Незабытый Киреевский
Иван Киреевский не хуже Шпенглера выводил на чистую воду убогий рассудочный западный рационализм, практицизм и эмпиризм:
Образованность древнего дохристианского мира - второй элемент, из которого развилось просвещение Европы, - была известна Западу до половины XV века почти исключительно в том особенном виде, какой она приняла в жизни древнего языческого Рима, но другая сторона ее, образованность греческая и азиатская, в чистом виде своем почти не проникала в Европу до самого почти покорения Константинополя. Между тем Рим, как известно, далеко не был представителем всего языческого просвещения: ему принадлежало только господство материальное над миром, между тем как умственное господство над ним принадлежало и языку, и образованности греческой. Потому всю опытность человеческого ума, все достояние его, которое он добыл себе в продолжение шеститысячелетних усилий, принимать единственно в той форме, какую оно получило в образованности римской, - значило принимать его в виде совершенно одностороннем и неминуемо подвергаться опасности - сообщить эту односторонность и характеру собственной своей образованности. Так действительно и совершилось с Европою. Когда же в XV веке греческие изгнанники перешли на Запад с своими драгоценными рукописями, то было уже поздно. Образованность Европы, правда, оживилась, но смысл ее остался тот же: склад ума и жизни был уже заложен. Греческая наука расширила круг знания и вкуса, разбудила мысли, дала умам полет и движение, но господствующего направления духа уже изменить не могла.
"Римские богословы занимались особенно стороною практической деятельности и логической связи понятий."
Казалось бы, что плохого? Но дело в том, что ныне философия всё чаще задумывается о том, чтобы рассматривать мироустройство не как механизм, а как живой организм, по отношению к которому законы механики и теоремы математики не действуют, не работают, а только заводят в тупик
Образованность древнего дохристианского мира - второй элемент, из которого развилось просвещение Европы, - была известна Западу до половины XV века почти исключительно в том особенном виде, какой она приняла в жизни древнего языческого Рима, но другая сторона ее, образованность греческая и азиатская, в чистом виде своем почти не проникала в Европу до самого почти покорения Константинополя. Между тем Рим, как известно, далеко не был представителем всего языческого просвещения: ему принадлежало только господство материальное над миром, между тем как умственное господство над ним принадлежало и языку, и образованности греческой. Потому всю опытность человеческого ума, все достояние его, которое он добыл себе в продолжение шеститысячелетних усилий, принимать единственно в той форме, какую оно получило в образованности римской, - значило принимать его в виде совершенно одностороннем и неминуемо подвергаться опасности - сообщить эту односторонность и характеру собственной своей образованности. Так действительно и совершилось с Европою. Когда же в XV веке греческие изгнанники перешли на Запад с своими драгоценными рукописями, то было уже поздно. Образованность Европы, правда, оживилась, но смысл ее остался тот же: склад ума и жизни был уже заложен. Греческая наука расширила круг знания и вкуса, разбудила мысли, дала умам полет и движение, но господствующего направления духа уже изменить не могла.
"Римские богословы занимались особенно стороною практической деятельности и логической связи понятий."
Казалось бы, что плохого? Но дело в том, что ныне философия всё чаще задумывается о том, чтобы рассматривать мироустройство не как механизм, а как живой организм, по отношению к которому законы механики и теоремы математики не действуют, не работают, а только заводят в тупик