Александра Алдошина. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ПОВЕСТЬ. ВОСПОМИНАНИЯ. 1941-1946 гг.

[sazikov]

Попробую описать моменты жизни с того времени, как я, сознательно помню себя.
Вначале представлю всех нас, нашу семью. Папа - Нахаев Иван Парфенович, 1898 года рождения; мама - Нахаева Ольга Ивановна, 1910 года рождения, девичья фамилия Щербакова. Моя сестра - Нахаева Серафима Ивановна, 1929 года рождения; и я - Нахаева Александра Ивановна, 1932 года рождения. Екатерина Ивановна Лукашевич (Щербакова), 1905 года рождения; ее дети, Любовь, Тамара - наши двоюродные сестры. Иван Иванович Щербаков, наш дядя. У дяди Вани, была семья, жена Нина и дочь Эмилия. Это - мамины сестра, племянницы, и брат. Щербакова Варвара Семеновна - наша любимая бабушка.




Мама и папа

Папа и мама нас сильно любили. Жили в Ленинграде, в коммунальной квартире и очень были дружны с соседями. Кроме нашей комнаты были еще две. Особых удобств не было: холодная вода, газа, помню, не было. Готовила мама на примусе или керосинке. Как были рады все жильцы, когда провели газ, а в кухне поставили плиту! Жилось нам хорошо, папа обеспечивал семью и очень дорожил нами, это мы с Симочкой чувствовали ежедневно. Папа никогда не приходил со службы без гостинцев, а если такое случалось, он незаметно брал в буфете конфеты и угощал нас - я однажды подглядела.
В 1941 году я закончила 1-й класс, Сима - 3-й. В конце мая, как обычно было заведено, мы уезжали в деревню к бабушке Варваре (мама нашей мамы). Для нас с сестрой было самое лучшее время: мы собирались, хлопотали, нам нравилось ехать в поезде. Уезжали мы с Витебского вокзала, в пути были, не могу сказать, наверное, сутки.



Две сестрички. Я слева

По службе папа не мог поехать с нами, обычно он приезжал позже (иногда мы уезжали всей семьёй). В тот раз папа нас провожал, мы уже были в вагоне, а он стоял на перроне в военной форме (она ему очень шла), и со мной была истерика, мне жаль было с папой расставаться. А ведь расстались мы навсегда...
Ехали ночь и день. Нас на станции Железница встретил дядя Вася, нашей бабушки брат. Радовались, обнимались. Мы с Симой были в легких красивых платьях, белые носочки и, как тогда было очень модно - сандалии. Дядя Вася приехал на деревенской телеге, лошадь, помню, была коричневой масти, мы залезли в телегу, мама рядом. Никогда не забуду запах сена в телеге, и очень вкусно пахло от лошади потом, а от мамы - духами.
Ехали через густой лес Спорница. Так звали этот лес. Сосны, ели, запах смолы от сосен! И вот, мы подъезжаем к нашей деревне Потьево, а наш пес по кличке Жук уже стал радостно скулить, он был на цепи, и у него была хорошая, теплая будка. А потом выходила наша бабушка на дорогу ждала нас и плакала от радости.
Бабушка была статная женщина. Во всем любила порядок. В хатке был мощеный пол, доски широкие и, когда она его мыла, то драила голиком (это такой веник без листьев), и пол был чистым и желтеньким. Была русская печка с лежанкой, красивый диван из дерева с резной спинкой, стол, кровать. У кровати обязательно висела ситцевая занавеска. Так было у всех.
Бабушка была набожная, в красном углу - божница с иконами и лампадой. В сенях стоял большой ларь с секциями, там хранилась мука, крупы, зерно и многое другое. Был большой сад: яблоки, груши, вишня, слива, смородина, а между двух берез нам вешали гамак. Боже, какая красота!
Так, вот, бабуля нас встретила, стала угощать с дороги молочным супом «крупеня» (я его обожала). Затем, земляника с молоком, это такая вкуснятина, на десерт гоголь-моголь. Бабуля его взбивала очень долго с сахарным песком, и было очень вкусно. Бабушке мама привезла гостинца. Когда сидели за столом, дядя Вася и бабушка любили выпить хорошего винца и, потом пели песню «Вдоль по Питерской».
Дело шло к вечеру, дядя Вася уехал домой, мы готовились ко сну. Спали в сенях, летом было тепло. Стояла широкая высокая кровать, над ней был подвешен полог, чтобы не залетали комары. В сенях пахло сеном, и от этого аромата засыпали мертвецким сном.



Ленинградский дворик - вся команда. Мы с Симочкой в белых беретиках, нам их связала мама. Моя подружка Нина Минаева, Симина подружка - Базанова. До войны

Утром просыпались от запаха блинов. Бабушка Варвара пекла в печи на угольях вкусные блины, мы их уплетали со сметаной, а бабушка нам говорит: «Ловчее макайте в сметану и мажьте деревенским маслом». У бабушки была корова Маруська, красивая и умная как человек. Утром, после дойки, по кружке парного молока. Я не очень любила, но пила. Еще хрюшка была, куры и кот Марсик, а на крыше жили ласточки.
Вот так мы отдыхали каждое лето. Уезжали к учебному году. Бабуля всегда плакала, стоя у калитки, махала рукой, она же совсем одна оставалась. Зимой она приезжала к нам погостить.
Все военные для меня были похожи на моего папу. Я о нём очень скучала. Я ходила в конец деревни, садилась на завалинку, смотрела на дорогу и пела частушку: «Скоро будет Троица, зелёным лес покроется, Скоро папа мой вернётся - сердце успокоится». Налево шла дорога через ржаное поле в деревню Ровнущино. Рожь была такая высокая, что, когда кто-то шел, видна была только голова. Я загадывала: если из ржаного поля выходил мужчина - значит, мой папа жив…
На этот раз мы не уехали и остались надолго. Шел 1941 год. 22 июня началась война (это страшное слово). Для нас поистине было страшно. Мы на оккупированной немцами территории, папа в Ленинграде один. В моем детском воображении немцы были похожи на карикатуры, я это видела в газетах. Бабушка по ночам, я слышала, просила Бога спасти и сохранить нас всех.



До войны. Справа - тётя Катя, моя крёстная

В первые дни войны еще можно было получить письмо. От папы получили, где он писал, как за нас волнуется и скучает, и в этом письме он сказал маме - жене: немец просчитался с нами воевать (так и Сталин говорил) и, что он идет на оборону Ленинграда. На этом связь с папой закончилась, вскоре в нашу деревню на мотоциклах приехали немцы. Кто-то из жителей были рады их появлению, бабки радостно говорили: мы с немцами познакомились. Они еще не знали, что их ждет. Мы с Симой страшно перепугались, тем более они остановились у нашего дома. Три немца, один из них, помню, был румяный и рыжий, в очках. На мне был очень красивый джемпер, а на бортике был приколот значок с изображением Ленина и Сталина. Я же была Октябренок. И вот этот рыжий нагнулся, смотрит на значок и говорит: «Сталин капут». Я зажала значок ладонью, побежала за дом и спряталась в огороде. Это что же за «капут»? Потом эти немцы вошли в дом, говорят: «Матка, матка, яйки, млеко», - в сарае забрали все яички и прихватили одну курицу. Курица кричала. Бабушка пыталась их остановить, говорит: «ироды». А они: «матка, гут, гут» и уехали.
Так мы стали жить в постоянном страхе. Бабуля не выдержала такого горя и весною умерла. Я сейчас понимаю, у нее случился инфаркт, умерла она в одночасье в 1942 году 11 мая. Мы похоронили ее на Дубровском кладбище и сильно тосковали. Там песок желтенький, мама посадила березку.
Жить стало неспокойно. Многие местные парни и девушки, и мужчины уходили в лес, организовывали партизанские отряды. Когда немцы приезжали, часто завязывалась перестрелка, партизаны подстерегали немцев.

О бабушке Варваре Семёновне
Я пропустила очень важный момент из жизни бабушки Варвары. Не могу сказать, как она попала в Царское село под Петроградом - тогда ещё правил Государь. Так вот, бабуля нанялась к господам в большое имение прислугой. С ней было трое детей - Катя, Ольга, Иван и муж, тоже Иван.
Господа бабушку уважали, поселили семью в отдельный домик для прислуги. Наш дедушка Иван (мы с Симочкой его никогда не видели, фотографии тоже нет, а жаль) выполнял самую тяжелую работу, все умел делать. Был сильный, здоровый, с роскошной бородой. Мама мне рассказывала, ее отец был похож на Емельку Пугачева.
Хозяйка-госпожа к бабушке очень хорошо относилась, красиво одевала, у бабушки была красивая причёска.



Бабушка Варвара Семёновна Щербакова.
Надпись на обороте: Фотография С.Фиревича, г.Павловск, Бульварная, 7(?)

Катя, старшая дочка, помогала матери на кухне, мыла посуду, а посуда - фарфор. Однажды Катя большую горку тарелок переносила на другой стол, за что-то зацепилась, упала, и все тарелки разбились в черепки. Катя - в слезы, пришла госпожа, не стала ругать Катю, говорит, не беда.
Пришел 1917 год, Царя свергли, господа сбежали за границу. Революция.
Бабушка решила вернуться на родину в деревню Поливаха. За работу у господ она смогла скопить немного денег. Бабушка купила домик с большим садом и несколько соток земли, на этой земле она даже выращивала рожь и пшеницу, пекла домашний хлеб в русской печи. В колхозе бабушка никогда не была. Возле дома проходила проезжая дорога. И вот, кто-то ехал на телеге, дорога была плохая, в рытвинах, с глубокими ямами, и телега застряла в глубокой колее, лошадь никак не могла выехать. Наш дедушка вышел, поднял телегу, вытащил и - упал. У него пошла кровь горлом, надорвался. Было ему лет за 40. Бабушка осталась вдовой, она очень тяжело перенесла эту утрату. Было нелегко. Замуж она больше не вышла. На этом я заканчиваю рассказ о том, что слышала о бабушке от родных.



Две сестрички. Я - слева. Последняя зима пред войной



Соседка Тоня и я на толкучке в 1939 г.



Симочка с соседкой Тоней. Симочка здесь как ангелочек. Я помню, у них были одинаковые платья. Февраль 1941 г.

Если в деревнях оставалась молодежь, забирали в плен, а кто сопротивлялся - расстреливали. Я впервые увидела расстрелянную девушку из деревни Горы - Валю Михальчонок, плясунью, певунью. Она лежала на земле, ее мать рыдала по своей дочери. Тогда мы еще больше возненавидели этих фашистов. Однажды эти убийцы приехали в нашу деревню и на нашем огороде все перекопали. Всё пропало - выкопали ещё несозревшую картошку.
Это случилось зимой, в 42-ом или 43-ом - я не помню. Мы ещё жили в Потьево. Не помню, в какую деревню мы пошли, но скорее это была деревня Горы. Остановились у знакомых. И вот в дом этих хозяев пришла женщина, Машка, её так все звали. Говорит: «Ольга, приходите ко мне в дом, мне надо сходить к родным в другую деревню, а ребёнка некому присмотреть. Я наварила чугунок щей с мясом, поедите». Конечно! Целый чугунок! И мы пошли… Мальчик её ещё не ходил, он лежал в люльке-колыске. В хате тепло. Ближе к вечеру Машка ушла, а мы, наевшись, легли спать. А вскоре - стук в дверь. Мама пошла открывать. Заходят двое мужчин в стёганых телогрейках с винтовками, говорят: ты - Машка? Одевайся, пойдёшь с нами. Мама говорит: «Я Ольга Нахаева, у меня двое детей, я из Ленинграда, муж - военный, остался в Ленинграде». Маму увели, а мы с Симой проплакали всю ночь. Удивительно, но мальчишка спал всю ночь во рту с тряпичной соской, видно, она нажевала ему в соску конопли (так делали все в деревне во время жатвы), чтобы он спал. Утром мама пришла, мы её не узнали: бледная, уставшая, ноги в старых валенках промокли. Её вели по глубокому снегу подальше от деревни. Она рассказала нам страшную историю. Эти люди в ватниках были партизаны. Они выслеживали эту женщину Машку, потому что её муж изменил нашей Родине и пошёл служить полицейским. Я теперь понимаю - эта Машка маму подставила вместо себя. Сама же она убежала ночью в Туричино, где были немцы, чтобы увидеться с мужем. Она, видимо, надеялась, что маму расстреляют, как её, а она вернётся и заберёт ребёнка. Сейчас мне трудно описать всё подробно, столько лет прошло. Партизаны маму расспрашивали не очень-то: «Ты - Машка и давай три шага вперёд». Мама схватила одного за рукав, и они не могли её оторвать. Умоляла: «Разберитесь, я не та, за кого вы меня принимаете. Я ленинградка». И вот эти здоровые мужики задумались и повели её в крайний дом. Хозяйка этого дома знала маму, и тогда они отпустили её. А перед этим они её волокли несколько километров, и только то, что она вцепилась в рукав одного мёртвой хваткой и не отошла на три шага, её спасло. Напоследок говорят: если бы шагнула три шага - вот из этой винтовки мы бы тебя расстреляли!
Мы с Симой замечали, что наша мама ночью выходила из дома. Оказывается, она встречалась с партизанами, они давали какие-то поручения.
Мир не только славился добрыми людьми, были и такие, которые работали на немцев, вот они и донесли на маму. Вскоре приехали с автоматами немцы и полицейский. Забрали нашу Маруську, привязали ее к изгороди, в хате все перерыли, что-то искали. Маму допрашивал полицейский, изменник Родины, он угрожал маме наганом, требуя сказать, где партизаны. Мама молчала, она не могла выдать наших. Помню, мама была бледная, напуганная, и я подбежала к этому полицейскому, стала просить его не убивать нашу маму. Может, ему стало жалко меня… я плакала. Этот изменник хорошо знал маму и бабушку. Слава Богу, на этот раз все обошлось.
Теперь о Маруське. Немцы повели ее в село Туричино, от нас километра 3-4. Маруська - не преувеличиваю - плакала. Мы тоже плакали, она же наша кормилица! Однажды, мы видели ее в стаде - её отдали полицейскому. Она нас узнала, пыталась подойти к нам, пастух не пустил, так она долго смотрела в нашу сторону и мычала.
Я очень хорошо запомнила фамилию этого полицая. Мама сказала - Тромбицкий. В мирное время молодежь ходили на танцы, так вот этот Тромбицкий приглашал маму танцевать, может, поэтому он не стал над мамой издеваться. После такого случая некоторые нас стали сторониться, мол - партизанка.
Стало очень голодно, коровки нет, в огороде урожай пропал, хоть иди и проси милостыню. Мама старалась нас накормить, сама ела кое-как и она стала опухать.
Время шло, зима. Однажды ночью к нам постучали в дверь, вошли два военных в обмундировании наших войск, были - офицерами. Я смотрела на них, и мне казалось, что один из них был похож на моего папу. Мама их накормила щами с крапивой без соли, лепешками из мякины. Из вещевого мешка они достали большой кусок соли (смешно, кусок был большой, как до войны был кусковой сахар), посолили щи, немного не доели - щи-то были вода и крапива. А когда они ушли, мы бросились к этой миске, добавили щи и ели. Я помню, Симочка не могла есть пищу без соли, ее тошнило, а я - ничего. Мама стала понемногу добавлять соль в еду, экономила. А вот, эти военные, наверное, были связисты, поэтому пришли к маме.
Опять припёрлись немцы и забрали нашего поросенка, мы его берегли… Лучше бы сами съели. Ничего у нас не осталось. Мы с мамой ходили на поле, где была выкопана картошка. Глубокая осень, заморозки, мы лопатой копали землю и где-то находили помороженную картошку, конечно, мы ее ели, она была водянистая и сладкая, плохо пахла.
Близился к концу 1942 год. Помню, к нам ночью приехали партизаны на повозке. Мама нас разбудила, стали грузить наши пожитки. Мама заперла хатку на замок, закрыли ставни и поехали. Ночь, темно, ехали лесом долго. Мы с Симой не могли понять, почему мы оставили дом, Марсик где-то гулял, и куда едем?
На рассвете приехали в деревню Доминиково, в ней был расположен партизанский отряд - вот тут мама нам все рассказала. Командир отряда поселил нас в школе, расположились в классе, парты были сдвинуты, и мы на них ели, спали. Было очень холодно. Есть совсем нечего. С нами поселилась бабушка Тамара с внучкой Шурочкой, девочке было 3 годика. И вот, чудо: сидим, а в класс вбегает наш кот Марсик, он нас нашел, бежал лесом километров 12, так сказала мама.
Конечно, хотелось есть, все время хотелось есть. В деревне у одного жителя были индюки, вот они повадились ходить на наш школьный двор, хозяин индюков был богатый - он валял валенки на продажу. Мы взяли грех на душу, поймали одного несчастного индюка и съели, сварив большой котел супа. Ели большой семьей, и Марсик тоже.
Шла осень, у нас одежда была летняя, обувь тоже. В школе холодно, и мы развели костер у школы. Командир отряда не разрешал, нас могли обнаружить немцы, постоянно летали фашистские черные самолеты, бомбили. И нас обнаружили. Силы были неравны: что у нас - винтовки и полуголодные воины. Немцы на танках, это был немецкий карательные отряд. Они были в черной форме, на голове пилотки, вместо кокарды - череп. Партизаны выбегали в нижнем белье, нападение было внезапным. Все бежали, кто куда, стреляли с орудий и вот, в этой перестрелке нашей крошке Шурочке пуля попала прямо в висок. Я смотрю - струечка крови, а бабушка её прижимает к себе, не веря, что она мертва. Бабушка Тамара осела на землю и так осталась сидеть… Куда она могла убежать?
Наша мама схватила нас за руки, и мы побежали в сторону леса, многие тоже. В лесу встретился партизан на лошади, и он крикнул нам, что лес будет прочесываться немцами из автоматов. Куда деваться? Ночь. Мы наломали ветки от сосны, расстелили на промёрзшую землю и легли. С нами была женщина, и у нее был грудной ребенок. Прижались друг к другу, и все равно было холодно. Чуть рассвело, пошли по дороге, нашли очистки от картошки, развели небольшой костер и испекли. Поели, набрались сил, пошли дальше. Вышли на дорогу. Стали приближаться к деревне. Было подозрительно тихо. Подошли к широкой канаве, через канаву - хлипкий мостик. И тут началась перестрелка. Мы сразу в это канаву.
Нам стало понятно, что по ту сторону канавы немцы, а где мы - партизаны. Был настоящий бой. Наши партизаны отстреливались и кричали: «За Родину! За Сталина! Живьём берут!» - и вскоре все затихло.
Шло время, мы в канаве, от наших тел стал подтаивать ледок, мы мокрые. Мамочка нас согревала обняв. У женщины ребенок громко плакал, она его баюкала, а потом он резко затих… Слышим шаги кованых сапог. Немцы нас заметили и скомандовали: «Ауфштейн, шнель, шнель, матка». Толкают нас автоматами в спину. Привели нас в хату, а там уже были пленные - в основном пожилые женщины. Втолкнули нас, и ушли, закрыв дверь. Я помню, была большая скамейка и на ней лежали замороженные кочерыжки от капусты и немного просыпанного сахарного песку. Мы с Симочкой кочерыжки съели, песок слизали языком. Мама нас обняла, и мы задремали. За окном стоял охранник, когда бабки громко говорили, он на русском языке ругался матерно (это они все почему-то знали) и добавлял: «Капут».
Утром подогнали большую повозку, и полицейский приказал грузить пожитки, что у кого было. У бабушек были узелки, а у нас ничего. Убегая, мы ничего не могли захватить, какие-то вещи остались в школе, зато мы с мамой были вместе и не растерялись. Другие берегли какие-то тряпки, а с детьми растерялись, потом долго разыскивали своих детей, многие просто пропали. Лес прочесывался постоянно.
Так вот, все думали, что эту телегу запрягут лошадью, а полицейский приказал взять оглобли - везите. Мы с Симой подталкивали телегу сзади. Этот изменник-полицай сказал, чтобы довезли телегу до большака, а там нас погрузят в машину и повезут в Германию. Машина почему-то не приехала, нам было приказано ехать назад в хату. Мне кажется, они над нами просто измывались.
И вот, в эту ночь мы решились на побег. Не могу сказать, может, охранник задремал, забыл закрыть дверь, но мы чудом вышли. За избой - огород и мы ползком, а потом бегом добежали до перелеска и выбежали на поле. Ночь ничего не видно. Дождались, когда немного рассвело, и видим, что это поле все в колышках и написано - мины. Что делать? Стали пробираться очень осторожно и дошли до дороги. Пришли в деревню, откуда бежали от карательного отряда. Школа, где мы жили, была на краю деревни, и мама решила войти внутрь. На пороге нас встретили немцы, маму толкнули и крикнули «шнель, шнель». Жалко, ведь там остались кое-какие вещи, мы их хотели забрать.
Наступила зима, одежда у нас летняя. Так как мы длительное время не раздевались и не мылись, у нас завелись вши. Тело покрылось коростой и нарывами, чулки снять было не возможно - они прилипли к гнойным болячкам. У меня сильно болел палец на ноге, мама перевязала его тряпкой. Эта тряпка вросла в ранку. У меня и у Симы под сгибами пальцев рук были нарывы, и мы не снимали рукавицы.
Что нам было делать? - пошли в никуда. Шли долго, и к вечеру показалась деревня. По воспоминаниям мамы она называлась Юрьевка. Мама всё помнила, она же родилась и выросла в этих местах. Дошли до первого дома, постучали, нам открыла женщина. Она нам сразу понравилась, впустила в дом, в тепло, обогрела нас.
Мама сразу сказала, что мы вшивые и грязные и в коросте. Женщина сказала, что её сын в партизанах. Затопила печку, нагрела воды, что бы нас вымыть. Сварила суп из курицы, специально для нас. Сидим за столом. Я ела в рукавицах, она говорит: что же ты? сними рукавицы-то. Мама ей все рассказала. После обеда она нам отпарила руки, смазала каким то салом, забинтовала, а утром мы надели чистые рукавицы. Спасибо этой женщине - она же нас обогрела и отмыла. Жаль, но надо идти дальше. Мама решила вернуться в свою деревню, там же наш дом.
Я, вот сейчас думаю: сколько же сил было у нашей мамы! Мы маленькие, скитание по лесам, голодные. До деревни шли километров 10-12. Мы почти дошли, но на дороге нас встретили немцы с полицейскими. Потолкали нас в спины и погнали к толпе людей, которых они уже захватили. Приказали построиться, и повели всех в село Туричино мимо нашего дома. В Туричине - Комендатура, там многих допрашивали, маму тоже, кричали: ты партизан, коммунист. Потом пришел бургомистр, и мама в нем узнала Бенюкова (имя не помню). Он стал записывать в тетрадь всех пленных, а пленные женщины. Когда подошла наша очередь, тетрадь закончилась, и Бенюков написал нас на обложке. Всех потом погнали к вырытой яме на расстрел. Немец, который выкрикивал фамилии, не догадался перевернуть страницу. Мы чудом остались живы.
В душе мы были благодарны Бенюкову, но он все равно изменник.
Опять нас повели в комендатуру, и фашист сказал маме: если не хочешь, чтобы твои киндер (дети) не умерли от голода, разрешаем тебе проживание от комендатуры 1-2 километра, и стирать нашим солдатам белье. «Еще не хватало этим фашистам стирать белье», - это мама подумала.
А где жить? Пошли мы, дошли до деревни Рожново. Опять нам повезло - мама встретила знакомую женщину. Эта тётя Лиза знала нашу бабушку Варвару, а бургомистр Бенюков был этой женщине племянником. Нам она разрешила пожить у нее. Мне было не совсем приятно у неё жить, натерпевшись от немцев, а племянник ведь служит немцам.
Нам недолго пришлось пожить спокойно. Местные дороги по ночам минировали партизаны, и немцы придумали, как разминировать. Запрягали 2-х лошадей, сзади деревянная колхозная борона с большими и толстыми железными гвоздями, а нашу маму заставляли погонять этих лошадей по дороге-большаку. Слава Богу, маме везло, а были случаи, люди подрывались. Днём немцы у жителей забирали яйца, молоко, сало, а ночью - наши партизаны. Им тоже нечего было есть, они в основном просили у жителей продукты, а, бывало, просто грабили.
Одна бабушка жила с нами рядом, видит мы, ходим оборванные надеть нечего, она дала маме суровое самотканое полотно. В лесу есть какое-то растение, если его долго кипятить, вода становилась фиолетовой. Мы это полотно покрасили, и мама сшила нам с Симочкой платье, а на груди вышила цветочки. Мы рады, нарядные! От этого куска полотна остался кусок, мама собиралась сшить себе платье. В эту ночь приехали партизаны, у нашей хозяйки забрали продукты, а у мамы этот кусок ткани.
Шли дни, и мы стали слышать издалека стрельбу из орудий, часто пролетали самолеты с красными звездами. Вот была радость - наши! Мы громко кричали и махали рукой. Все ожидали освобождения нашей местности, тогда она значилась Великолукской областью, Невельский район.
В городе Невель в основном жители еврейской национальности, немцы эту национальность хотели уничтожить. И что они придумали: приказывали выходить на главную улицу женщинам, детям, старикам. Заставляли петь, а на встречу им, этой живой толпе, ехали танки. Вот какое зверство.
От нашей деревни недалеко проходила железная дорога в направлении на Полоцк. Было видно, что на железной дороге состав, но не обычный. Это был бронепоезд, торчали дула орудий. Вот они и стали палить по нашей деревне. Деваться некуда, жители стали убегать кто куда. Где-то загорелись дома, все бежали в сторону леса (одно спасение - лес), и мы тоже побежали. Долго бегали, добрались до деревни, там уже были наши, Красная армия, наши спасители. Со свистом пролетали снаряды, взрывались.
Собрались в одной избе. Нам сказали, надо переждать, скоро освободят всю местность. У командира была ранена лошадь, она страдала, снарядом у нее был вырван большой кусок на крупе, она истекала кровью, и ее пристрелили, жалко.
Не помню, как мы опять оказались в деревне Рожново, и там уже были наши! Вот радость, от счастья плакали и смеялись. В нашей деревне у одной женщины поселился командир части. Полевой Армейский Военторг № 55, полевая почта 25740 «Р», это я хорошо помню. Командир - старший лейтенант Хасин. У него в части почему-то не было повара (может погиб), и Хасин предложил маме готовить пищу. Мы первое время тазами все поглощали, отъедались с голодухи, а мама, стоя у печки, падала в обморок - она сильно ослабла. Командир был доволен, как мама готовила.
Все почувствовали, что стало жить спокойнее, стали возвращаться жители в свои дома, многие вернулись, а вместо дома - пепелище. У многих остались коровы, овцы, козы - их надо выгонять в поле на травку. Я пристроилась у пастухов подпаском, вставать надо рано в 4 утра по росе, босиком в поле. Холодно.
В то утро главным пастухом была Фенька, девочка лет 14, и я с ней. Фенька пожаловалась на боль в животе, прилегла на подстилку и задремала. Я смотрю за стадом. От коровок пахло свежей травкой и парным молоком и вот я вижу: к стаду бежит огромная собака! Как освободили нашу местность, по лесам бегали немецкие овчарки, и эта собака - прямо к маленьким козляткам. Я как закричу: «Фенька, собака!» - она вскочила и стала кричать: гату, гату! Оказывается, это был волк.
И что вы думаете? - в стаде была молоденькая телочка, у нее только стали прорезаться рожки. Она этого волка бодала, и все коровы ей помогали. Волка прогнали, а я от страха, впервые увидев волка, онемела, и долгое время говорила шепотом.
Военторг выезжал на передовую линию на автолавках. Товары были разные. На передовой линии в основном для солдат. Продавали почтовые открытки, карандаши, кремни для зажигалок, бритвенные принадлежности, спирт, это на передовой необходимо. Автолавку сопровождала продавец, а нашу Симу взяли помощницей, и поехала она, наша девочка. (Это был 1943 год, Симочке было 14 лет, а мне - 9…) Внутри машины в кузове было маленькое окошечко, и можно разжечь теплушку, если холодно. Часто во время пути бомбили. Мы с мамой знали, что это опасно, и очень переживали за Симу. А, когда они возвращались, все были счастливы. В части был материальный склад, много товаров, одежда, обувь - все для военных. Вот там я и работала, подбирала нужные товары, вкладывала в крафт-пакет, зашивала толстой иглой, наклеивала цену. Мне эта работа нравилась.
Было страшно, когда мы въезжали в только что освобожденные селения, небольшие города: догорали дома, лежали на земле убитые, по дороге стояли виселицы. Раз подъехали к красивому имению, там и остановились. Хозяев не было, всё брошено. Поле со зрелыми помидорами - ну всё красное! Эти помидорки были кстати к нашему столу.
Все чаще с гордостью говорили: «скоро кончится воина!». Многих вольнонаемных стали увольнять по сокращению штатов, они уезжали домой, мы продержались зиму. Встретили новый 1945 год. И все ехали и ехали...



1946 год. Слева направо: я, Симочка, Надя, дочь тёти Лизы Бенюковой, у которой мы жили

Январь, февраль, март, апрель. Вначале апреля нас тоже уволили. Нас очень трогательно провожали все военные, друзья, и сам командир Федоров распорядился выдать нам сухой паек на время следования. Мама все нагрузила в вещмешок, там была колбаса и сало, консервы, всякие концентраты - целое богатство. Если понадобится за что-то расплачиваться, вручили спирт. Были трофеи, помню, дядя Петя мне подарил очень красивый светильник: сова, внутри лампочка, и у совы горели большие желтые глаза. На машине довезли нас до ближайшей станции, пожелали доброго пути… Расставаться было жаль.



Дети дяди Васи, брата Варвары Семёновны. Старшего сына звали, помню, Миша. Железница, до войны

Мама пошла на разведку, узнать, какие товарные поезда идут по нашему направлению. Надо было ехать до станции Железница, где жил дядя Вася, бабушкин брат.
В Ленинград ехать было нельзя: после 900 дней блокады город был закрыт для въезда, можно было попасть только по особым пропускам, по специальному вызову. Потом этот запрет был снят.
Маме удалось договориться с тремя солдатами, они сказали, что товарняк идет до Железницы, но идет без остановок, придётся прыгать на ходу. Эти солдаты, якобы, охраняли этот состав. Мы залезли, там уже были несколько женщин - попутчиков. В одной стороне вагона было сено, мы устроились, в другом конце вагона пустые бочки из-под бензина. Долго поезд стоял. Я что-то совсем разболелась, была высокая температура.
Наконец состав тронулся, была ночь, долго ехали, солдаты шутили с женщинами, бочки гремели, ничего не видно. Один солдат открыл дверь, ворвался свежий воздух, и тут эти тетки-балагурки закричали: «бабоньки, пусто!». Эти, так называемые, солдаты все наши вещи выбросили на ходу и выпрыгнули сами. Остались мы без продуктов, без вещей. Мама этим женщинам говорит, что же вы молчали - оказывается, эти жулики-бандиты им пригрозили ножом. Стали подъезжать к нашей станции, поезд идет быстро, надо прыгать.
Прыгали вместе, чтобы не растеряться. Попадали на железнодорожную насыпь, от страха я ничего не помнила, только коленки все содраны. Ночь, ничего не видно. Взялись за руки и пошли по памяти к дому дяди Васи. Тетя Лиза - жена дяди - встретила нас, накормила. Первое время мы жили у них, правда, места было мало.
В то время, после войны, приезжала молодежь работать, восстанавливать колхозное хозяйство. Мама устроилась пилить деревья, Симочка тоже помогала маме. Пилили деревья двуручной пилой, потом срубали сучья топором - это же каторжный труд.
Поблизости от леса мама присмотрела блиндаж-землянку. Добротная, как в песне «Землянка наша в три наката». Там была теплушка, на ней мы готовили пищу и пекли из лебеды лепешки. Лежанка на козлах. Вот мы и определились с жильем. Нам с Симой очень нравилась наша землянка, лежим на нарах и поем военные песни: «Шел со службы пограничник, на груди звезда горит».
Был апрель месяц, нас уволили в начале апреля, а 9 мая - Победа. Симочке - 16 лет, мне - 13.
В землянке было тепло. Мама с Симой на лесоповал, а я с местными ребятами шла в лес. Там после войны были оставлены ящики со снарядами от зениток. Мы железкой выколачивали пулю, ставили на землю снаряд, поджигали порох, и у нас был настоящий салют. Бывало, выстреливали по 10 снарядов и поджигали, не задумываясь, что это очень опасно. Бывали случаи, ребята получали увечья.
Восстанавливались колхозы. За время войны весь скот немцы угнали в Германию. Председатель колхоза предложил маме поехать на границу с Польшей за коровами. Их надо было перегонять, а где и перевозить в товарных вагонах. Коровки черно-белой масти.
Мама решила с собой взять меня - подпаском, нам на время следования дали сухой паек: помню, была очень вкусная ароматная колбаса - фарш в железной баночке, немецкий трофей. Едем в поезде, места сидячие. Раньше под сидениями не было перегородки. Мама поставила вещмешок на пол, прижала коленями. В вагоне темно, все спят, и мы дремали. Подъезжаем к польской границе, надо выходить. Мама мешок подняла, а он пустой, разрезали и все вытащили. Я не знаю, за что нам было такое наказание, что мы пережили и перетерпели! Но не обозлились - никому не желали плохого.
На станции нас встретил уполномоченный работник, который проверил документы и направление от колхоза, и повел в таможенный пункт. И здесь нам не повезло: маме сказали, что раз с ребенком (это я), они не могут взять на себя ответственность, ведь стадо коровок надо было перегонять пешком. Где-то в товарнике нас и вернули. Приехали мы с мамой несолоно хлебавши, обворованные и измотанные.
Я не перестаю удивляться нашей маме! Столько вынести, пережить и не потерять интерес к жизни и любви к людям! Она была весёлой и любила петь. Её любимая песня «Под окном черемуха колышется», она эту песню наигрывала на гармошке и пела.
Близилась осень. В местных школах стали учить детей, писали на отрывках газет, чернила сами делали. Пока путешествовали по свету, мы же не учились. Надо ехать домой, в Ленинград. Мама написала письмо Любе племяннице, у неё муж работал в Ленинградском морском порту и он нам выслал вызов. Въезд в Ленинград был открыт.
На билеты мама и Сима немного заработали денег. Боже, какое было волнение, когда подъезжали к нашему любимому городу! От Витебского вокзала шли пешком, выйдя на нашу улицу Обводный канал. Заходим во двор, все близкое и родное. Поднимаемся на второй этаж кв. № 19. Звоним в дверь, открыла нам тетя Аня, соседка. Все обрадовались. Комната наша была опечатана, папа, когда уходил на защиту Ленинграда, привел управдома, и он опечатал комнату. Ключи были у тети Ани. Открыли дверь - и мы дома! Только нет с нами папы. Маме в Военкомате сообщили, что он пропал без вести еще в 1943 году. Мы все очень тяжело пережили эту трагедию. Опять вся забота о нас маме.



Это - я. Мне - 17 лет

Ленинград был сильно разрушен, в магазинах ничего не было, можно было купить только маргарин зеленого цвета. Все продукты выдавались по карточкам.
Так вот и жили на улице Обводный канал. Я нашла старый сачок и ходила вылавливать маленькую рыбешку, называлась она колючка, у нее рядом с жабрами были колючки как усы. Мама эту рыбешку молола в мясорубке и на рыбьем жире жарила котлеты. После воины растительного масла не было, всё жарили на рыбьем жире, должна сказать - препротивно. Щи опять же из крапивы, рвать крапиву была моя обязанность. Мама спрашивала: где ты находишь такую сочную крапиву? А я садилась на трамвай и ехала на Волковское кладбище - проезд стоил всего-навсего 3 копейки - надевала рукавицы и рвала. Я маме в этом призналась, когда была взрослая.
Нас обеспечивали хлебными карточками, не помню нормы, но были детские и взрослые. Приходилось экономить. Так же на карточки выдавали муку, мыло, но очередь надо было занимать с 12 ночи и до открытия магазина. Дежурили, подменяя друг друга.

***
Мы стали взрослыми. А то время и трудное детство вспоминать нелегко. Тот период жизни никогда не забудешь. Мамочки давно нет, она похоронена в Ленинграде, наша любимая, добрая и терпеливая, воспитывала нас, давала мудрые советы.



Мой муж, сын Вовочка, дочка Светочка и я в 1959 г.



Это - я

У меня была семья, на это замужество я возлагала в жизни большие надежды… Мой муж был морским офицером-подводником, мы прожили 25 лет, но… больше мне об этом писать не хочется.
Родные мои, всё, что я тут написала…, могу сказать одно: мы все родные, близкие, надо уметь услышать, понять и простить. Главный наш Судья - Бог и Совесть.



Внучки бабушки Варвары Семёновны: Эмма (Эмилия) дочь дяди Ивана Ивановича, Тамара и Люба, дочери Екатерины Ивановны, я и Симочка, дочери Ольги Ивановны

С трепетом хочу представить 2 письма дяди Вани. От этих писем веет теплотой и заботой о сестрах, племянницах. Дядя Ваня был чутким и очень добрым человеком, это видно из этих писем. Жаль, но писем мы больше не получали. От его жены Нины, уже после войны мы узнали: Щербаков Иван Иванович, в звании подполковника, геройски погиб под Берлином.