Страсти Одиссеевы. Часть 2
Острова забвения
Ключевой элемент похождений «Одиссеи» - это балансирование на грани жизни и смерти в различных ситуациях «забвения». Сам же сюжет возвращения после странствий имеет реалистичную бытовую подоплеку, ничем не отличающуюся от литературных сюжетов от древности до современности.
Первая остановка флота Одиссея в неведомых странах - это обиталище лотофагов, о которых, собственно, ничего не известно. Кроме того, что они жуют пищу забвения - клевер, называемый греками «лотос». Это растение, вероятно, обладающее наркотическими свойствами - наподобие листьев коки, которые в Колумбии коренное население употребляет для поднятия тонуса с незапамятных времен. Сподвижники Одиссея также решаются вкусить местной экзотики - попробовать, что это такое жуют местные жители. И впадают в забвение - не хотят уже никуда плыть. И их чуть ни пинками загоняют обратно на корабли.
Это простейший вариант забвения - смущение рассудка каким-то природным или искусственным снадобьем. Без всякой мифологии, без всяких чудес и без присутствия богов.
Точно так же - без всяких чудес своим снадобьем утешает Телемаха, Писистрата и других прекрасная Елена в доме Менелая.
Снадобье бросила быстро в вино им, которое пили,
Тонут в нем горе и гнев и приходит забвение бедствий.
Если бы кто его выпил, с вином намешавши в кратере,
Целый день напролет со щеки не сронил бы слезинки,
Если бы даже с отцом или с матерью смерть приключилась,
Если бы прямо пред ним или брата, иль милого сына
Острою медью убили и он бы все видел глазами.
Некогда было то средство целебное с действием верным
Дочери Зевса дано Полидамной, супругою Фона,
В дальнем Египте, где множество всяческих трав порождает
Тучная почва - немало целебных, немало и вредных .
Нет сомнения, лотофаги живут где-то близ Египта. Надо отметить, что именно в Египет занесла буря и корабли Менелая - можно сказать, в одно время с кораблями Одиссея. Вероятно, ветер дул в одну и ту же сторону, когда греки возвращались из-под Трои. И Менелай тоже постранствовал после этой бури немало - немногим меньше, чем Одиссей. Вот только жена, скорее всего, в этих путешествиях была рядом с ним. И дом его не осаждали женихи - как дом Одиссея и Пенелопы. Кроме того, с «богиней забвения» - в данном случае обладательницей зелья Полидамной (усмиряющей многих) встречается сама Елена - до времени уберегая мужа от соблазна забытья и бездумного веселья.
Вообще, «Одиссея» в первых ее песнях кажется вовсе не повествованием о фантастических приключениях царя Итаки, а историей злоключений его сына Телемаха, а также Менелая, который довольно длинно рассказывает о своей судьбе после похода в Трою. Здесь божественная часть сюжета практически невесома - Афина оказывается воплощена во вполне земные персонажи, прежде всего в друга Одиссея Мента, который потом сопровождает Телемаха в Пилос. Никаких откровений от Мента не исходит - только разумные рекомендации юному Телемаху.
Второй пункт забвения - в известном сюжете с циклопом - куда более опасен. Здесь ловушка захлопывается для всех сразу. Хотя, сюжет не исключает, что некоторые спутники Одиссея остались снаружи. Но они ничего сделать не могут. Циклоп, заваливший камнем вход в пещеру, оказывается владельцем это «утробы» страны забвения. И сразу же раздирает двух моряков и пожирает их. Для них забвение состоялось в полной мере. Остальным приходится задуматься - остаться ли живыми консервами в обиталище циклопа, или все-таки что-то предпринять. При этом циклоп как будто знает, что убивать его никто не станет, потому что только он может распечатать вход в пещеру. Поэтому он выпивает принесенное в дар вино и заваливается спать. Получается, что Одиссей со товарищи попадает в ситуацию полного забвения для внешнего мира с перспективой быть съеденным на обед странным одноглазым монстром, который оказывается еще и родственником Посейдона, а значит - находящимся под его покровительством. Попадание в его пещеры - все равно что попадание на дно моря: оно означает безвестную гибель.
Одноглазость циклопа - весьма примечательная черта, причины которой в древнегреческой культуре никак не объясняются именно в силу того, что это явление из другой культуры, многие элементы которой греки в свою историю не взяли. Между тем «унарность» - одна из черт мифологии, которая прослеживается от Египта до циклопа. Унарный бог Египта Мин, которого иногда связывают с историей походов Рамсеса II и детородной функцией, которую вместе с воинами на многие годы унесла вдаль от родных очагов армия фараона. Нанюхавшись какого-то специфического лотоса (вероятно, того же, что жевали лотофаги), Мин имел невероятную потенцию и обслуживал множество жен, чьи мужья ушли за фараоном, и тем самым восстановил армию для будущих походов. Здесь унарность представлена в самом обостренном виде - одноногости и однорукости. Фактически налицо фаллический символ в образе человека, приближенного к богам. Кстати, его характеристики в древних текстах - «чернокожий» и чужестранец.
У циклопа унарность сохраняется только на один глаз. В остальном он - просто непостижимый дикарь, который живет в одиночестве. И даже непонятно, где его родители, жена, дети, есть ли они вообще. Циклопу приписаны отсутствие каких-либо законов (по крайней мере - законов гостеприимства, которые были так очевидно нарушены в отношении спутников Одиссея, даже несмотря на напоминание, что чужестранцам покровительствует Зевс), отсутствие земледелия (вот уж дикость!), отсутствие каких-либо признаков мореплавания (дикое для морских разбойников, коими являлись греки). Разумеется, циклопу с эллинами и разговаривать нечего; может быть, он даже не понимает, что ему говорят эти двуногие скоты, забредшие в его пещеру. Все это определяется как ущербность. В сочетании с властью над пленниками это выглядит ужасным нарушением привычных норм жизни. При этом, согласно Гомеру, лишенный зрения циклом Полифем - «богоравный». Такую оценку в поэме дает ужасному людоеду сам Зевс, отвечая на просьбы Афины войти в положения Одиссея, тщетно стремящегося на Итаку.
Не вполне понятно, зачем циклопу было открывать вход в пещеру, если там должна быть почти полная темнота, а его ослепление никак не прибавляло ему контроля над действительностью снаружи пещеры - он все равно ничего не видел. Еще менее понятно, откуда вообще взялся циклоп, если ему надлежит вместо со сторукими охранять Татрар, чтобы оттуда не сбежали заключенные - титаны, низвергнутые олимпийскими богами. Циклоп оказывается двойственным - с одной стороны, участником телегонии, у другой - просто кривым гигантом. Кстати, Одиссей со товарищи его сородичей не видели, а потому все рассказы о том, что в округе живут другие циклопы - просто домысел.
Известным способом выскользнув из пещеры циклопа, Одиссей, тем не менее, вовсе не избегает «страны забвения». По сути дела, все его дальнейшие странствия - это освоение всех возможных форм забвения, поскольку Посейдон решает: не бывать Одиссею дома, не достичь родных берегов. Уж если это и случается, то через многие годы и в результате покровительства многих богов. А вот спутникам Одиссея повезло меньше - все они погибли. По сути дела, рассказ Одиссея именно об этом. Он отвечает на расспросы родственников его друзей: «Ну а мой-то как сгинул?»
Заметим, что фантастическая история с уловкой, полудившей Одиссея затеряться среди овец циклопа, как две капли воды похожа на уловку Менелая, когда он застрял на острове Фарос близ Египта, куда его отнесла буря, и команда помирала от голода, дожидаясь ветра. Тогда к нему явилась богиня Эйдофея и рассказала, как схватить морского бога Протея, ее отца, подвластного лишь Посейдону. Этот старец, как оказалось, имеет странную привычку отдыхать иногда на острове среди тюленей. Так вот в тюленей и должны были обрядиться Менелай и три его верных спутника, чтобы схватить бессмертного и добиться от него нужного им ветра. При этом так замаскировавшись, чтобы Протей, пересчитывая тюленей, не смог обнаружить охотников. Когда Протей был изловлен, он дал Менелаю очевидный совет: не ждать ветра в сторону Пелопонесс а, а использовать ветер в сторону Египта, где принести жертву богам. А там уж все разрешится.
Третья остановка - и снова шанс забвения для всех. Одиссею в стране лестригонов почему-то интуиция подсказала, что в бухту с узким проходом заплывать не надо. Она ему, может быть, напомнила пещеру циклопа. И он пристал к неудобному побережью. А вот все, кто решил заплыть в водную «утробу» - в бухту, пошли на корм лестригонам. Поскольку кое-кто из тех, кто решил поискать гостеприимства у аборигенов, все ж выжил и добежал до единственного спасшегося корабля, мы знаем, что из себя представляли лестригоны. И они оказываются подобны циклопам: пашен у них нет, но они постоянно заготовляют дрова и дым вьется над их поселением. Здесь-то прямое взаимодействие с несколькими лестригонами может быть источником для описания их жизни - придуманной, но все же на какой-то реалистической основе.
Несчастных спутников Одиссея встречает крупная девушка, которая ведет их в селение, где навстречу выходит мать - «величиной с гору». Потом появляется ее муж - что-то еще более ужасно крупное. И уж он-то ведет себя как циклоп: одного из посланцев Одиссея просто сразу съедает. Двое других убежали, но лестригоны потом выловили всех, кто высадился в бухте, и унесли готовить себе жуткий ужин. Забвение выражается в безвестной кончине от рук людоедов. И это самая примитивная форма забвения - бесследная.
Впрочем, до лестригонов была еще остановка на плавающем острове Эола, где все процессы замкнуты на себя, и помощь от «отдыхающего бога» - это лишь замкнутый цикл: Эол может дать попутный ветер, но с ним навязывает еще и мешок с ветрами, который никак нельзя открывать, но все же его по закону жанра открывают, когда родная Итака совсем близко. И Одиссей с кораблями вновь оказывается у Эола. Цикл замыкается, приводя мореплавателей к исходному пункту. Хотя Одиссею этот глупый мешок не был нужен, хотя он мог бы внушить своим спутникам, что его развязывать нельзя, обстоятельства таковы, то без этого мешка с острова Эола не отплыть, а внушить, что мешок следует оставить в покое тоже, как оказалось, никак нельзя. И даже выкинуть мешок в море - тоже никак невозможно. Весь сюжет запрограммирован «отдыхающим богом», который сам есть воплощение забвения: его сыновья и дочери женятся меж собой, и им нет нужды ни в контактах с внешним миром, так только пируют и веселятся. Возможно, это модель идеальной Атлантиды, которую создает Посейдон, но в «унарном» варианте - когда женщин как будто нет вовсе или же их присутствие не принимается во внимание. Такое государство неизбежно должно стать образом забвения - исчезнуть в реальном мире и стать миражом в мире сказаний и мифов.
Наконец, с приключения на острове Айайе (Ээе) открываются новые формы забвения - в присутствии богини. Опять дымок над лесом… Бежать бы Одиссею, но надо попытаться узнать, как добраться домой. И «через не могу» разведка отправляется к отдаленному жилью. Немудрено, что командир отряда Эврилох, вспоминая любезных людоедок, предпочел сбежать, а не принять приглашение войти в дом. И он был прав: кто воспользовался приглашением, получил угощения, а с ними - добавленное в вино снадобье забвения (привет от лотофагов), которое обращает людей в животных. Дальше Одиссей внимает рассказу вернувшегося Эврилоха и бросается к жилищу Кирке, обнажив меч. Меч - на бессмертную богиню? Как и во многих других случаях это выглядит несколько потешным.
Здесь смешивается бытовой и божественный сюжет. В божественном Гермес дает Одиссею противоядие, он является Кирке подготовленным к ее хитрости, зелье его не берет, и он добивается возвращения своих спутников из скотского состояния в человеческое. В бытовом сюжете пленники, впавшие в бессознательное состояние, спрятаны, а герою Кирке ответствует: да вот они - в образе свиней, жующих желуди. Да и как же еще должны выглядеть люди, утратившие память? Наивный Одиссей верит и признает невероятное за реальное, а с этим - и божественный статус Кирке. Наутро проспавшиеся спутники вылезают из укромных мест, и подтверждают, что ничего не помнят, лишь смутно чувствуя, что были в скотском состоянии.
Но нас интересует феномен забвения, который существует только в божественном сюжете, принятым как данность в греческой культуре. Забвение - от снадобья богини, действие которого можно снять только специальным ритуалом с участием героя. По русской сказке: «накормила, напоила, спать уложила», да еще, быть может, перед сном «баньку истопила». Правда такая последовательность могла возникнуть не только от доброжелательного правителя, но и от Бабы Яги - людоедки.
В «Одиссее» все точно так же, но в дополнение - брачная связь с солнечной богиней (Кирке - дочь Солнца, из ее дома Солнце восходит). Отсюда - формула воскресения к новой жизни, возвращение из скотского состояния. И одновременно географический фактор - крайняя восточная дислокация. В отличие от лестригонов, у которых близко сошлись «путь дня и путь ночи», - крайний север.
Получается, что Одиссей вполне сознательно употребляет зелье Кирке, рассчитывая на противоядие, а потом, когда его уже готовы отвести в свинарник, потрясает богиню воинственным видом и полным отсутствием действия ее злокозненной приправы к вину. Почему бы Одиссею не обнажить меч сразу и не принудить Кирке снять чары с его друзей? Получается, что одна лишь воинственность ничего не дает - нужно пройти ритуал посвящения. Этот ритуал - брак с богиней забвения. И тогда богиня смерти (забвения) обращается в богиню жизни (возрождения). Ритуал брака - это горячая ванна, натирание оливковым маслом и облачение в новые одежды. В общем-то - ничего экстравагантного, за исключением того, кто предоставляет эти услуги.
Омовение и новые одежды - часть не только сказочного, но и бытового сюжета. Именно такими почестями ублажают Телемаха в доме у Нестора в Пилосе:
Вымыла гостя меж тем Поликаста, прекрасная дева,
Нестора младшая дочь, Нелеева славного сына,
Вымывши, маслом блестящим она ему тело натерла,
Плечи же гостя одела прекрасным плащом и хитоном.
Видом подобный бессмертным богам, из ванны он вышел
И, подойдя, возле Нестора сел, владыки народов.
Далее Телемаха и его спутника Писистрата, сына Нестора, точно так же встречают в Спарте:
Оба пошли и в прекрасно отесанных вымылись ваннах.
Вымыв, невольницы маслом блестящим им тело натерли,
После надели на них шерстяные плащи и хитоны.
Выйдя, уселися рядом они с Менелаем Атридом.
Елена тут же рассказывает о проникновении Одиссея в Трою, где его никто не узнал, но узнала Елена: «его я обмыла и маслом натерла, платьем одела».
Таким образом, нет ничего экстравагантного в самом ритуале. Вместе с тем, избавление от усталости в символическом выражении означает избавление от смерти, смертельной усталости, а новые одежды - как признак новой жизни, обновления тела. Все это отражено и в ритуале Элевсинских мистерий - сначала омовение в море, потом шествие с корзинками с угощением и новой одеждой, сопряженное с веселыми шутками над сильными мира сего - в порядке преждевременно наступившего опьянения, к ночи - вступление за ограду святилища, где в полной темноте (при погашенных факелах) свершалось «то самое», что не разглашалось - брак верховного жреца с жрицей Деметры. И трапеза с возлияниями. После чего наутро осталось лишь облачиться в новые одежды и почувствовать себя вновь рожденными.
Точно так же после «свинячьего» образа возрождаются к новой жизни спутники Одиссея - они помолодели, стали красивей и даже выше ростом. Русские любители бани часто используют эту формулу: «Как будто заново родился». Те из одиссеевых друзей, что остались на кораблях (включая пугливого Эврилоха) почти насильно были приведены к Кирке. Таким образом, идея забвения побеждает, поскольку сулит обновление - в прямом противоречии с сюжетом о кратком визите к лотофагам, где от забвения пришлось избавлять тоже насилием.
Казалось бы, на этой «оптимистической ноте» можно было бы закончить странствия Одиссея, но компилятивный характер поэмы вынуждает повторить в разных форматах поседение страны забвения - вплоть до забвения самого надежного, смертельного для всех друзей царя Итаки. И продолжение сюжета как нельзя более мрачное - почему-то Одиссею надо выполнить рекомендацию Кирке побывать в Аиде, чтобы побеседовать с умершим уже прорицателем Тересием. Кирке оказывается не всесильной и не всемудрой, поэтому путь на Итаку от нее непрямой. Точно так же, как Афина, вместо того, чтобы сообщить Телемаху о судьбе отца, начинает наставлять его, чтобы тот поехал в Пилос и Лакедемон - и расспросил тамошних правителей. Неужели богине, дочери Зевса, который прямо исполняет все ее просьбы, трудно дать утешительную информацию? Нет, Афина не может этого сделать. Так же, как и Кирка не может вместо Тересия дать Одиссею нужные наставления. Таковы правила общения между бессмертными и смертными. И таковы греческие боги - они не всесильны, их сила выражена лишь в определенном аспекте.
Ключевой элемент похождений «Одиссеи» - это балансирование на грани жизни и смерти в различных ситуациях «забвения». Сам же сюжет возвращения после странствий имеет реалистичную бытовую подоплеку, ничем не отличающуюся от литературных сюжетов от древности до современности.
Первая остановка флота Одиссея в неведомых странах - это обиталище лотофагов, о которых, собственно, ничего не известно. Кроме того, что они жуют пищу забвения - клевер, называемый греками «лотос». Это растение, вероятно, обладающее наркотическими свойствами - наподобие листьев коки, которые в Колумбии коренное население употребляет для поднятия тонуса с незапамятных времен. Сподвижники Одиссея также решаются вкусить местной экзотики - попробовать, что это такое жуют местные жители. И впадают в забвение - не хотят уже никуда плыть. И их чуть ни пинками загоняют обратно на корабли.
Это простейший вариант забвения - смущение рассудка каким-то природным или искусственным снадобьем. Без всякой мифологии, без всяких чудес и без присутствия богов.
Точно так же - без всяких чудес своим снадобьем утешает Телемаха, Писистрата и других прекрасная Елена в доме Менелая.
Снадобье бросила быстро в вино им, которое пили,
Тонут в нем горе и гнев и приходит забвение бедствий.
Если бы кто его выпил, с вином намешавши в кратере,
Целый день напролет со щеки не сронил бы слезинки,
Если бы даже с отцом или с матерью смерть приключилась,
Если бы прямо пред ним или брата, иль милого сына
Острою медью убили и он бы все видел глазами.
Некогда было то средство целебное с действием верным
Дочери Зевса дано Полидамной, супругою Фона,
В дальнем Египте, где множество всяческих трав порождает
Тучная почва - немало целебных, немало и вредных .
Нет сомнения, лотофаги живут где-то близ Египта. Надо отметить, что именно в Египет занесла буря и корабли Менелая - можно сказать, в одно время с кораблями Одиссея. Вероятно, ветер дул в одну и ту же сторону, когда греки возвращались из-под Трои. И Менелай тоже постранствовал после этой бури немало - немногим меньше, чем Одиссей. Вот только жена, скорее всего, в этих путешествиях была рядом с ним. И дом его не осаждали женихи - как дом Одиссея и Пенелопы. Кроме того, с «богиней забвения» - в данном случае обладательницей зелья Полидамной (усмиряющей многих) встречается сама Елена - до времени уберегая мужа от соблазна забытья и бездумного веселья.
Вообще, «Одиссея» в первых ее песнях кажется вовсе не повествованием о фантастических приключениях царя Итаки, а историей злоключений его сына Телемаха, а также Менелая, который довольно длинно рассказывает о своей судьбе после похода в Трою. Здесь божественная часть сюжета практически невесома - Афина оказывается воплощена во вполне земные персонажи, прежде всего в друга Одиссея Мента, который потом сопровождает Телемаха в Пилос. Никаких откровений от Мента не исходит - только разумные рекомендации юному Телемаху.
Второй пункт забвения - в известном сюжете с циклопом - куда более опасен. Здесь ловушка захлопывается для всех сразу. Хотя, сюжет не исключает, что некоторые спутники Одиссея остались снаружи. Но они ничего сделать не могут. Циклоп, заваливший камнем вход в пещеру, оказывается владельцем это «утробы» страны забвения. И сразу же раздирает двух моряков и пожирает их. Для них забвение состоялось в полной мере. Остальным приходится задуматься - остаться ли живыми консервами в обиталище циклопа, или все-таки что-то предпринять. При этом циклоп как будто знает, что убивать его никто не станет, потому что только он может распечатать вход в пещеру. Поэтому он выпивает принесенное в дар вино и заваливается спать. Получается, что Одиссей со товарищи попадает в ситуацию полного забвения для внешнего мира с перспективой быть съеденным на обед странным одноглазым монстром, который оказывается еще и родственником Посейдона, а значит - находящимся под его покровительством. Попадание в его пещеры - все равно что попадание на дно моря: оно означает безвестную гибель.
Одноглазость циклопа - весьма примечательная черта, причины которой в древнегреческой культуре никак не объясняются именно в силу того, что это явление из другой культуры, многие элементы которой греки в свою историю не взяли. Между тем «унарность» - одна из черт мифологии, которая прослеживается от Египта до циклопа. Унарный бог Египта Мин, которого иногда связывают с историей походов Рамсеса II и детородной функцией, которую вместе с воинами на многие годы унесла вдаль от родных очагов армия фараона. Нанюхавшись какого-то специфического лотоса (вероятно, того же, что жевали лотофаги), Мин имел невероятную потенцию и обслуживал множество жен, чьи мужья ушли за фараоном, и тем самым восстановил армию для будущих походов. Здесь унарность представлена в самом обостренном виде - одноногости и однорукости. Фактически налицо фаллический символ в образе человека, приближенного к богам. Кстати, его характеристики в древних текстах - «чернокожий» и чужестранец.
У циклопа унарность сохраняется только на один глаз. В остальном он - просто непостижимый дикарь, который живет в одиночестве. И даже непонятно, где его родители, жена, дети, есть ли они вообще. Циклопу приписаны отсутствие каких-либо законов (по крайней мере - законов гостеприимства, которые были так очевидно нарушены в отношении спутников Одиссея, даже несмотря на напоминание, что чужестранцам покровительствует Зевс), отсутствие земледелия (вот уж дикость!), отсутствие каких-либо признаков мореплавания (дикое для морских разбойников, коими являлись греки). Разумеется, циклопу с эллинами и разговаривать нечего; может быть, он даже не понимает, что ему говорят эти двуногие скоты, забредшие в его пещеру. Все это определяется как ущербность. В сочетании с властью над пленниками это выглядит ужасным нарушением привычных норм жизни. При этом, согласно Гомеру, лишенный зрения циклом Полифем - «богоравный». Такую оценку в поэме дает ужасному людоеду сам Зевс, отвечая на просьбы Афины войти в положения Одиссея, тщетно стремящегося на Итаку.
Не вполне понятно, зачем циклопу было открывать вход в пещеру, если там должна быть почти полная темнота, а его ослепление никак не прибавляло ему контроля над действительностью снаружи пещеры - он все равно ничего не видел. Еще менее понятно, откуда вообще взялся циклоп, если ему надлежит вместо со сторукими охранять Татрар, чтобы оттуда не сбежали заключенные - титаны, низвергнутые олимпийскими богами. Циклоп оказывается двойственным - с одной стороны, участником телегонии, у другой - просто кривым гигантом. Кстати, Одиссей со товарищи его сородичей не видели, а потому все рассказы о том, что в округе живут другие циклопы - просто домысел.
Известным способом выскользнув из пещеры циклопа, Одиссей, тем не менее, вовсе не избегает «страны забвения». По сути дела, все его дальнейшие странствия - это освоение всех возможных форм забвения, поскольку Посейдон решает: не бывать Одиссею дома, не достичь родных берегов. Уж если это и случается, то через многие годы и в результате покровительства многих богов. А вот спутникам Одиссея повезло меньше - все они погибли. По сути дела, рассказ Одиссея именно об этом. Он отвечает на расспросы родственников его друзей: «Ну а мой-то как сгинул?»
Заметим, что фантастическая история с уловкой, полудившей Одиссея затеряться среди овец циклопа, как две капли воды похожа на уловку Менелая, когда он застрял на острове Фарос близ Египта, куда его отнесла буря, и команда помирала от голода, дожидаясь ветра. Тогда к нему явилась богиня Эйдофея и рассказала, как схватить морского бога Протея, ее отца, подвластного лишь Посейдону. Этот старец, как оказалось, имеет странную привычку отдыхать иногда на острове среди тюленей. Так вот в тюленей и должны были обрядиться Менелай и три его верных спутника, чтобы схватить бессмертного и добиться от него нужного им ветра. При этом так замаскировавшись, чтобы Протей, пересчитывая тюленей, не смог обнаружить охотников. Когда Протей был изловлен, он дал Менелаю очевидный совет: не ждать ветра в сторону Пелопонесс а, а использовать ветер в сторону Египта, где принести жертву богам. А там уж все разрешится.
Третья остановка - и снова шанс забвения для всех. Одиссею в стране лестригонов почему-то интуиция подсказала, что в бухту с узким проходом заплывать не надо. Она ему, может быть, напомнила пещеру циклопа. И он пристал к неудобному побережью. А вот все, кто решил заплыть в водную «утробу» - в бухту, пошли на корм лестригонам. Поскольку кое-кто из тех, кто решил поискать гостеприимства у аборигенов, все ж выжил и добежал до единственного спасшегося корабля, мы знаем, что из себя представляли лестригоны. И они оказываются подобны циклопам: пашен у них нет, но они постоянно заготовляют дрова и дым вьется над их поселением. Здесь-то прямое взаимодействие с несколькими лестригонами может быть источником для описания их жизни - придуманной, но все же на какой-то реалистической основе.
Несчастных спутников Одиссея встречает крупная девушка, которая ведет их в селение, где навстречу выходит мать - «величиной с гору». Потом появляется ее муж - что-то еще более ужасно крупное. И уж он-то ведет себя как циклоп: одного из посланцев Одиссея просто сразу съедает. Двое других убежали, но лестригоны потом выловили всех, кто высадился в бухте, и унесли готовить себе жуткий ужин. Забвение выражается в безвестной кончине от рук людоедов. И это самая примитивная форма забвения - бесследная.
Впрочем, до лестригонов была еще остановка на плавающем острове Эола, где все процессы замкнуты на себя, и помощь от «отдыхающего бога» - это лишь замкнутый цикл: Эол может дать попутный ветер, но с ним навязывает еще и мешок с ветрами, который никак нельзя открывать, но все же его по закону жанра открывают, когда родная Итака совсем близко. И Одиссей с кораблями вновь оказывается у Эола. Цикл замыкается, приводя мореплавателей к исходному пункту. Хотя Одиссею этот глупый мешок не был нужен, хотя он мог бы внушить своим спутникам, что его развязывать нельзя, обстоятельства таковы, то без этого мешка с острова Эола не отплыть, а внушить, что мешок следует оставить в покое тоже, как оказалось, никак нельзя. И даже выкинуть мешок в море - тоже никак невозможно. Весь сюжет запрограммирован «отдыхающим богом», который сам есть воплощение забвения: его сыновья и дочери женятся меж собой, и им нет нужды ни в контактах с внешним миром, так только пируют и веселятся. Возможно, это модель идеальной Атлантиды, которую создает Посейдон, но в «унарном» варианте - когда женщин как будто нет вовсе или же их присутствие не принимается во внимание. Такое государство неизбежно должно стать образом забвения - исчезнуть в реальном мире и стать миражом в мире сказаний и мифов.
Наконец, с приключения на острове Айайе (Ээе) открываются новые формы забвения - в присутствии богини. Опять дымок над лесом… Бежать бы Одиссею, но надо попытаться узнать, как добраться домой. И «через не могу» разведка отправляется к отдаленному жилью. Немудрено, что командир отряда Эврилох, вспоминая любезных людоедок, предпочел сбежать, а не принять приглашение войти в дом. И он был прав: кто воспользовался приглашением, получил угощения, а с ними - добавленное в вино снадобье забвения (привет от лотофагов), которое обращает людей в животных. Дальше Одиссей внимает рассказу вернувшегося Эврилоха и бросается к жилищу Кирке, обнажив меч. Меч - на бессмертную богиню? Как и во многих других случаях это выглядит несколько потешным.
Здесь смешивается бытовой и божественный сюжет. В божественном Гермес дает Одиссею противоядие, он является Кирке подготовленным к ее хитрости, зелье его не берет, и он добивается возвращения своих спутников из скотского состояния в человеческое. В бытовом сюжете пленники, впавшие в бессознательное состояние, спрятаны, а герою Кирке ответствует: да вот они - в образе свиней, жующих желуди. Да и как же еще должны выглядеть люди, утратившие память? Наивный Одиссей верит и признает невероятное за реальное, а с этим - и божественный статус Кирке. Наутро проспавшиеся спутники вылезают из укромных мест, и подтверждают, что ничего не помнят, лишь смутно чувствуя, что были в скотском состоянии.
Но нас интересует феномен забвения, который существует только в божественном сюжете, принятым как данность в греческой культуре. Забвение - от снадобья богини, действие которого можно снять только специальным ритуалом с участием героя. По русской сказке: «накормила, напоила, спать уложила», да еще, быть может, перед сном «баньку истопила». Правда такая последовательность могла возникнуть не только от доброжелательного правителя, но и от Бабы Яги - людоедки.
В «Одиссее» все точно так же, но в дополнение - брачная связь с солнечной богиней (Кирке - дочь Солнца, из ее дома Солнце восходит). Отсюда - формула воскресения к новой жизни, возвращение из скотского состояния. И одновременно географический фактор - крайняя восточная дислокация. В отличие от лестригонов, у которых близко сошлись «путь дня и путь ночи», - крайний север.
Получается, что Одиссей вполне сознательно употребляет зелье Кирке, рассчитывая на противоядие, а потом, когда его уже готовы отвести в свинарник, потрясает богиню воинственным видом и полным отсутствием действия ее злокозненной приправы к вину. Почему бы Одиссею не обнажить меч сразу и не принудить Кирке снять чары с его друзей? Получается, что одна лишь воинственность ничего не дает - нужно пройти ритуал посвящения. Этот ритуал - брак с богиней забвения. И тогда богиня смерти (забвения) обращается в богиню жизни (возрождения). Ритуал брака - это горячая ванна, натирание оливковым маслом и облачение в новые одежды. В общем-то - ничего экстравагантного, за исключением того, кто предоставляет эти услуги.
Омовение и новые одежды - часть не только сказочного, но и бытового сюжета. Именно такими почестями ублажают Телемаха в доме у Нестора в Пилосе:
Вымыла гостя меж тем Поликаста, прекрасная дева,
Нестора младшая дочь, Нелеева славного сына,
Вымывши, маслом блестящим она ему тело натерла,
Плечи же гостя одела прекрасным плащом и хитоном.
Видом подобный бессмертным богам, из ванны он вышел
И, подойдя, возле Нестора сел, владыки народов.
Далее Телемаха и его спутника Писистрата, сына Нестора, точно так же встречают в Спарте:
Оба пошли и в прекрасно отесанных вымылись ваннах.
Вымыв, невольницы маслом блестящим им тело натерли,
После надели на них шерстяные плащи и хитоны.
Выйдя, уселися рядом они с Менелаем Атридом.
Елена тут же рассказывает о проникновении Одиссея в Трою, где его никто не узнал, но узнала Елена: «его я обмыла и маслом натерла, платьем одела».
Таким образом, нет ничего экстравагантного в самом ритуале. Вместе с тем, избавление от усталости в символическом выражении означает избавление от смерти, смертельной усталости, а новые одежды - как признак новой жизни, обновления тела. Все это отражено и в ритуале Элевсинских мистерий - сначала омовение в море, потом шествие с корзинками с угощением и новой одеждой, сопряженное с веселыми шутками над сильными мира сего - в порядке преждевременно наступившего опьянения, к ночи - вступление за ограду святилища, где в полной темноте (при погашенных факелах) свершалось «то самое», что не разглашалось - брак верховного жреца с жрицей Деметры. И трапеза с возлияниями. После чего наутро осталось лишь облачиться в новые одежды и почувствовать себя вновь рожденными.
Точно так же после «свинячьего» образа возрождаются к новой жизни спутники Одиссея - они помолодели, стали красивей и даже выше ростом. Русские любители бани часто используют эту формулу: «Как будто заново родился». Те из одиссеевых друзей, что остались на кораблях (включая пугливого Эврилоха) почти насильно были приведены к Кирке. Таким образом, идея забвения побеждает, поскольку сулит обновление - в прямом противоречии с сюжетом о кратком визите к лотофагам, где от забвения пришлось избавлять тоже насилием.
Казалось бы, на этой «оптимистической ноте» можно было бы закончить странствия Одиссея, но компилятивный характер поэмы вынуждает повторить в разных форматах поседение страны забвения - вплоть до забвения самого надежного, смертельного для всех друзей царя Итаки. И продолжение сюжета как нельзя более мрачное - почему-то Одиссею надо выполнить рекомендацию Кирке побывать в Аиде, чтобы побеседовать с умершим уже прорицателем Тересием. Кирке оказывается не всесильной и не всемудрой, поэтому путь на Итаку от нее непрямой. Точно так же, как Афина, вместо того, чтобы сообщить Телемаху о судьбе отца, начинает наставлять его, чтобы тот поехал в Пилос и Лакедемон - и расспросил тамошних правителей. Неужели богине, дочери Зевса, который прямо исполняет все ее просьбы, трудно дать утешительную информацию? Нет, Афина не может этого сделать. Так же, как и Кирка не может вместо Тересия дать Одиссею нужные наставления. Таковы правила общения между бессмертными и смертными. И таковы греческие боги - они не всесильны, их сила выражена лишь в определенном аспекте.