(no subject)
Я очень храбрая девочка; я не боюсь ни волка, ни леса, ни смерти репертуарного театра. Я даже была как-то раз в Гоголь-центре и смотрела там отменно плохой спектакль ("Ёлка у Ивановых"), который можно демонстрировать как учебное пособие по абсолютному непробиваемому режиссерскому непрофессионализму. И был этот спектакль так отменно плох, что я вышла почти в слезах. Когда-то в стародавние юные времена я вообще воспринимала каждый плохой спектакль как ножи в спину и плевок в лицо лично мне, такой открытой и честной, пришедшей со всей свежестью и чистотой наивного, доброго зрителя, а в оплоте искусства оскверненной с великой жестокостью. Значение обиды и осквернения многократно колебалось, теперь же установилось исключительно на непрофессионализме, который, впрочем, включает в себя безыдейность.
И вроде бы во мне еще атомные взрывы и новый переходный возраст, но скорость остывания человеческого материала удручает.Театроведы и прочие так любят проводить концепцию театра-храма, я как зритель все еще честный, но многократно оскверненный предпочла бы сравнивать восприятие искусства скорее с половым актом (особенно, если сосредоточиться и припомнить ощущения от по-настоящему прекрасных спектаклей). И здесь я с горестью пытаюсь припомнить, когда же это я в последний раз трахалась с охотой, а память дает сбой.
Очень контрастирует с этим написание дипломной работы - мне дурно от одной мысли о дипломе, защите, редактировании; у меня от этого дергается глаз и хочется выпить портвейна. Мне даже приснился кошмар про диплом, такой страшный, что я проснулась и сразу начала править этот трижды проклятый текст. А сегодня прочла вот случайно интервью с моим оппонентом М. Ю. Эдельштейном, там есть вот такой очаровательный пассаж:
"Возвращаясь к разговору о выводах, которые я для себя сделал из словарной работы. Раньше я довольно много занимался литературной журналистикой, писал всякие обзоры современной литературы. Теперь, к счастью, пишу их все меньше и меньше, но когда я этим делом занимался, оно почти всегда вызывало у меня изрядное раздражение. Мне всегда хотелось сказать писателю: ну зачем ты это пишешь, можно подумать, до тебя мало всего написано было. Как-то принято говорить, что критик открывает книжку с презумпцией невиновности автора и лишь если автор его разочаровывает, пишет отрицательную рецензию. У меня всегда было наоборот. Я открывал книжку с мыслью, что некий нехороший человек написал очередной роман, а я по долгу службы должен его читать. А вот если он меня переубеждал, то я, соответственно, писал положительную рецензию. А теперь я смотрю на современную литературу намного спокойнее. Ну да графоманы - и что? Сто пятьдесят лет назад в какой-нибудь Тобольской губернии был зафиксирован схожий случай, и ничего, сейчас мы про этого тобольчанина или тоболяка статью написали. Хорошая, трогательная статья. Глядишь, через полтора столетия кто-то и на нынешнего букеровского лауреата с таким же умилением посмотрит".
Все вернулось на круги своя, стало спокойно и глухо в моей тобольской губернии. Конец ведь какой-то там эпохи.
И вроде бы во мне еще атомные взрывы и новый переходный возраст, но скорость остывания человеческого материала удручает.Театроведы и прочие так любят проводить концепцию театра-храма, я как зритель все еще честный, но многократно оскверненный предпочла бы сравнивать восприятие искусства скорее с половым актом (особенно, если сосредоточиться и припомнить ощущения от по-настоящему прекрасных спектаклей). И здесь я с горестью пытаюсь припомнить, когда же это я в последний раз трахалась с охотой, а память дает сбой.
Очень контрастирует с этим написание дипломной работы - мне дурно от одной мысли о дипломе, защите, редактировании; у меня от этого дергается глаз и хочется выпить портвейна. Мне даже приснился кошмар про диплом, такой страшный, что я проснулась и сразу начала править этот трижды проклятый текст. А сегодня прочла вот случайно интервью с моим оппонентом М. Ю. Эдельштейном, там есть вот такой очаровательный пассаж:
"Возвращаясь к разговору о выводах, которые я для себя сделал из словарной работы. Раньше я довольно много занимался литературной журналистикой, писал всякие обзоры современной литературы. Теперь, к счастью, пишу их все меньше и меньше, но когда я этим делом занимался, оно почти всегда вызывало у меня изрядное раздражение. Мне всегда хотелось сказать писателю: ну зачем ты это пишешь, можно подумать, до тебя мало всего написано было. Как-то принято говорить, что критик открывает книжку с презумпцией невиновности автора и лишь если автор его разочаровывает, пишет отрицательную рецензию. У меня всегда было наоборот. Я открывал книжку с мыслью, что некий нехороший человек написал очередной роман, а я по долгу службы должен его читать. А вот если он меня переубеждал, то я, соответственно, писал положительную рецензию. А теперь я смотрю на современную литературу намного спокойнее. Ну да графоманы - и что? Сто пятьдесят лет назад в какой-нибудь Тобольской губернии был зафиксирован схожий случай, и ничего, сейчас мы про этого тобольчанина или тоболяка статью написали. Хорошая, трогательная статья. Глядишь, через полтора столетия кто-то и на нынешнего букеровского лауреата с таким же умилением посмотрит".
Все вернулось на круги своя, стало спокойно и глухо в моей тобольской губернии. Конец ведь какой-то там эпохи.