Пётр Пашков про то, в чём кается преподобный Андрей Критский
В чем, собственно, так поэтично кается прп. Андрей Критский?
Есть, конечно, распространенная версия о том, что его покаяние связано со вполне конкретным падением - в 712 г. прп. Андрей был участником еретического собора при Вардане Филиппике, который восстановил монофелитскую ересь. Уже через год, впрочем, Филиппик был свергнут, а всем участникам злосчастного сборища разослали для повторной подписи определение Шестого Вселенского Собора; подписал его и прп. Андрей, на этим покончив с ересью, с которой согласился по малодушию. Однако если посмотреть на текст Великого канона внимательно, можно видеть, что ни о какой ереси в нем речи не идет. Нет в каноне ни слова об отречении от правой веры или чем-то подобном. Основной мотив, который проходит сквозь все песни этой богослужебной поэмы - иной: жизнь потрачена зря.
Канон не говорит о каком-то одном зрелищном, картинном «злодействе», которое бы оплакивал гимнограф. Нет одного преступления, от которого было бы достаточно освободиться и быть святым; есть целая жизнь, которая потрачена даже не в каком-то яром богоборчестве, а просто в «небрежении»: «От юности Христе заповеди Твоя преступих, всестрастно небрегий, унынием преидох житие». Житие проведено в «унынии» - по-гречески это слово (здесь - ῥᾳθυμία) обозначает не печаль и депрессию, а лень, нерадение, пустое времяпрепровождение.
Все эти страшные библейские образы - «мысленная Ева», «каменовавшая тело злодействы», «потопившая, якоже землю, плоть, деяния и житие» - все они рассказывают на самом деле не об отдельном грехе, а о греховной и бессмысленной жизни в целом. Человеку было дано удивительное богатство, душа его - всякая душа! - могла стать святой и прекрасной, а в итоге он, как чеховский герой, «все свое состояние проел на леденцах...» Об этом он и плачет, и повторяет: «Любосла́стными стремле́ньми погуби́х ума́ красоту́», «Погуби́х первозда́нную добро́ту и благоле́пие мое́, и ны́не лежу́ наг, и стыжду́ся», «Позна́х себе́ обнаже́на от Бо́га и присносу́щнаго Ца́рствия и сла́дости, грех ра́ди мои́х».
Самое страшное в этом то, что гимнограф (и пора уже честно признаться, что, наверное, каждый из нас) на самом деле всегда прекрасно сознавал, что́ творит. Большинство тяжких грешников грешат потому, что «не ведают, что творят»; у них есть шанс прийти в себя, осознать свое падение, исправиться. Но у песнопевца (и у нас с вами) нет той надежды, которую дает неведение. Мы грешим не потому, что не знаем, как надо; мы грешим потому, что наше знание и наше благочестие сделалось пустым и безжизненным, потому что они оплетены компромиссами и уступками, полумерами и полуправдами: «Всякаго человека превозшедша грехами себе зрю, яко разумом мудрствуяй согреших, не неведением».
Это же чувство хорошо описано, кажется, в романе Грэма Грина «Сила и слава»: «В эту минуту не проклятие было страшно ему, даже страх перед болью отступил куда-то. Осталось только чувство безмерной тоски, ибо он предстанет перед Богом с пустыми руками, так ничего и не свершив. В эту минуту ему казалось, что стать святым было легче легкого. Для этого требовалось только немного воли и мужества. Он словно упустил свое счастье, опоздав на секунду к условленному месту встречи».
Итак, Великий канон на самом деле говорит о самом страшном и самом великом грехе - не о блуде, не об убийстве и даже не о ереси. Он говорит о напрасно прожитой жизни, о пустом привычном благочестии, о растраченном по мелочам богатстве. Великий канон - это плач человека, который даже не отверг, а проспал вечную радость: «Наг есмь чертога, наг есмь и брака, купно и вечери, светильник угасе, яко безъелейный, чертог заключися мне спящу, вечеря снедеся, аз же по руку и ногу связан, вон низвержен есмь».
Однако Великий покаянный канон - это не плач отчаяния. Мы не просто так читаем его именно в начале Великого поста. Всякий пост - это всегда посещение Божие, которое хотя бы отчасти выхватывает нас из потока нашей обыденной жизни и тем самым дает шанс проснуться даже засохшей и выдохшейся совести привычно благочестивого человека. Еще больше таким шансом становятся великие потрясения и бедствия, с лишениями, которые они приносят.
Каждый год Церковь предлагает нам превратить привычное благочестие в благочестие подлинное. Придать своей жизни - пока не поздно! - подлинный смысл. Сделать шаг на пути спасения, ведь каждый из нас знает: «Помощник и покровитель бысть нам во спасение - сей наш Бог…» (ссылка)
Есть, конечно, распространенная версия о том, что его покаяние связано со вполне конкретным падением - в 712 г. прп. Андрей был участником еретического собора при Вардане Филиппике, который восстановил монофелитскую ересь. Уже через год, впрочем, Филиппик был свергнут, а всем участникам злосчастного сборища разослали для повторной подписи определение Шестого Вселенского Собора; подписал его и прп. Андрей, на этим покончив с ересью, с которой согласился по малодушию. Однако если посмотреть на текст Великого канона внимательно, можно видеть, что ни о какой ереси в нем речи не идет. Нет в каноне ни слова об отречении от правой веры или чем-то подобном. Основной мотив, который проходит сквозь все песни этой богослужебной поэмы - иной: жизнь потрачена зря.
Канон не говорит о каком-то одном зрелищном, картинном «злодействе», которое бы оплакивал гимнограф. Нет одного преступления, от которого было бы достаточно освободиться и быть святым; есть целая жизнь, которая потрачена даже не в каком-то яром богоборчестве, а просто в «небрежении»: «От юности Христе заповеди Твоя преступих, всестрастно небрегий, унынием преидох житие». Житие проведено в «унынии» - по-гречески это слово (здесь - ῥᾳθυμία) обозначает не печаль и депрессию, а лень, нерадение, пустое времяпрепровождение.
Все эти страшные библейские образы - «мысленная Ева», «каменовавшая тело злодействы», «потопившая, якоже землю, плоть, деяния и житие» - все они рассказывают на самом деле не об отдельном грехе, а о греховной и бессмысленной жизни в целом. Человеку было дано удивительное богатство, душа его - всякая душа! - могла стать святой и прекрасной, а в итоге он, как чеховский герой, «все свое состояние проел на леденцах...» Об этом он и плачет, и повторяет: «Любосла́стными стремле́ньми погуби́х ума́ красоту́», «Погуби́х первозда́нную добро́ту и благоле́пие мое́, и ны́не лежу́ наг, и стыжду́ся», «Позна́х себе́ обнаже́на от Бо́га и присносу́щнаго Ца́рствия и сла́дости, грех ра́ди мои́х».
Самое страшное в этом то, что гимнограф (и пора уже честно признаться, что, наверное, каждый из нас) на самом деле всегда прекрасно сознавал, что́ творит. Большинство тяжких грешников грешат потому, что «не ведают, что творят»; у них есть шанс прийти в себя, осознать свое падение, исправиться. Но у песнопевца (и у нас с вами) нет той надежды, которую дает неведение. Мы грешим не потому, что не знаем, как надо; мы грешим потому, что наше знание и наше благочестие сделалось пустым и безжизненным, потому что они оплетены компромиссами и уступками, полумерами и полуправдами: «Всякаго человека превозшедша грехами себе зрю, яко разумом мудрствуяй согреших, не неведением».
Это же чувство хорошо описано, кажется, в романе Грэма Грина «Сила и слава»: «В эту минуту не проклятие было страшно ему, даже страх перед болью отступил куда-то. Осталось только чувство безмерной тоски, ибо он предстанет перед Богом с пустыми руками, так ничего и не свершив. В эту минуту ему казалось, что стать святым было легче легкого. Для этого требовалось только немного воли и мужества. Он словно упустил свое счастье, опоздав на секунду к условленному месту встречи».
Итак, Великий канон на самом деле говорит о самом страшном и самом великом грехе - не о блуде, не об убийстве и даже не о ереси. Он говорит о напрасно прожитой жизни, о пустом привычном благочестии, о растраченном по мелочам богатстве. Великий канон - это плач человека, который даже не отверг, а проспал вечную радость: «Наг есмь чертога, наг есмь и брака, купно и вечери, светильник угасе, яко безъелейный, чертог заключися мне спящу, вечеря снедеся, аз же по руку и ногу связан, вон низвержен есмь».
Однако Великий покаянный канон - это не плач отчаяния. Мы не просто так читаем его именно в начале Великого поста. Всякий пост - это всегда посещение Божие, которое хотя бы отчасти выхватывает нас из потока нашей обыденной жизни и тем самым дает шанс проснуться даже засохшей и выдохшейся совести привычно благочестивого человека. Еще больше таким шансом становятся великие потрясения и бедствия, с лишениями, которые они приносят.
Каждый год Церковь предлагает нам превратить привычное благочестие в благочестие подлинное. Придать своей жизни - пока не поздно! - подлинный смысл. Сделать шаг на пути спасения, ведь каждый из нас знает: «Помощник и покровитель бысть нам во спасение - сей наш Бог…» (ссылка)