ВРЕМЯ БЕСПАМЯТНЫХ
Время не сомневающихся.
Время не думающих.
Время не жалеющих.
Время идущих вместе.
Все утро крутится в голове "время беспамятных". У Петрушевской было "Время ночь". Я раньше очень любила это определение. Я даже так назвала одну заметку в саратовском еженедельнике "Заре молодежи", где тогда работала. Оно идеально подходило к тому времени, на которое выпали наши первые неученические годы, самостоятельные годы - годы после университета, 90-е. Но то было время ночь, в которое, как нам казалось, мы учились видеть, учились искать свет - не от слова светло и радостно, а свет - как "учение - свет" (был такой лозунг в советское время "Учение - свет, неучение - тьма", не теряющий актуальности). Мы писали обо всем, о чем раньше не говорили, о чем замалчивали и боялись раньше сказать, а мы, признаюсь честно, и не думали, как наивные дети своего времени. Тут мне коллега по "ЗМ" напомнил, с какими горящими глазами я таскала его по домам ребенка, бомжатникам, к мамам с больными детьми (мы собирали форинты для лечения мальчика с ДЦП в Венгрии - до сих пор помню эту маму и этот дом у саратовского железнодорожного вокзала). С такими же горящими глазами я писала про театры, рок-фестивали и делала интервью с главным акушером-гинекологом города, во время которого она решила по субботам принимать подростков в своей хозрасчетной клинике бесплатно. Мы открывали мир, нам все было интересно, мы не делили информацию о жизни вокруг на "позитивную" и "не позитивную". Мы слов таких не знали. Правда. Позитив - это что-то из фотодела, которым увлекался мой папа и я вместе с ним гордо печатала свои первые карточки...
Но я не об этом. Была одна тема, которую мы не открыли, но о которой по-прежнему писали - она тянулась из советского времени. И для меня она всегда была не первая - важнее, особая. Тема Великой Отечественной войны. И про нее в Перестройку хлынули другие книги, другие статьи, достали с полок другие фильмы. Я помню, какое впечатление произвела на меня проза Виктора Некрасова, "Проверка на дорогах" Алексея Германа (Ролан Быков, парящий ноги в тазу посредине войны и отстрелянный автомат, шипящий на снегу, - жизнь на войне, вот эти два момента врезались сразу и навсегда). И я писала о войне. К каждому 9-мая старалась найти для газеты что-то, чего не было... Помню материал о кладбище немецких военнопленных, за которым ухаживали старушки, живущие неподалеку, а когда старушек почти не осталось, кладбище разрыли студенты Саратовского мединститута - собирали кости, особенно ценили черепа... Ну ладно, медики всегда были циники - это часть профессии. И не думаю, что этими черепами они играли в футбол...
Но вот сейчас. Когда некому ухаживать за кладбищами погибших на войне, когда доживают последние дни те, кто прошел войну, именно сейчас ,память о войне перевязали "георгиевской ленточкой", сделали из нее тортик со вкусом "победы". Я говорю коллеге, который срочно скачал "У войны не женское лицо" Светланы Алексиевич в день объявления ее лауреатом Нобелевской премии: "Хочешь, я тебе, как дочитаю, принесу бумажную книгу?" Прошло пару дней, как он скачал на компьютер. Он говорит сурово: "Нет, мне не понравилось". И я даже не знаю, что сказать в ответ. Что я начинала читать в робкой юности, но не смогла, испугалась. Какие-то куски из нее попадали в поле зрения - снова читала, заказывала в "Лабиринте", потом откладывала заказ, потому что появлялись более, как казалось, важные для меня книги, которые надо было срочнее прочитать. Скажу честно, я до сих пор не смотрела целиком фильм Элема Климова "Иди и смотри". Мне так рассказала его подруга, которая первая увидела, что я испугалась на всю жизнь... Но как сказать про войну: "Не понравилось". Про воспоминания людей, прошедших через нее, про правду войны, про жизнь на войне...
"В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Или водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. И мы всегда два патрона держали, два - на случай осечки.
У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили эту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы седые. Ей было девятнадцать лет.
В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку..." (Из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо").
Это не может нравиться. И это надо знать. И помнить.
Мне кажется, что вручение Светлане Алексиевич Нобелевской премии за ее книги-голоса именно сейчас - так вовремя, что еще чуть-чуть - и не достучаться. Во времена торжествующего вымысла - бесхитростная правда.
"Что мне запомнилось... Что врезалось в память? Это тишина, необыкновенная тишина в палатах, где лежали тяжелые раненые... Самые тяжелые... Они не говорили между собой. Никого не звали. Многие в беспамятстве. А чаще лежит и молчит. Думает. Куда-то в сторону смотрит и думает. Окликнешь - не слышит.
О чем они думали?" (Из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо").
А теперь мы сами отдаем свою память, мы не любим молчать, мы все время куда-то бежим - лишь бы не думать, лишь бы не остановиться. Время ленточек и тортиков.
Время не думающих.
Время не жалеющих.
Время идущих вместе.
Все утро крутится в голове "время беспамятных". У Петрушевской было "Время ночь". Я раньше очень любила это определение. Я даже так назвала одну заметку в саратовском еженедельнике "Заре молодежи", где тогда работала. Оно идеально подходило к тому времени, на которое выпали наши первые неученические годы, самостоятельные годы - годы после университета, 90-е. Но то было время ночь, в которое, как нам казалось, мы учились видеть, учились искать свет - не от слова светло и радостно, а свет - как "учение - свет" (был такой лозунг в советское время "Учение - свет, неучение - тьма", не теряющий актуальности). Мы писали обо всем, о чем раньше не говорили, о чем замалчивали и боялись раньше сказать, а мы, признаюсь честно, и не думали, как наивные дети своего времени. Тут мне коллега по "ЗМ" напомнил, с какими горящими глазами я таскала его по домам ребенка, бомжатникам, к мамам с больными детьми (мы собирали форинты для лечения мальчика с ДЦП в Венгрии - до сих пор помню эту маму и этот дом у саратовского железнодорожного вокзала). С такими же горящими глазами я писала про театры, рок-фестивали и делала интервью с главным акушером-гинекологом города, во время которого она решила по субботам принимать подростков в своей хозрасчетной клинике бесплатно. Мы открывали мир, нам все было интересно, мы не делили информацию о жизни вокруг на "позитивную" и "не позитивную". Мы слов таких не знали. Правда. Позитив - это что-то из фотодела, которым увлекался мой папа и я вместе с ним гордо печатала свои первые карточки...
Но я не об этом. Была одна тема, которую мы не открыли, но о которой по-прежнему писали - она тянулась из советского времени. И для меня она всегда была не первая - важнее, особая. Тема Великой Отечественной войны. И про нее в Перестройку хлынули другие книги, другие статьи, достали с полок другие фильмы. Я помню, какое впечатление произвела на меня проза Виктора Некрасова, "Проверка на дорогах" Алексея Германа (Ролан Быков, парящий ноги в тазу посредине войны и отстрелянный автомат, шипящий на снегу, - жизнь на войне, вот эти два момента врезались сразу и навсегда). И я писала о войне. К каждому 9-мая старалась найти для газеты что-то, чего не было... Помню материал о кладбище немецких военнопленных, за которым ухаживали старушки, живущие неподалеку, а когда старушек почти не осталось, кладбище разрыли студенты Саратовского мединститута - собирали кости, особенно ценили черепа... Ну ладно, медики всегда были циники - это часть профессии. И не думаю, что этими черепами они играли в футбол...
Но вот сейчас. Когда некому ухаживать за кладбищами погибших на войне, когда доживают последние дни те, кто прошел войну, именно сейчас ,память о войне перевязали "георгиевской ленточкой", сделали из нее тортик со вкусом "победы". Я говорю коллеге, который срочно скачал "У войны не женское лицо" Светланы Алексиевич в день объявления ее лауреатом Нобелевской премии: "Хочешь, я тебе, как дочитаю, принесу бумажную книгу?" Прошло пару дней, как он скачал на компьютер. Он говорит сурово: "Нет, мне не понравилось". И я даже не знаю, что сказать в ответ. Что я начинала читать в робкой юности, но не смогла, испугалась. Какие-то куски из нее попадали в поле зрения - снова читала, заказывала в "Лабиринте", потом откладывала заказ, потому что появлялись более, как казалось, важные для меня книги, которые надо было срочнее прочитать. Скажу честно, я до сих пор не смотрела целиком фильм Элема Климова "Иди и смотри". Мне так рассказала его подруга, которая первая увидела, что я испугалась на всю жизнь... Но как сказать про войну: "Не понравилось". Про воспоминания людей, прошедших через нее, про правду войны, про жизнь на войне...
"В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Или водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. И мы всегда два патрона держали, два - на случай осечки.
У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили эту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы седые. Ей было девятнадцать лет.
В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку..." (Из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо").
Это не может нравиться. И это надо знать. И помнить.
Мне кажется, что вручение Светлане Алексиевич Нобелевской премии за ее книги-голоса именно сейчас - так вовремя, что еще чуть-чуть - и не достучаться. Во времена торжествующего вымысла - бесхитростная правда.
"Что мне запомнилось... Что врезалось в память? Это тишина, необыкновенная тишина в палатах, где лежали тяжелые раненые... Самые тяжелые... Они не говорили между собой. Никого не звали. Многие в беспамятстве. А чаще лежит и молчит. Думает. Куда-то в сторону смотрит и думает. Окликнешь - не слышит.
О чем они думали?" (Из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо").
А теперь мы сами отдаем свою память, мы не любим молчать, мы все время куда-то бежим - лишь бы не думать, лишь бы не остановиться. Время ленточек и тортиков.