так и не сумевшая обжиться вдали от шумной толпы и тихих бытовых удобств.
Во время Шестидневной войны у него происходит своя схватка.
Он, с кровью вымарывая целые куски, режа по живому, заканчивает новый роман. И ежедневно отражает попытки поклонников заглянуть в его жизнь хотя бы краем глаза, краем объектива. Они бродят вокруг его поместья, стыдливо, словно срам, прикрыв свои фотоаппараты.
Между тем, поклонники Сэлинджера и сегодня обитают повсеместно. В том числе и в России. И уж они то знают, что повесть «Хэпворт 16, 1924» увидела свет летом 65-го года. Это последняя публикация сорокашестилетнего живого классика. Он проживет еще столько же и не обнародует ни строчки. Об этом молчании написаны тома. Ни строчки! Какой там роман? Где?
Мерзостный облик военщины
Прежде чем ответить, совершим бросок в Советскую Россию шестьдесят седьмого года и заглянем в другой роман. В апрельском номере журнала «Урал», выходящем в столице Урала - Свердловске, начинается публикация «Уловки-22» Джозефа Хеллера. Впоследствии роман этот будет не раз издан книгою и даже повторно переведен, теперь уже как «Поправка-22». В СССР успех этого романа превзойдет все ожидания, его «заценят» миллионы книгочеев, ведь военную сатиру в России любят многие, а грубоватые штаны Швейка некоторым станут тесноваты.
Победный марш «Уловки-22» начнется не сразу. Но уже сейчас, при первой публикации, ясно одно - роман как нельзя ко времени. Ведь с точки зрения официальной идеологии, это роман об американской военщине, и больше ни о чем. Разоблачительный роман, написанный американским писателем, который сам служил в американской армии. Всё-таки недостаточно разоблачать чужую военщину родными газетными передовицами, которые не слишком читабельны. А разоблачать приходится всё чаще. Поскольку американцы, кроме того, что они всегда скалят зубы, сейчас вот конкретно бомбят Вьетнам. А тут еще Шестидневная война. Агрессор - Израиль, но ясно же, чей Слон стоит за этой Моськой.
Сам Сергей Михалков снабдил публикацию в «Урале» своим предисловием. «Роман Хеллера рисует мерзостный облик американской военщины. За фигурами летчиков и силуэтами бомбардировщиков просматриваются уродливые контуры общества, помешанного на наживе... Галерея подлецов, мошенников, спекулянтов, симулянтов, трусов, солдафонов, демагогов, лжецов, пьяниц, развратников проходит по страницам книги», -- отмечает Михалков и подчеркивает, что и в наши дни картина ничуть не лучше.
В Америке в это время идут демонстрации против службы в армии. И как раз в апреле, когда началась советская публикация романа, в Америке махнул тяжелой рукой на армию Мохаммед Али, еще недавно, до принятия ислама, бывший Кассиусом Клеем. Он отказался явиться на призывной пункт для прохождения службы в армии США. И всемирная ассоциация бокса, проявив свою реакционную сущность, лишила его звания чемпиона мира в тяжелом весе. Что лишний раз подтверждает: очень своевременный роман появился в Советском Союзе.
В июне Джозефу Хеллеру каким-то макаром переслали «Урал» с началом его «Уловки». (В скобках добавим, что много лет спустя уральский писатель А. Верников своим глубоким ухом уловит каламбур и начертает: «Ураловка-22».) Никто никогда не видел в Нью-Йорке русский журнал «Урал». Да еще и с романом Хеллера внутри. И Хеллер охотно его показывает во всех редакциях, где бывает. А бывает отчасти затем, чтобы как раз показать.
Сэлинджер давно не любит бывать в большом городе. Но пока еще вынужден бывать, хоть и все реже. Поставив последнюю точку, он складывает листы в папку и кладет папку в портфель. На рассвете, прикрыв портфелем лицо, дворами уходит к вокзалу. Прибыв в Нью-Йорк, сразу идет в «Нью-Йоркер». Здесь он всегда желанный автор и гость. Фрагменты романа он даст сюда. Дальше пусть работают литагенты. Любое издательство схватит новую вещь Сэлинджера не глядя. У лифта он сталкивается с Хеллером с какой-то темно-желтой, странного формата книжкой в руках. Отвечая на приветствие, Сэлинджер даже не пытается вывесить улыбку.
Не то чтобы он не любит именно Хеллера. Он, автор афоризма «Злейший враг писателя - другой писатель», не любит таких редакционных встреч. Но Хеллер радостно протягивает журнальную книжку. Вот, его печатают в России, - и где? на Урале! Русские рвут журнал друг у друга из рук. И как же тут много картинок, это они так иллюстрируют. А предисловие написал - вот не хило! - любимец дядюшки Джо, автор советского гимна... Хеллер говорит и показывает, демонстрируя союз нерушимый самоиронии и хвастовства, обязательный для литературного Нью-Йорка.
Сэлинджера раздражал этот роман, вышедший в Америке несколько лет назад и ставший бестселлером. Свой заголовок Хеллер ловко, не придерешься, стащил у него. Роман Хеллера в оригинале называется «Catch-22». А тот роман, что знает вся Россия под щемяще-красивым заголовком «Над пропастью во ржи», в оригинале не имеет этой пропасти. Он называется «The Catcher in The Ryе» - «Ловец во ржи». (Переводя роман на русский, Рита Райт-Ковалева приблизила пропасть, но потеряла в ней ловца.) Любимый герой Сэлинджера, Холден Колфилд одного лишь хотел по-настоящему: ловить детей, которые, добежав до края поля, могут сорваться в пропасть. А все герои-ловкачи Хеллера были из тех, кто скорее столкнет в пропасть, нежели поймает.
Решение пришло внезапно. Русские не первый год читают и любят его. Они куда лучше американцев способны понять послание о мятущейся одинокой душе. Что ж, Сэлинджер отдаст им новый роман вот в этот журнал «Урал». Для начала роман выйдет по-русски. Переводческое дело в России отлично поставлено. В конце концов, было время, когда европейские классики - Золя, например, - сперва давали новую вещь в русские журналы, а затем уж печатали на родном языке.
Будучи молодым провинциальным журналом с довольно скромным на ту пору тиражом, «Урал» вовсе не был дремучим углом советской журнальной литературы.
Помимо советских авторов, в «Урале» много кто печатался. Агата Кристи в Стране Советов вообще впервые появилась в «Урале». Вот и этот, 67-й год, начался с публикации знаменитого ее романа «Убийство в Восточном экспрессе». В Урале печатались Моэм и Грэм Грин, Шекли и Айзек Азимов. Хотя, стоп, неверно. Их здесь печатали, но сами они не печатались ни здесь, ни в других советских изданиях. Их, как правило, просто не ставили в известность. СССР только в 73-м году подписал международную конвенцию об авторском праве. До той поры советские издатели могли переводить и печатать все, что угодно. Запретить или разрешить могла только отечественная цензура, самих западных авторов никто не спрашивал, если только они не были официальными друзьями Советского Союза.
Есть прелестная история о Войнич. Десятилетиями ее роман «Овод» переиздавался в СССР во всех издательствах, включая тувинские и чукотские. И часто выходил с одним и тем же предисловием, которое начиналось с трогательного случая. В конце 50-х годов старушку Войнич, одиноко живущую в скромной нью-йоркской муниципальной квартире, разыскал советский собкор ТАСС. И поведал ей, что «Овод» горячо любим советским народом. Тиражи таковы, что, в отличие от мяса, хватает всем, от Москвы до самых до окраин. А еще «Овод» идет во всех театрах. А еще вся страна, сжимая кулаки и утирая слезы, смотрит экранизацию «Овода». Столетняя Войнич не сразу вспомнила, о каком таком оводе речь, ведь писала еще в прошлом веке. Но, вспомнив, была изумлена и растрогана. С тех пор советские делегации почитали за долг навестить автора любимого романа.
Лишь одно так и осталось неясно: не заикалась ли (ну или - не жужжала) создательница «Овода» о гонорарах, ведь с такими тиражами, инсценировками и экранизациями она должна была бы стать богаче Хемингуэя и Ремарка, вместе взятых.
Но Сэлинджера в нашем случае не интересовал гонорар. Он давно был богат и не видел в богатстве проку. На что отшельнику деньги? Отправляя свою рукопись в далекий и неведомый «Урал», он искал новые смыслы и новые горизонты. Напечататься сотый раз в «Нью-Йоркере», деля страницы со всей этой богемной тусовкой? Или в «Кольерс», «Эсквайр» - всё одно. Другое дело - в большом журнале из российских глубин, куда, как он понимал, ни один американский автор сроду не присылал рукописей. Вот ведь и Хеллер узнал о своей публикации лишь по факту.
Был тут, конечно, и не совсем дзен-буддийский мотив: утереть шнобель Хеллеру. Но важнее другое. Пусть русский читатель знает, что американский взгляд на мировую войну может быть совсем не хеллеровым. Сэлинджер тоже был на Второй мировой. Но он не был симулянтом и дезертиром. Как и герои Хеллера, он тоже лежал в госпитале в конце войны, но он рвался на передовую, мечтал быстрее вернуться в строй. Дело, разумеется, не в том, что Хеллер порочит американскую армию, туда ей и дорога. Просто о войне надо писать иначе. О тех, кто попал на нее. О тех, кто, и вернувшись домой, уже не сумел никуда вернуться. Как Симор Гласс, другой любимый герой Сэлинджера, который был летчиком на этой войне и был подбит, хотя сперва этого никто не заметил. После войны он женился, а вскоре пустил себе пулю в лоб.
Какой только хлам не отыщешь в редакциях старых добрых российских журналов. Но вот роман, пришедший на Урал по почте ранней осенью 67-го года, в архивах «Урала» не сохранился. Всё, что удалось найти, это одна машинописная страница. Правильная страница рукописи предполагала печать через два интервала, 56-60 ударов в строке, 1 700 знаков с пробелами. Но эта страница - иное дело. Напечатано тесно, через один интервал, почти без полей. Имя переводчика, увы, затерялось вместе с последней страницей романа. Как, впрочем, и название романа - вместе с первой.
Только страница - но из нее понятно, что роман весьма автобиографичен. Незадолго до мировой войны Сол Сэлинджер, нью-йоркский торговец колбасами и копченостями, повез своего сына в Европу. Юный Джером Дэвид мечтал познакомиться с шедеврами европейской живописи. Его отец хотел знакомить наследника с шедеврами колбасного дела. В результате был найден компромисс. Не самый оптимальный, судя по тексту. В конце войны, уже в Германии, Сэлинджер попал в госпиталь с диагнозом «боевое переутомление», что означало нервное расстройство. Герой романа, судя по всему, попадает в госпиталь со схожими симптомами. Впрочем, по одной странице трудно судить о степени биографического заряда.
пожалуй, и не обязательно. Прежде чем войти под своды музея, они прошли сетью улиц и каналов старого еврейского квартала. Джо шел за отцом и пытался увидеть этот город его глазами, если это возможно. Амстердам - старый, душный, суетливый, деловой - весь хранил что-то еврейское и размывал все остальное. И только в музее, пройдя через три-четыре зала, чтобы, наконец, остановиться, он признал, что перед ним Голландия.
Разглядывая одну маленькую картину за другой, он вспоминал ту старую книгу, которую читал еще дома, в Америке, перед Рождеством. Голландская картина, какую ни возьми, будет вогнутой, подмечала книга. Всё дело тут в кривых, расположенных вокруг одной точки. И в тенях вокруг главного светового пятна. Округленные углы стремятся к центру. И вот картина обретает глубину, а предметы отдаляются от глаза.
- А они уже умели набивать колбасы. Нитритов у них, конечно, не водилось. И куттерованием еще не пахло. Но шпик, уже видно что брали твердый, хребтовый, иначе бы не было этой консистенции.
Джо обернулся. Отец стоял у картины, висящей напротив. Он готов был войти в нарисованную харчевню и попробовать на зуб все, что висело по стенам, свисало с массивных крюков, было разбросано по большому столу, залитому вином и солнечным светом. Джо вспомнил, почему-то именно сейчас, как вчера отец запел в Брюсселе. Дело было в туалете Королевского музея. Отец заперся в кабинке, через одну от той, куда Джо зашел минутой раньше.
И вот отец стоял у соседней картины и поглощал трехсотлетнюю снедь. Вдруг он и сейчас запоет? - подумал Джо и почувствовал, что его опять начинает мутить, как мутило вчера в Бельгии.
Сейчас, в апреле сорок пятого года, лежа в американском военном госпитале, развернутом в Германии, Джо обреченно пытался описать всё это капитану медицинской службы. Он бы не стал, конечно, делать этого, но капитан приходил в палату снова и снова. Он должен поставить долбаный диагноз, так он говорил, этот капитан, на шапке которого красовались нашивки и красный крест. Впервые подсев к Джо на койку, он представился: «психиатр, если не психоаналитик». Джо совсем бы не удивился, брякни капитан в очередной приход: «хирург, если не проктолог». Но сегодня он снова был тут как психиатр, если не психоаналитик, и хотел выудить из головы штаб-сержанта шестого пехотного полка Джо Корниша, когда же именно пустились в пляс его мозги, если они вообще были.
- Значит, эти фламандцы навели на тебя такую хмурь?
- Не фламандцы. Это были малые голландцы.
- А есть разница?
- Все равно, что в вашем деле спутать Фрейда и Юнга.
Капитан посмотрел на него. И Джо подумал, что такой взгляд он мог бы увидеть тогда, в Амстердаме, на одном из холстов. На том, где окоченевший заяц распластан на овальном серебряном блюде, образующем главное световое пятно.
Этот заяц с тех пор залег в его памяти и за всю войну так и не смог ускакать. Немудрено, ведь охотничьи собаки отгрызли ему передние лапы. На этой картине не было людей (да им ведь и нечего делать в натюрморте), но забреди туда хотя бы один охотник, - он посмотрел бы на этого зайца вот так, в точности так.
- Знаешь, парень, нам тут не нужен ни тот, ни другой. - Капитан встал и уже в дверях обернулся. - Хочешь совет? Больше не говори ни слова.
Ответ Сэлинджеру датирован декабрем 67-го года. Ровно в эти дни «Урал» вступал в новую фазу под руководством нового главреда, известного уральского писателя Вадима Очеретина. Это был энергичный, яростный боец коммунистического фронта, он ценил ясность, однозначность и четкую партийную позицию. Он не любил литературное нытье и метания рефлексирующих умников. Чужие классики были ему не указ. Впрочем, неизвестно, кто именно писал ответ Сэлинджеру. Письмо оформлено от имени Редакции.
Сперва шла вводная часть.
«Редакция видит свою обязанность в том, чтобы повысить требовательность к идейному и художественному уровню публикуемых произведений. Сегодня для нас как никогда актуальны слова Ленина: «Большой ежемесячный журнал либо должен иметь вполне определенное, серьезное, выдержанное направление, либо он будет неизбежно срамиться и срамить своих участников». Поэтому мы стремимся дать дорогу тем произведениям, в которых острым пером запечатлен духовный облик нашего современника...»
Парой абзацев ниже разговор деликатно и плавно переходил к частным случаям.
«Бывает, что писатель метеором врывается в текущий литературный процесс. Но вот появляется новая книга, затем еще одна. И становится ясно, что, как говорится, все свои жизненные патроны он уже расстрелял в своих предыдущих книжках...»
Затем речь шла о конкретном авторе.
«Думается, дело еще и в том, что вы идете не от жизни к литературе, а от литературы к жизни. Возможно, именно поэтому так надуманы все переживания вашего героя и так незначительны его помыслы и мечты...»
Заканчивалось письмо рядом дружественных советов.
«Автору следовало бы внимательней присмотреться к тем общественным процессам, которые окружают его (порой независимо от его субъективных ощущений). Иногда это требует паузы. И в таких случаях не следует торопиться. Иной рукописи следует отлежаться, прежде чем она найдет свой выход из творческого тупика. Думается, мы имеем дело с таким случаем».
Сэлинджер не ответил.
Больше он никогда не отвечал.
И никогда больше не предлагал никому своих рукописей.
Он взял пожизненную паузу и замолчал навеки.
Автор - Константин Богомолов,
источник: http://www.kultpro.ru/item_95/