Психопатология суфизма (4): Душевное состояние дервиша
Оригинал взят у rus_turk в Психопатология суфизма (4): Душевное состояние дервиша
Внимание! "Яндекс", а также некоторые браузеры, получающие от него данные для своих баз "зараженных" сайтов, с ночи на 01.11.12 время от времени сигнализировали, что rus-turk.livejournal.com может представлять угрозу. Похоже, что опасность мнимая. Интересно, что "Яндекс" как минимум три раза за последние несколько часов то включал адрес журнала "Р.Т." в свой "черный список", то исключал его оттуда. (Данные на 01.11.12 11:45 мск).
К. К. Казанский. Суфизм с точки зрения современной психопатологии. - Самарканд, 1905. Предыдущие части: [ 1], [ 2], [ 3].
А. Севрюгин. Дервиш и двое мужчин. (Иран).
Всмотримся же внимательнее в эту загадочную фигуру дервиша. Прежде всего наблюдателя поражает в ней внешность.
Длинные волосы, иногда падающие на плечи, иногда заплетенные в форму имени «ху» и спрятанные под тюрбаном, потухший взор привычного опиофага, а нередко и взгляд безумия, отталкивающая неряшливость и нечистоплотность, пренебрежение общепринятыми приличиями - вот качества, бросающиеся в глаза наблюдателю. Каждая подробность дервишеского туалета имеет непременно какое-нибудь символическое значение. Число клиньев на шапке, ее цвет и форма отличают один орден от другого, и каждая из особенностей имеет свое легендарное объяснение или историческое оправдание. «У некоторых орденов эта шапка имеет форму вазы, у других служит вместилищем розы» [Позднев. l. c.]. По количеству завитков на тюрбане вы можете узнать положение, занимаемое дервишем в ордене и степень его духовного совершенства. Его хирка, или верхняя одежда, скроена по образцу хирки пророка. Последняя сама по себе служит предметом целого культа. Дервиши сообщают, что «у Алия, основателя суфийства, была мантия, служившая символом Мухаммедовой мантии, и что от Алия ее получили и многие из пиров; а от них она передается райс-уль-мешейхам, шейхам и всем дервишам». Дервиш приурочивает к хирке спиритуалистическую силу, которая непрерывно передается через нее от основателя суфийства ее позднейшим последователям. Отсюда обычай у шейхов завещать или передавать до смерти хирку достойнейшему своему заместителю. Имам Джафер учит, что «степень веры хирки состоит в том, чтобы на нее смотреть как на покрывало чужих грехов; ее кибла - пир; ее молитвы - мужество; ее обязанность - оставление греха жадности; ее долг - довольство малым; ее душа - верность данному слову; ее надевание - побуждение служить другим: ее внутренняя сторона - скрытность, ее внешняя сторона - свет». Пояс с его пряжкой из камня, четки, служащие символом 99-ти прекрасных имен Божиих, сумка, каждая застежка и каждая нитка имеют символическое значение. Итак, дервиш с ног до головы облачен в символы.
А. Севрюгин. Дервиши за курением. (Иран).
Повышенная возбудимость, обусловливая смутные и неопределенные ощущения и вызывая ненормальные ассоциации, требует и условных выражений, почему изобретает словарь новых слов или, употребляя старые, придает им своеобразный аллегорический смысл, непонятный другим. Так и суфии, облекаясь в символическое рубище, облекают и мысли и ощущения свои в такие же странные лохмотья. Свое жизнерадостное, восторженное состояние за время исступления они называют «горение» и «расплавленное состояние»; положение дервиша «халь»; верховное существо на их эротическом языке получило название «душеньки, любовницы», а процесс возрождения с ним - совокупления. Все части тела любовницы участвуют в аллегорическом жаргоне дервиша: подбородок означает разрастающееся наслаждение дервиша; ямка на нем - затруднение, встречаемое при созерцании сверхъестественных истин; под кудрями разумеются тайны божества, известные лишь самому божеству и т. п. Под словом «кабачок» суфизм подразумевает исчезновение человеческого достоинства в слиянии с богом; упоение божественной любовью обзывает опьянением и т. д. [Ученые записки Имп. Казанского унив. 1865 г., т. I. И. Н. Холмогоров. Шейх Саади Ширазский и его значение в истории персидской литературы].
Вглядываясь ближе в черты его лица, можно заметить или известного рода неподвижность, окаменелость, отсутствие мимических движений, застывший взгляд равнодушия и полного безучастия, или же, наоборот, усиленную подвижность слабоумного. Движения чаще замедленны. На вопросы отвечает не тотчас, часто невпопад. От него всегда можно ожидать какой-нибудь выходки, какого-нибудь непредвиденного импульсивного действия. Дервиш, если можно так выразиться, всегда ходит на краю помешательства.
А. Севрюгин. Портрет дервиша. (Иран).
Добровольно налагаемые на себя обеты молчания, полового воздержания, а равно и другие крайне разнообразные формы ограничений физиологических требований, играющие такую роль в начальном воспитании дервиша и в его дальнейшей аскетической жизни, не позволяют ему накоплять достаточного количества впечатлений внешнего мира, отчего он изолирован в нем, и жизнь его близка к существованию заключенного. Известно, между тем, что одиночное заключение гораздо чаще угрожает сумасшествием людям, ограниченным в умственном отношении и нуждающимся в беспрерывной смене впечатлений, каким является большинство заурядного дервишества, нежели лицам с известным запасом воспринятых впечатлений и наблюдений.
И действительно, все виды деятельности психического органа у дервиша носят на себе патологический отпечаток. Область чувствований, область представлений и область стремлений одинаково доставляют наблюдателю очевидные отклонения от нормы.
Каландар, у которого только что закончился опиум, творит молитву, дабы получить еще. (Из «Альбома занятий». Неизвестный иранский художник последней трети XIX века).
В сфере чувствований у дервиша прежде всего бросается в глаза недостаток эстетических требований, который сказывается не только в его неряшливой внешности и нечистоплотности, в его цинических выходках и обхождении, но и во многих других его потребностях, что особенно заметно в области полового чувства в виде извращений всякого рода полового влечения. Исламитские народы давно отметили эту черту дервишества в своих этических произведениях, но, простодушно иронизируя над нею, они не ставят ее в особенный упрек ему. И эта снисходительность к аномалиям полового влечения у народов ислама лежит во всем укладе их жизни, поставившей женщину в изолированное положение и затруднившей всякое общение с нею. В период полового созревания, стремление к удовлетворению полового возбуждения направляется в этих случаях чаще, чем при других обстоятельствах, к противоестественным приемам, порождая порочные привычки. Из них самою распространенною является онанизм, вообще играющий большую роль при всяком относительно раннем пробуждении полового влечения. «Онанизм прежде всего уничтожает эстетическое идеальное влечение к другому полу», - говорит Kraft-Ebing, а при наличности наследственного расположения к психопатологическим формам или предрасположении к ним, вызванном искусственным путем, он легко может послужить толчком к проявлению того или другого полового психоза. Характеристическими чертами психозов у онанистов Kraft-Ebing считает обилие галлюцинаций и иллюзий, очень легко возникающих, угрюмое настроение, причудливую ассоциацию идей, наклонность к мистицизму и к экзальтации, ипохондрическое и меланхолическое душевное угнетение и, наконец, нелепые безумные идеи насильственного демономанического характера. Конечно, было бы ошибочно придавать разбираемой порочной привычке слишком большое значение как этиологическому моменту в психопатологии исламитских народов, однако совершенно игнорировать ее влияние на народную психику значило бы впасть в противоположную крайность. Половая сторона жизни восточных народов даст слишком много уклонений и извращений, чтоб не считаться с нею и не видеть в ней одного из важных условий образования народного темперамента. Она же во все времена истории играла не последнюю роль в социальной и политической жизни восточных государств, соединяя людей в тайные общества, то прикрывавшиеся религиозными учениями, то преследовавшие социальные реформы, а в сущности ограничивавшиеся удовлетворением своих вожделений. Стоит вспомнить Манеса, аль-Муканну, измаилитов и др. Половые аномалии и извращения Востока перешли, как известно, и на Запад, заразив Древнюю Грецию и Рим своими порочными влечениями.
Риза Аббаси. Шейх делает предложение юноше. Около 1605 г.
Весьма естественно, что в дервишестве, как тайном учении, в основе которого лежит искусственное нарушение психического равновесия, болезненные аномалии полового чувства нашли исключительную почву для расцвета в самых уродливых формах. Мы встречаем здесь на каждом шагу явления, которые никогда не были знакомы европейской цивилизации в периоде ее роста и которые выступили в ней лишь в последнее время, как грозные признаки наступающего вырождения. Самым тонким выразителем этих психополовых аномалий в суфизме является лучший его представитель поэт Саади. «Посмотри, как рассердился на меня этот ангел, - восклицает он с искреннею наивностью ярого мазохиста и уринга, - взгляни на эти сладкие нахмуренные брови. У арабов есть пословица: побои от милого равняются изюму. Съесть от тебя толчок в зубы слаще, чем есть хлеб из собственных рук» [«Гюлистан» Саади Ширази. Пер. И. Холмогоров. М. 1882 г. Стр. 232 и след.]. В другом рассказе Саади делится с читателем своими воспоминаниями полового психопата: «В первой молодости, как это случается, и как ты, читатель, сам знаешь, я сильно полюбил одного юношу за его чудный голос и прекрасное лицо». Но вот поэту пришлось расстаться с юношей; разлука с ним оказалась тяжелее, чем поэт ожидал, и он взывает к нему: «Вернись, мой друг, убей меня, умереть пред тобой мне приятнее, чем влачить жизнь без тебя». Однако проходит время. Юноша возвращается возмужалым: «Красота Иосифа потерпела изъян, яблочко на подбородке усеялось пухом, словно пылью, его прелести понесли ущерб». Непостоянный и легкомысленный поэт по возвращении странника встречает его с холодной усмешкой: «Пожелтел лист твоей свежей весны; не готовь свой горшок - наш огонь уж поостыл. Что ты расхаживаешь гордо и чванно, воображая себя по-прежнему красивым? Ступай-ка лучше к тому, кто ищет тебя, и расточай нежности пред тем, кто захочет купить тебя… За год перед этим ты уходил, как дикая серна, а ныне возвращаешься, как усатый барс, но Саади нравится свежесть в чертах лица, а не косматые щетины». Мы видим здесь зарождение любовной связи, пыл страсти, мечтательность влюбленного, цинизм измены, но ни сам поэт, ни его читатель как бы и не подозревают всей карикатурности чувства, разбивающегося при первых признаках прорастающей бороды у возлюбленного. - Однако в силу спроса возникает и предложение; активное мужелюбие породило и пассивную ее форму, т. е. феминацию с ее неизбежным тяготением к женственности, к женским наклонностям и качествам, как то: тщеславию, кокетству, страсти к нарядам. «Спросили одного багдадца, - говорит Саади, - что он скажет насчет красивых отроков? Он отвечал: „Нет в них добра - ибо пока они красивы, они неприступны, а когда войдут в лета, тогда начинают ласкаться и втираться в дружбу“». «Безбородые, когда они красивы, говорят всегда дерзко и принимают грубый тон; но с появлением бороды, когда их проклинают, они втираются в дружбу и ищут любви» [«Гюлистан». l. c.].
Кроме сексуальных аномалий в сфере чувствований, у дервиша можно заметить еще известную степень психической анестезии, особенно обнаруживающуюся в области религиозных и нравственных воззрений. Религию он отвергает, правила морали считает лишними, обязанности в отношении общества игнорирует. К страданиям и радостям ближнего остается равнодушным. Ничто не занимает его вне экстаза. «Он не заботится ни о себе, ни о других». Замечательно, что этот нравственный недочет в чувствованиях высшего порядка составляет в дервишестве самое раннее и общераспространенное явление, которое указывает на нарушенное отправление психического органа. Такие чувства, как религиозное, альтруистическое и социальное, предполагают тончайшую мозговую организацию; а так как в процессе диссолюции распадение начинается сверху вниз, то и функция психического органа нарушается прежде всего в наиболее сложных своих отправлениях.
В сфере представлений у дервиша можно наблюдать некоторую медленность в их смене, что свойственно обыкновенно состоянию психической слабости. При нормальной деятельности психического органа представления не остаются подолгу в сознании, хоти бы воля и удерживала их; они быстро сменяются одно другим, одно другим вытесняются. При упражнениях воли задерживать конкретные представления, как это бывает при искусственных экстазах, представления остаются в сознании с настойчивостью и напряженностью, которые легко могут придать им патологический характер навязчивых идей.
Бухарский дервиш. 1910-е.
К состоянию безучастия, о котором мы говорили выше, присоединяется у дервиша душевное настроение, побуждающее его считать себя выше остальных людей. Повышенное самосознание в смысле чувствования себя «сверхчеловеком» последовательно порождает эгоистическое отношение к окружающим, отчуждение к ним, гордую изолированность, а затем и ненависть ко всякому долгу, ко всяким системам нравственности. Отсюда исходит положение ницшеизма, этого обновленного суфизма: «нет истины - все дозволено». Сам Ницше следующим образом обрисовывает свое душевное состояние: «Слышишь - и не ищешь; берешь - и не справляешься, кто дает; мысль как мнение в силу какой-то необходимости беспрепятственно облекается в форму; мне никогда не приходилось выбирать… все происходит в высшей степени непроизвольно, как бы в вихре чувства свободы, вдали от условности, власти и божества». Чувства высокомерия, гордости, замкнутости, порождаемые искусственными упражнениями в экстазе, совершенно аналогичны возникновению того же самочувствия под влиянием экстазогенных ядов (гашиш и др.). Для экстатика-суфи ближайшее объяснение такого ощущения лежит, по-видимому, в сознании достигнутой цели слияния с божеством и познания истины. Между тем, возникшие самородным путем, т. е. не вызванные логическою последовательностью, эти чувства вносят изменения в области сознания, где личность, постепенно преобразуясь, может дойти до полного своего превращения. И в истории исламитского мистицизма мы встречаемся на каждом шагу с этими преобразованными личностями, которые, с достаточною убедительностью для своих последователей, считают себя то ангелами, то божьими избранниками, то, наконец, самим богом. Таков, наприм., Муканна, называвший себя божьим аватарой; Бабек, утверждавший, что душа некоего славного цари и законодателя перешла в него, отчего он стал звать себя бод, т. е., вероятно, буддой: Халладж, веривший в то, что он - истина, т. е. Бог; Абу Язид Бистами, вместо обычной формулы «Хвала Богу» произносивший: «Хвала мне!»; суфи шейх Харкани, египетский халиф Хаким, выдававшие себя за воплощение божества, и множество других, о которых будет сказано в другом месте.
Дервиш ордена Бекташи затягивается дымом гашиша
Обращаясь к двигательной стороне душевной жизни у дервиша, т. е. к его влечениям и волевым стремлениям, мы и в этой сфере замечаем резкие изменения. Аномалии полового чувства властно требуют себе удовлетворения и порождают в субъекте ненормальные стремления, задержать которые ослабленная воли оказывается бессильной. Так, усиление полового влечения доводит его нередко до грубейших половых преступлений, по своей пароксизмальной форме близко напоминающих паралитическое слабоумие. И суфизм смотрит на эти патологические порывы крайне снисходительно. «Какой-то дервиш был уличен в гнусном поступке, - говорил Саади, - и кроме того, что над ним тяготело посрамление, его следовало побить камнями. „О правоверные, - вскричал он, - у меня нет денег на покупку жены, да нет и сил преодолеть похоть. Ну что ж мне делать? Ислам не допускает монашества“». «В числе причин довольства богачей, - поясняет поэт в оправдание таких поступков, - есть и та, что они каждую ночь имеют при себе кумира-супругу, а днем красивого юношу, которому завидует заря и пред стройным станом которого краснеет от стыда прямой кипарис… Кому даны свежие финики, тому незачем сбивать камнями с дерева кисти… а голодный пес, нашедши мясо, не спрашивает: „Чье оно?“» [Гюлистан. l. c.].
Но кроме аномалий полового влечения и связанных с ними поступков, носящих мимовольный характер, можно наблюдать у дервиша и другие формы импульсивных действий, органические мотивы которых лежат или в унаследованных чувствованиях, или в изобретенных под влиянием социальных условий привычках. Таковы, напр., злоупотребления опиумом, гашишем, экстатическими упражнениями.
А. Севрюгин. Дервиш верхом на корове. (Иран).
Сюда же нужно отнести и общераспространенную среди дервишества склонность к странствованиям. Последняя заслуживает особенная внимания, так как она доходит здесь до размеров какого-то повального психоза. Можно подумать, что бедность мысли, односторонняя работа психического органа, отличающая интеллект дервиша, восполняются движением, связанным с постоянною переменою места, как бы находя в нем известный эквивалент. Страсть к скитанию и бродяжничеству у дервишей ведет свое начало в историческом отношении с очень отдаленных времен и, вероятно, составляет черту, унаследованную от нищенствовавшего монашества буддистов. Она имела, да и в настоящее время далеко еще не утратила своего значения для пропаганды дервишеского учения. Сири ас-Сакати (ум. 253 (867), первый учитель в Багдаде, учивший о сосуществовании с Богом (см. выше), является в то же время и самым ярким представителем амбулантного психоза дервишей. Его мышечная неутомимость превышала всякую меру, и очень красноречиво подтверждает существующую гипотезу, по которой автоматическое сокращение мускульной ткани во много раз больше деятельности произвольной. Если верить Джонейду, Сири ас-Сакати за все время своей 70-летней жизни никогда не пользовался отдыхом в постели. Знаменитый племянник свидетельствует, что никогда не видел своего дядю лежащим, кроме как на смертном одре [Hammer-Purgstal. T. IV. S. 217-218]. В начале каждой весны он имел обыкновение напоминать своим ученикам: «Весна пришла, деревья оделись в листву, пришла пора и для вашего странствования». Ибрагим ибн Ахмед аль-Хаввас, по заявлению Газзали, никогда не оставался на одном месте более 40 дней и, как великий странник, считается патроном путешественников. Страсть к бродяжничеству поддерживается в дервишестве издавна существующим обычаем не ограничиваться школою одного какого-либо учителя, а прослушать возможно большее число знаменитых суфиев, не считаясь с разбросанностью их по лицу земли исламитского Востока. В истории суфизма можно встретить немало лиц, всю свою жизнь отдавших странствованию по различным аудиториям. Так, напр., шейх Абу Юсуф из Хамадана, основатель ордена Ходжагон и Накшбенди (440-535 H.), успевший совершить за свою, правда, довольно долгую жизнь, 38 пеших паломничеств в Мекку, преимущественно из пределов Маверанагра, прослушал в разное время до 213-ти шейхов. Какой-нибудь обыватель Андалузии в поисках за истиной и недовольный познаниями, почерпнутыми на родине, прослышав о славе того или другого суфия в Багдаде, Испагани, Самарканде, не задумывался посетить эти места, чтоб взглянуть на знаменитого мужа и послушать его беседы. В свою очередь и житель Бухары, Шаша (Ташкента) или Кашгара шел в Дамаск, Каир и Рум, чтобы, вернувшись оттуда с благословением того или другого шейха, основать на родине школу его имени и собрать себе кучку последователей. Каждый из последних, в свою очередь, по достижении известной ступени мистического знания, спешил услышать непосредственно из уст знаменитых учителей слова истины.
Каляндари, уличные нищие. Самарканд. 1871-1872.
Кроме того, всем известен тип странствующего дервиша, составляющий неизбежную принадлежность всяких торжищ, базаров и других народных сборищ мусульманского Востока. Одетый в пестро-заплатанное рубище с дервишеской шапкой из тигровой шкуры на голове, с посохом (ручка которого образует слова: «ja Ali») в руках, с козловым рогом или нищенской чашкой из кокосового ореха, подвязанной к поясу, ходят эти бродяги из конца в конец по всем странам и областям обширного мусульманского мира.
Под небесами существует кучка бродяг, - говорит поэт, принадлежавший и сам к этому классу, - которых можно назвать и ангелами, и дикими зверями. Ангелы непрестанно славословят Господа, дикий же зверь далеко бежит от соприкосновения с человеком. Они в одно и тоже время сила и бессилие, мудрость и безумие, разум и опьянение. То мирно сидя у себя в углу, они штопают свою хламиду, то в вдохновенных плясках бросают ее в пламя. Нет у них забот ни о себе, ни о других, и ничто стороннее не вступает в их святилище. Их разум затемнен и понимание смутно, и уши их закрыты для советов, но чайка не гибнет среди волн и саламандра не смущается жаром пламени. Пусты руки у них, но полны сердца (истиной), и проходят они степи в стороне от караванов. Эти словесные созерцатели живут вдали от мирских взоров и под хламидой дервиша не прячут пояса магов.
Подобно раковине, в которой заключается жемчуг, они живут в самих себе, безразличные к бушеванию моря. [Boustan. Ch. III. P. 150 и след. Paris. 1880].
Эта кучка бродяг времен Саади, разросшаяся впоследствии в огромную армию фантастических изуверов, изложила свое влияние на всю частную, общественную и политическую жизни народов, исповедующих ислам. Дервишество пропитало собою всю народную массу, импрегнировало все слои мусульманского общества.
Каляндари. Дележ дневного подаяния. Самарканд. 1871-1872.
Крайне любопытные с психиатрической точки зрения экземпляры подчас представляют собою эти странники, с первого взгляда не дающие повода заподозрить в них ничего ненормального, но легко обнаруживающие патологическую основу своего поведения, если внимательно приглядеться к ним.
Тип бухарского дервиша. Начало XX в.
Большинство из них странствует в силу того или другого внушения, подсказанного пиром (наставником) или ближайшим примером. Это большинство - неврастеники, с ослабленной волей, с явными признаками вырождения. Они вам расскажут все подробности своего путешествия, встречи, приключения, пройденные места, но цель их странствования останется и для них, и для вас непонятной или по крайней мере недостаточно мотивированной. Других выгнала из родного гнезда какая-нибудь домашняя неприятность, утрата, неудача, вырвавшая из обычного настроения духа, наконец, тоска, томительная жажда видеть новые места, новых людей. Они в своих блужданиях по свету также могут обмануть наблюдателя видимою целесообразностью и логичностью своего поведения, но при расспросах проявят большее внимание к одной категории явлений, нежели к остальным: один останавливается на словах и поучениях посещавшихся наставников, решительно не умея ответить на другие вопросы, находящиеся в связи с его странствованиями: другого поглощает всецело внешняя жизнь, без всякого отношения к его собственной личности, без выводов и заключений о виденном; третьего ничто не занимает, ничто не волнует, и он, проходя по свету, не выносит из него никаких впечатлений. Вы можете наблюдать у таких субъектов частичную амнезию, при ясной памяти относительно остальных явлений и событий, или же полную амнезию без всяких воспоминаний о прошедшем. Тут вы имеете дело с истерическим амбулаторным автоматизмом, который подтверждается или расстройствами чувствительности, изменениями рефлексов или явными признаками истерического темперамента. Встречаются между ними и такие, что удивляют вас странностью, непоследовательностью, бесцельностью, а иногда и полным безмыслием своих поступков, вызывающих снисходительную улыбку прохожих, но для психиатра не оставляющих сомнения в эпилептической форме их амбулаторного автоматизма, при котором не сохраняется ни воспоминаний о совершенном, ни побуждений к нему. Наконец, попадаются и лица, которые могли бы послужить убедительными образцами сложного автоматизма, вызванного злоупотреблением ядами интеллекта, как то: опиумом, гашишем, бузою.
А. Севрюгин. Дервиш, курящий трубку. (Иран).
Таким образом вдоль и поперек искрещивались страны ислама тысячами и тысячами странников, бессознательно следовавших влечению к перемене места. То же стремление проявляется и в путешествиях в Мекку, Кербелу, к могилам святых и во множество других мест поклонения, куда со всех концов направляются странники, не столько одушевленные религиозным чувством, сколько подталкиваемые традицией, бессознательным подражанием и восполняющим интеллектуальный квиетизм влечением к автоматической деятельности, а также психической дегенерацией.
Кроме перечисленных психопатологических черт дервишества, нужно упомянуть еще о присущих ему явлениях расстройства воли. Последняя чаще оказывается ослабленной. Дервиш сплошь и рядом проявляет крайнее равнодушие ко всему, что происходит вокруг него; он живет как во сне; окружающие его предметы и явления как бы покрыты дли него туманом; он утрачивает способность хотеть и сохраняет лишь недостаточно определенные желания, не переходящие в действие. Такое состояние встречается еще у опиофагов, к числу которых во многих случаях его и следует отнести. Но главнейшая причина его безволия лежит, конечно, в тех гипнотических приемах, которым он подвергался в подготовительный период своего искуса. Воспитываясь на авторитете учителя, регламентировавшего каждый его шаг, каждую его мысль, искусственно ставя не только свое поведение, но и самые чувства и идеи, его порождающие, в распоряжение чужой воли, дервиш достигает наконец такого состояния общего понижения сенсориума, где почти нет места эмоциям, где все способности подавлены, где жизненная деятельность напоминает сон, где, наконец, она граничит с меланхолией и слабоумием.
В отдельных редких случаях дело доходит до сумеречного расстройства сознания, где представления оказываются смутными, понятия о времени и пространстве, а равно и о собственном «я» неясными; перцепция окружающих явлений уничтожена. Остается только деятельность психомоторной области, которая под влиянием самовозникающих (галлюцинаторных) раздражений может принимать такое направление и выражаться такими поступками, в которых сам виновник не умеет дать отчета.
Итак, резюмируя все сказанное, можно утверждать, что дервиш, благодаря искусственной искалеченности его психической сферы, достигает в конце избранного «пути к воссоединению» состояния, близкого к слабоумию или меланхолическому помешательству. Приведенные нами патологические симптомы составляют характеристическую особенность этих двух форм душевного состояния. Первая легче постигает лиц до известной степени ограниченных нравственно и интеллектуально, не обладающих достаточным запасом впечатлений, достаточным навыком делать из них выводы и заключения. Вторая, наоборот, более угрожает тем, кто, при наличности умственных способностей и нормальном нравственном уровне, не имеет достаточно крепкой конституции, чтобы противостать болезнетворному влиянию воспитательных приемов и экстатических упражнений суфической школы.
Дервиши из ферганского города Касан. Снимок сделан в 1891 году, во время поездки по нагорным частям Сырдарьинской и Ферганской областей туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа барона А. Б. Вревского со своим полевым штабом. К. К. Казанский, участвовавший в поездке в качестве врача, описал ее в своей книге «Вблизи Памиров» (Ташкент, 1895).
Генерал-лейтенант Вревский (в первом ряду второй слева) и его штаб, а также бухарские чиновники и британский майор Элиот. В третьем ряду крайний справа - военный врач и этнограф Константин Константинович Казанский (1855-1910). (www.risk.ru).
Внимание! "Яндекс", а также некоторые браузеры, получающие от него данные для своих баз "зараженных" сайтов, с ночи на 01.11.12 время от времени сигнализировали, что rus-turk.livejournal.com может представлять угрозу. Похоже, что опасность мнимая. Интересно, что "Яндекс" как минимум три раза за последние несколько часов то включал адрес журнала "Р.Т." в свой "черный список", то исключал его оттуда. (Данные на 01.11.12 11:45 мск).
К. К. Казанский. Суфизм с точки зрения современной психопатологии. - Самарканд, 1905. Предыдущие части: [ 1], [ 2], [ 3].
А. Севрюгин. Дервиш и двое мужчин. (Иран).
Всмотримся же внимательнее в эту загадочную фигуру дервиша. Прежде всего наблюдателя поражает в ней внешность.
Длинные волосы, иногда падающие на плечи, иногда заплетенные в форму имени «ху» и спрятанные под тюрбаном, потухший взор привычного опиофага, а нередко и взгляд безумия, отталкивающая неряшливость и нечистоплотность, пренебрежение общепринятыми приличиями - вот качества, бросающиеся в глаза наблюдателю. Каждая подробность дервишеского туалета имеет непременно какое-нибудь символическое значение. Число клиньев на шапке, ее цвет и форма отличают один орден от другого, и каждая из особенностей имеет свое легендарное объяснение или историческое оправдание. «У некоторых орденов эта шапка имеет форму вазы, у других служит вместилищем розы» [Позднев. l. c.]. По количеству завитков на тюрбане вы можете узнать положение, занимаемое дервишем в ордене и степень его духовного совершенства. Его хирка, или верхняя одежда, скроена по образцу хирки пророка. Последняя сама по себе служит предметом целого культа. Дервиши сообщают, что «у Алия, основателя суфийства, была мантия, служившая символом Мухаммедовой мантии, и что от Алия ее получили и многие из пиров; а от них она передается райс-уль-мешейхам, шейхам и всем дервишам». Дервиш приурочивает к хирке спиритуалистическую силу, которая непрерывно передается через нее от основателя суфийства ее позднейшим последователям. Отсюда обычай у шейхов завещать или передавать до смерти хирку достойнейшему своему заместителю. Имам Джафер учит, что «степень веры хирки состоит в том, чтобы на нее смотреть как на покрывало чужих грехов; ее кибла - пир; ее молитвы - мужество; ее обязанность - оставление греха жадности; ее долг - довольство малым; ее душа - верность данному слову; ее надевание - побуждение служить другим: ее внутренняя сторона - скрытность, ее внешняя сторона - свет». Пояс с его пряжкой из камня, четки, служащие символом 99-ти прекрасных имен Божиих, сумка, каждая застежка и каждая нитка имеют символическое значение. Итак, дервиш с ног до головы облачен в символы.
А. Севрюгин. Дервиши за курением. (Иран).
Повышенная возбудимость, обусловливая смутные и неопределенные ощущения и вызывая ненормальные ассоциации, требует и условных выражений, почему изобретает словарь новых слов или, употребляя старые, придает им своеобразный аллегорический смысл, непонятный другим. Так и суфии, облекаясь в символическое рубище, облекают и мысли и ощущения свои в такие же странные лохмотья. Свое жизнерадостное, восторженное состояние за время исступления они называют «горение» и «расплавленное состояние»; положение дервиша «халь»; верховное существо на их эротическом языке получило название «душеньки, любовницы», а процесс возрождения с ним - совокупления. Все части тела любовницы участвуют в аллегорическом жаргоне дервиша: подбородок означает разрастающееся наслаждение дервиша; ямка на нем - затруднение, встречаемое при созерцании сверхъестественных истин; под кудрями разумеются тайны божества, известные лишь самому божеству и т. п. Под словом «кабачок» суфизм подразумевает исчезновение человеческого достоинства в слиянии с богом; упоение божественной любовью обзывает опьянением и т. д. [Ученые записки Имп. Казанского унив. 1865 г., т. I. И. Н. Холмогоров. Шейх Саади Ширазский и его значение в истории персидской литературы].
Вглядываясь ближе в черты его лица, можно заметить или известного рода неподвижность, окаменелость, отсутствие мимических движений, застывший взгляд равнодушия и полного безучастия, или же, наоборот, усиленную подвижность слабоумного. Движения чаще замедленны. На вопросы отвечает не тотчас, часто невпопад. От него всегда можно ожидать какой-нибудь выходки, какого-нибудь непредвиденного импульсивного действия. Дервиш, если можно так выразиться, всегда ходит на краю помешательства.
А. Севрюгин. Портрет дервиша. (Иран).
Добровольно налагаемые на себя обеты молчания, полового воздержания, а равно и другие крайне разнообразные формы ограничений физиологических требований, играющие такую роль в начальном воспитании дервиша и в его дальнейшей аскетической жизни, не позволяют ему накоплять достаточного количества впечатлений внешнего мира, отчего он изолирован в нем, и жизнь его близка к существованию заключенного. Известно, между тем, что одиночное заключение гораздо чаще угрожает сумасшествием людям, ограниченным в умственном отношении и нуждающимся в беспрерывной смене впечатлений, каким является большинство заурядного дервишества, нежели лицам с известным запасом воспринятых впечатлений и наблюдений.
И действительно, все виды деятельности психического органа у дервиша носят на себе патологический отпечаток. Область чувствований, область представлений и область стремлений одинаково доставляют наблюдателю очевидные отклонения от нормы.
Каландар, у которого только что закончился опиум, творит молитву, дабы получить еще. (Из «Альбома занятий». Неизвестный иранский художник последней трети XIX века).
В сфере чувствований у дервиша прежде всего бросается в глаза недостаток эстетических требований, который сказывается не только в его неряшливой внешности и нечистоплотности, в его цинических выходках и обхождении, но и во многих других его потребностях, что особенно заметно в области полового чувства в виде извращений всякого рода полового влечения. Исламитские народы давно отметили эту черту дервишества в своих этических произведениях, но, простодушно иронизируя над нею, они не ставят ее в особенный упрек ему. И эта снисходительность к аномалиям полового влечения у народов ислама лежит во всем укладе их жизни, поставившей женщину в изолированное положение и затруднившей всякое общение с нею. В период полового созревания, стремление к удовлетворению полового возбуждения направляется в этих случаях чаще, чем при других обстоятельствах, к противоестественным приемам, порождая порочные привычки. Из них самою распространенною является онанизм, вообще играющий большую роль при всяком относительно раннем пробуждении полового влечения. «Онанизм прежде всего уничтожает эстетическое идеальное влечение к другому полу», - говорит Kraft-Ebing, а при наличности наследственного расположения к психопатологическим формам или предрасположении к ним, вызванном искусственным путем, он легко может послужить толчком к проявлению того или другого полового психоза. Характеристическими чертами психозов у онанистов Kraft-Ebing считает обилие галлюцинаций и иллюзий, очень легко возникающих, угрюмое настроение, причудливую ассоциацию идей, наклонность к мистицизму и к экзальтации, ипохондрическое и меланхолическое душевное угнетение и, наконец, нелепые безумные идеи насильственного демономанического характера. Конечно, было бы ошибочно придавать разбираемой порочной привычке слишком большое значение как этиологическому моменту в психопатологии исламитских народов, однако совершенно игнорировать ее влияние на народную психику значило бы впасть в противоположную крайность. Половая сторона жизни восточных народов даст слишком много уклонений и извращений, чтоб не считаться с нею и не видеть в ней одного из важных условий образования народного темперамента. Она же во все времена истории играла не последнюю роль в социальной и политической жизни восточных государств, соединяя людей в тайные общества, то прикрывавшиеся религиозными учениями, то преследовавшие социальные реформы, а в сущности ограничивавшиеся удовлетворением своих вожделений. Стоит вспомнить Манеса, аль-Муканну, измаилитов и др. Половые аномалии и извращения Востока перешли, как известно, и на Запад, заразив Древнюю Грецию и Рим своими порочными влечениями.
Риза Аббаси. Шейх делает предложение юноше. Около 1605 г.
Весьма естественно, что в дервишестве, как тайном учении, в основе которого лежит искусственное нарушение психического равновесия, болезненные аномалии полового чувства нашли исключительную почву для расцвета в самых уродливых формах. Мы встречаем здесь на каждом шагу явления, которые никогда не были знакомы европейской цивилизации в периоде ее роста и которые выступили в ней лишь в последнее время, как грозные признаки наступающего вырождения. Самым тонким выразителем этих психополовых аномалий в суфизме является лучший его представитель поэт Саади. «Посмотри, как рассердился на меня этот ангел, - восклицает он с искреннею наивностью ярого мазохиста и уринга, - взгляни на эти сладкие нахмуренные брови. У арабов есть пословица: побои от милого равняются изюму. Съесть от тебя толчок в зубы слаще, чем есть хлеб из собственных рук» [«Гюлистан» Саади Ширази. Пер. И. Холмогоров. М. 1882 г. Стр. 232 и след.]. В другом рассказе Саади делится с читателем своими воспоминаниями полового психопата: «В первой молодости, как это случается, и как ты, читатель, сам знаешь, я сильно полюбил одного юношу за его чудный голос и прекрасное лицо». Но вот поэту пришлось расстаться с юношей; разлука с ним оказалась тяжелее, чем поэт ожидал, и он взывает к нему: «Вернись, мой друг, убей меня, умереть пред тобой мне приятнее, чем влачить жизнь без тебя». Однако проходит время. Юноша возвращается возмужалым: «Красота Иосифа потерпела изъян, яблочко на подбородке усеялось пухом, словно пылью, его прелести понесли ущерб». Непостоянный и легкомысленный поэт по возвращении странника встречает его с холодной усмешкой: «Пожелтел лист твоей свежей весны; не готовь свой горшок - наш огонь уж поостыл. Что ты расхаживаешь гордо и чванно, воображая себя по-прежнему красивым? Ступай-ка лучше к тому, кто ищет тебя, и расточай нежности пред тем, кто захочет купить тебя… За год перед этим ты уходил, как дикая серна, а ныне возвращаешься, как усатый барс, но Саади нравится свежесть в чертах лица, а не косматые щетины». Мы видим здесь зарождение любовной связи, пыл страсти, мечтательность влюбленного, цинизм измены, но ни сам поэт, ни его читатель как бы и не подозревают всей карикатурности чувства, разбивающегося при первых признаках прорастающей бороды у возлюбленного. - Однако в силу спроса возникает и предложение; активное мужелюбие породило и пассивную ее форму, т. е. феминацию с ее неизбежным тяготением к женственности, к женским наклонностям и качествам, как то: тщеславию, кокетству, страсти к нарядам. «Спросили одного багдадца, - говорит Саади, - что он скажет насчет красивых отроков? Он отвечал: „Нет в них добра - ибо пока они красивы, они неприступны, а когда войдут в лета, тогда начинают ласкаться и втираться в дружбу“». «Безбородые, когда они красивы, говорят всегда дерзко и принимают грубый тон; но с появлением бороды, когда их проклинают, они втираются в дружбу и ищут любви» [«Гюлистан». l. c.].
Кроме сексуальных аномалий в сфере чувствований, у дервиша можно заметить еще известную степень психической анестезии, особенно обнаруживающуюся в области религиозных и нравственных воззрений. Религию он отвергает, правила морали считает лишними, обязанности в отношении общества игнорирует. К страданиям и радостям ближнего остается равнодушным. Ничто не занимает его вне экстаза. «Он не заботится ни о себе, ни о других». Замечательно, что этот нравственный недочет в чувствованиях высшего порядка составляет в дервишестве самое раннее и общераспространенное явление, которое указывает на нарушенное отправление психического органа. Такие чувства, как религиозное, альтруистическое и социальное, предполагают тончайшую мозговую организацию; а так как в процессе диссолюции распадение начинается сверху вниз, то и функция психического органа нарушается прежде всего в наиболее сложных своих отправлениях.
В сфере представлений у дервиша можно наблюдать некоторую медленность в их смене, что свойственно обыкновенно состоянию психической слабости. При нормальной деятельности психического органа представления не остаются подолгу в сознании, хоти бы воля и удерживала их; они быстро сменяются одно другим, одно другим вытесняются. При упражнениях воли задерживать конкретные представления, как это бывает при искусственных экстазах, представления остаются в сознании с настойчивостью и напряженностью, которые легко могут придать им патологический характер навязчивых идей.
Бухарский дервиш. 1910-е.
К состоянию безучастия, о котором мы говорили выше, присоединяется у дервиша душевное настроение, побуждающее его считать себя выше остальных людей. Повышенное самосознание в смысле чувствования себя «сверхчеловеком» последовательно порождает эгоистическое отношение к окружающим, отчуждение к ним, гордую изолированность, а затем и ненависть ко всякому долгу, ко всяким системам нравственности. Отсюда исходит положение ницшеизма, этого обновленного суфизма: «нет истины - все дозволено». Сам Ницше следующим образом обрисовывает свое душевное состояние: «Слышишь - и не ищешь; берешь - и не справляешься, кто дает; мысль как мнение в силу какой-то необходимости беспрепятственно облекается в форму; мне никогда не приходилось выбирать… все происходит в высшей степени непроизвольно, как бы в вихре чувства свободы, вдали от условности, власти и божества». Чувства высокомерия, гордости, замкнутости, порождаемые искусственными упражнениями в экстазе, совершенно аналогичны возникновению того же самочувствия под влиянием экстазогенных ядов (гашиш и др.). Для экстатика-суфи ближайшее объяснение такого ощущения лежит, по-видимому, в сознании достигнутой цели слияния с божеством и познания истины. Между тем, возникшие самородным путем, т. е. не вызванные логическою последовательностью, эти чувства вносят изменения в области сознания, где личность, постепенно преобразуясь, может дойти до полного своего превращения. И в истории исламитского мистицизма мы встречаемся на каждом шагу с этими преобразованными личностями, которые, с достаточною убедительностью для своих последователей, считают себя то ангелами, то божьими избранниками, то, наконец, самим богом. Таков, наприм., Муканна, называвший себя божьим аватарой; Бабек, утверждавший, что душа некоего славного цари и законодателя перешла в него, отчего он стал звать себя бод, т. е., вероятно, буддой: Халладж, веривший в то, что он - истина, т. е. Бог; Абу Язид Бистами, вместо обычной формулы «Хвала Богу» произносивший: «Хвала мне!»; суфи шейх Харкани, египетский халиф Хаким, выдававшие себя за воплощение божества, и множество других, о которых будет сказано в другом месте.
Дервиш ордена Бекташи затягивается дымом гашиша
Обращаясь к двигательной стороне душевной жизни у дервиша, т. е. к его влечениям и волевым стремлениям, мы и в этой сфере замечаем резкие изменения. Аномалии полового чувства властно требуют себе удовлетворения и порождают в субъекте ненормальные стремления, задержать которые ослабленная воли оказывается бессильной. Так, усиление полового влечения доводит его нередко до грубейших половых преступлений, по своей пароксизмальной форме близко напоминающих паралитическое слабоумие. И суфизм смотрит на эти патологические порывы крайне снисходительно. «Какой-то дервиш был уличен в гнусном поступке, - говорил Саади, - и кроме того, что над ним тяготело посрамление, его следовало побить камнями. „О правоверные, - вскричал он, - у меня нет денег на покупку жены, да нет и сил преодолеть похоть. Ну что ж мне делать? Ислам не допускает монашества“». «В числе причин довольства богачей, - поясняет поэт в оправдание таких поступков, - есть и та, что они каждую ночь имеют при себе кумира-супругу, а днем красивого юношу, которому завидует заря и пред стройным станом которого краснеет от стыда прямой кипарис… Кому даны свежие финики, тому незачем сбивать камнями с дерева кисти… а голодный пес, нашедши мясо, не спрашивает: „Чье оно?“» [Гюлистан. l. c.].
Но кроме аномалий полового влечения и связанных с ними поступков, носящих мимовольный характер, можно наблюдать у дервиша и другие формы импульсивных действий, органические мотивы которых лежат или в унаследованных чувствованиях, или в изобретенных под влиянием социальных условий привычках. Таковы, напр., злоупотребления опиумом, гашишем, экстатическими упражнениями.
А. Севрюгин. Дервиш верхом на корове. (Иран).
Сюда же нужно отнести и общераспространенную среди дервишества склонность к странствованиям. Последняя заслуживает особенная внимания, так как она доходит здесь до размеров какого-то повального психоза. Можно подумать, что бедность мысли, односторонняя работа психического органа, отличающая интеллект дервиша, восполняются движением, связанным с постоянною переменою места, как бы находя в нем известный эквивалент. Страсть к скитанию и бродяжничеству у дервишей ведет свое начало в историческом отношении с очень отдаленных времен и, вероятно, составляет черту, унаследованную от нищенствовавшего монашества буддистов. Она имела, да и в настоящее время далеко еще не утратила своего значения для пропаганды дервишеского учения. Сири ас-Сакати (ум. 253 (867), первый учитель в Багдаде, учивший о сосуществовании с Богом (см. выше), является в то же время и самым ярким представителем амбулантного психоза дервишей. Его мышечная неутомимость превышала всякую меру, и очень красноречиво подтверждает существующую гипотезу, по которой автоматическое сокращение мускульной ткани во много раз больше деятельности произвольной. Если верить Джонейду, Сири ас-Сакати за все время своей 70-летней жизни никогда не пользовался отдыхом в постели. Знаменитый племянник свидетельствует, что никогда не видел своего дядю лежащим, кроме как на смертном одре [Hammer-Purgstal. T. IV. S. 217-218]. В начале каждой весны он имел обыкновение напоминать своим ученикам: «Весна пришла, деревья оделись в листву, пришла пора и для вашего странствования». Ибрагим ибн Ахмед аль-Хаввас, по заявлению Газзали, никогда не оставался на одном месте более 40 дней и, как великий странник, считается патроном путешественников. Страсть к бродяжничеству поддерживается в дервишестве издавна существующим обычаем не ограничиваться школою одного какого-либо учителя, а прослушать возможно большее число знаменитых суфиев, не считаясь с разбросанностью их по лицу земли исламитского Востока. В истории суфизма можно встретить немало лиц, всю свою жизнь отдавших странствованию по различным аудиториям. Так, напр., шейх Абу Юсуф из Хамадана, основатель ордена Ходжагон и Накшбенди (440-535 H.), успевший совершить за свою, правда, довольно долгую жизнь, 38 пеших паломничеств в Мекку, преимущественно из пределов Маверанагра, прослушал в разное время до 213-ти шейхов. Какой-нибудь обыватель Андалузии в поисках за истиной и недовольный познаниями, почерпнутыми на родине, прослышав о славе того или другого суфия в Багдаде, Испагани, Самарканде, не задумывался посетить эти места, чтоб взглянуть на знаменитого мужа и послушать его беседы. В свою очередь и житель Бухары, Шаша (Ташкента) или Кашгара шел в Дамаск, Каир и Рум, чтобы, вернувшись оттуда с благословением того или другого шейха, основать на родине школу его имени и собрать себе кучку последователей. Каждый из последних, в свою очередь, по достижении известной ступени мистического знания, спешил услышать непосредственно из уст знаменитых учителей слова истины.
Каляндари, уличные нищие. Самарканд. 1871-1872.
Кроме того, всем известен тип странствующего дервиша, составляющий неизбежную принадлежность всяких торжищ, базаров и других народных сборищ мусульманского Востока. Одетый в пестро-заплатанное рубище с дервишеской шапкой из тигровой шкуры на голове, с посохом (ручка которого образует слова: «ja Ali») в руках, с козловым рогом или нищенской чашкой из кокосового ореха, подвязанной к поясу, ходят эти бродяги из конца в конец по всем странам и областям обширного мусульманского мира.
Под небесами существует кучка бродяг, - говорит поэт, принадлежавший и сам к этому классу, - которых можно назвать и ангелами, и дикими зверями. Ангелы непрестанно славословят Господа, дикий же зверь далеко бежит от соприкосновения с человеком. Они в одно и тоже время сила и бессилие, мудрость и безумие, разум и опьянение. То мирно сидя у себя в углу, они штопают свою хламиду, то в вдохновенных плясках бросают ее в пламя. Нет у них забот ни о себе, ни о других, и ничто стороннее не вступает в их святилище. Их разум затемнен и понимание смутно, и уши их закрыты для советов, но чайка не гибнет среди волн и саламандра не смущается жаром пламени. Пусты руки у них, но полны сердца (истиной), и проходят они степи в стороне от караванов. Эти словесные созерцатели живут вдали от мирских взоров и под хламидой дервиша не прячут пояса магов.
Подобно раковине, в которой заключается жемчуг, они живут в самих себе, безразличные к бушеванию моря. [Boustan. Ch. III. P. 150 и след. Paris. 1880].
Эта кучка бродяг времен Саади, разросшаяся впоследствии в огромную армию фантастических изуверов, изложила свое влияние на всю частную, общественную и политическую жизни народов, исповедующих ислам. Дервишество пропитало собою всю народную массу, импрегнировало все слои мусульманского общества.
Каляндари. Дележ дневного подаяния. Самарканд. 1871-1872.
Крайне любопытные с психиатрической точки зрения экземпляры подчас представляют собою эти странники, с первого взгляда не дающие повода заподозрить в них ничего ненормального, но легко обнаруживающие патологическую основу своего поведения, если внимательно приглядеться к ним.
Тип бухарского дервиша. Начало XX в.
Большинство из них странствует в силу того или другого внушения, подсказанного пиром (наставником) или ближайшим примером. Это большинство - неврастеники, с ослабленной волей, с явными признаками вырождения. Они вам расскажут все подробности своего путешествия, встречи, приключения, пройденные места, но цель их странствования останется и для них, и для вас непонятной или по крайней мере недостаточно мотивированной. Других выгнала из родного гнезда какая-нибудь домашняя неприятность, утрата, неудача, вырвавшая из обычного настроения духа, наконец, тоска, томительная жажда видеть новые места, новых людей. Они в своих блужданиях по свету также могут обмануть наблюдателя видимою целесообразностью и логичностью своего поведения, но при расспросах проявят большее внимание к одной категории явлений, нежели к остальным: один останавливается на словах и поучениях посещавшихся наставников, решительно не умея ответить на другие вопросы, находящиеся в связи с его странствованиями: другого поглощает всецело внешняя жизнь, без всякого отношения к его собственной личности, без выводов и заключений о виденном; третьего ничто не занимает, ничто не волнует, и он, проходя по свету, не выносит из него никаких впечатлений. Вы можете наблюдать у таких субъектов частичную амнезию, при ясной памяти относительно остальных явлений и событий, или же полную амнезию без всяких воспоминаний о прошедшем. Тут вы имеете дело с истерическим амбулаторным автоматизмом, который подтверждается или расстройствами чувствительности, изменениями рефлексов или явными признаками истерического темперамента. Встречаются между ними и такие, что удивляют вас странностью, непоследовательностью, бесцельностью, а иногда и полным безмыслием своих поступков, вызывающих снисходительную улыбку прохожих, но для психиатра не оставляющих сомнения в эпилептической форме их амбулаторного автоматизма, при котором не сохраняется ни воспоминаний о совершенном, ни побуждений к нему. Наконец, попадаются и лица, которые могли бы послужить убедительными образцами сложного автоматизма, вызванного злоупотреблением ядами интеллекта, как то: опиумом, гашишем, бузою.
А. Севрюгин. Дервиш, курящий трубку. (Иран).
Таким образом вдоль и поперек искрещивались страны ислама тысячами и тысячами странников, бессознательно следовавших влечению к перемене места. То же стремление проявляется и в путешествиях в Мекку, Кербелу, к могилам святых и во множество других мест поклонения, куда со всех концов направляются странники, не столько одушевленные религиозным чувством, сколько подталкиваемые традицией, бессознательным подражанием и восполняющим интеллектуальный квиетизм влечением к автоматической деятельности, а также психической дегенерацией.
Кроме перечисленных психопатологических черт дервишества, нужно упомянуть еще о присущих ему явлениях расстройства воли. Последняя чаще оказывается ослабленной. Дервиш сплошь и рядом проявляет крайнее равнодушие ко всему, что происходит вокруг него; он живет как во сне; окружающие его предметы и явления как бы покрыты дли него туманом; он утрачивает способность хотеть и сохраняет лишь недостаточно определенные желания, не переходящие в действие. Такое состояние встречается еще у опиофагов, к числу которых во многих случаях его и следует отнести. Но главнейшая причина его безволия лежит, конечно, в тех гипнотических приемах, которым он подвергался в подготовительный период своего искуса. Воспитываясь на авторитете учителя, регламентировавшего каждый его шаг, каждую его мысль, искусственно ставя не только свое поведение, но и самые чувства и идеи, его порождающие, в распоряжение чужой воли, дервиш достигает наконец такого состояния общего понижения сенсориума, где почти нет места эмоциям, где все способности подавлены, где жизненная деятельность напоминает сон, где, наконец, она граничит с меланхолией и слабоумием.
В отдельных редких случаях дело доходит до сумеречного расстройства сознания, где представления оказываются смутными, понятия о времени и пространстве, а равно и о собственном «я» неясными; перцепция окружающих явлений уничтожена. Остается только деятельность психомоторной области, которая под влиянием самовозникающих (галлюцинаторных) раздражений может принимать такое направление и выражаться такими поступками, в которых сам виновник не умеет дать отчета.
Итак, резюмируя все сказанное, можно утверждать, что дервиш, благодаря искусственной искалеченности его психической сферы, достигает в конце избранного «пути к воссоединению» состояния, близкого к слабоумию или меланхолическому помешательству. Приведенные нами патологические симптомы составляют характеристическую особенность этих двух форм душевного состояния. Первая легче постигает лиц до известной степени ограниченных нравственно и интеллектуально, не обладающих достаточным запасом впечатлений, достаточным навыком делать из них выводы и заключения. Вторая, наоборот, более угрожает тем, кто, при наличности умственных способностей и нормальном нравственном уровне, не имеет достаточно крепкой конституции, чтобы противостать болезнетворному влиянию воспитательных приемов и экстатических упражнений суфической школы.
Дервиши из ферганского города Касан. Снимок сделан в 1891 году, во время поездки по нагорным частям Сырдарьинской и Ферганской областей туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа барона А. Б. Вревского со своим полевым штабом. К. К. Казанский, участвовавший в поездке в качестве врача, описал ее в своей книге «Вблизи Памиров» (Ташкент, 1895).
Генерал-лейтенант Вревский (в первом ряду второй слева) и его штаб, а также бухарские чиновники и британский майор Элиот. В третьем ряду крайний справа - военный врач и этнограф Константин Константинович Казанский (1855-1910). (www.risk.ru).