Продавщица Люся
Продавщица Люся курила тонкий ментоловый «Вог», привалившись к металлической двери палатки. Покупателей в этот час на небольшом продуктовом рынке близ метро «Улица Подбельского» было мало - рабочий день едва-едва дополз до середины. Парочка доходяг выбирала в ларьке напротив немудреную закуску из окаменевших на морозе колбас, дебелая дама в облезлой кроличьей шубе спорила с булочницей о цене на печенье с серо-желтым, как солидол, повидлом. Свора шавок с непропорционально крупными головами медленно обходила обледеневшую площадь, изредка поглядывая на скучающих торговцев - вдруг кому-нибудь от скуки вздумается бросить подачку.
«Надо было ей волосы выдрать», - мечтательно думала Люся, стряхивая серую карандашину пепла. - «Сволочь Наташка. Рыжая, бесстыжая, глаз завистливый. Только тем и богата, что волосами. Не было бы ее лохм - не взглянул бы Колька на нее, не на чем там взгляду остановиться. У меня и ноги лучше, и бюстгалтер польский трещит от напряжения: на такую грудь все мужики на рынке заглядываются. Жаль, что только летом. С овчинным тулупом и тремя свитерами даже Памелу Андерсон от бабки-уборщицы не отличишь».
Собаки остановились возле Люсиной точки, где на выносном столике лежали бревна почившей во времена мезозоя трески да слипшаяся в один сверкающий ком вонючая мойва. Самая мелкая псина, с курчавыми рыжими подштанниками выдвинулась из строя и истерично тявкнула. Люся вдрогнула и уронила окурок прямо между гигантских черных валенок, надетых на двойные носки китайской вязки.
«И Колька хорош!» - злобно подумала Люся, швыряя в собак загодя припасенный осколок кирпича. - «Пока я тут деньгу зашибаю, нашел, куда голову преклонить - на Наташкины кости. Мало ему лицо располосовала, только ногти наращенные попортила зря. Надо было по маминому рецепту, проверенному годами на вечно пьяном папулечке - сковородой по башке, да сильно. Дураком бы Колька остался, но все при мне. А так гуляет, зараза, с подружкой моей бывшей».
Люся оправила белесые выбившиеся на глаза прядки волос. Лак от мороза хрустел, как дешевые пакеты для фасовки. Под прядью Люся все утро прятала маленький сиреневый ромбик - честно заработанный прошлым вечером синяк над бровью. Не дай Бог увидит кто - с такой отметиной на рынке доброго слова не жди, каждая соседка сразу вывод сделает: «Сдала Люська!» А ведь и правда, сдала. Хоть и молода еще, двадцати восьми нет, а уже в тираж выходит, вот и Колька-балбес срулил к другой бабе.
«Ничего, пожалеет еще! Наташка его враз за порог выставит, как только узнает, что денег Колька отродясь в дом не носил. У нее-то прежний хахаль из бандюков был, подарки делал, золотое сердечко на шею повесил, цепочки в палец толщиной дарил. Хоть и турецкий металл, желтенький, а все одно - деньги. Мне Колька только почки на восьмое марта отбил, да на день рождения зуб вышиб за то, что водки мало купила. Других подарков от него я и не видела: лишь тумаки, да подзатычины».
Послышалось цоканье каблучков. Молоденькая девчушка, никак не старше восемнадцати, с распущенными чуть сероватыми волосами продефилировала сквозь рынок, сокращая путь к дому. Люся с ненавистью проводила взглядом залетную, отметив про себя, что синий болоньевый пуховичок едва прикрывает тонкую полоску загорелого тела над джинсами, а каблуки при каждом шаге втыкаются в грязный лед едва ли не на половину длины.
«Ишь, раскрасавица нашлась! Тебя бы на весь день возле моего лотка поставить, да заставить товар голыми ручками потаскать - поглядела бы, как форсить будешь. Намазалась словно проститутка, голой задницей виляет - королевишна из хрущобы. Придатки застудит, потом три года по врачам, как я, скакать будет. Одно слово: студентка!»
Люся загрустила, вспоминая, как приехала покорять город в таком же полуперденчике и сапогах с центрального рынка родного Тамбова. Хоть институт, в который она поступила, и не считался престижным, а все же был бы хоть какой-то шанс выбиться в люди. Сидела бы в каком-нибудь задрипанном НИИ химиком-технологом, переливала бы разбавленную калийную соль по темным бутылям.
«Зря я все-таки тогда на ту дуру окрысилась!» - покачала головой Люся в такт мыслям. - «Подумаешь, с занятий выгнала. Так ведь по делу - нечего было всю ночь напролет гульбанить. И водкой от меня несло сильно, пили на спор с пацанами: потом посчитали, пол-ящика как корова занюхала. Надо было извиниться, да молча заниматься, а не книги библиотечные в эту облезлую мегеру швырять. Ну да уж теперь дело прошлое! А все одно не в Тамбове сижу, как сеструха со своим муженьком на зарплату слесаря. И комната приличная у меня есть, и телевизор Sony плазменный, пусть и поцарапанный в драке с Колькой, и шмотки не самые дешевые. Опять же - сама себе хозяйка. Хочу люблю, хочу пью. Свобода!»
Молодой грузчик из соседней палатки лихо ссыпал бордовые камни говядины в серый алюминиевый поддон. Куски мяса грохотали, нарушая сонную тишину рынка, собачья свора заскулила, завиляла хвостами, но подойти ближе не рискнула - только синхронно повела мордами в направлении лакомого для озябшего нутра явления. Грузчик отряхнул руки и прикрикнул на зверей, притворно замахнулся грязной рабочей рукавицей, отчего собаки, припадая задницами к земле, попятились назад и утробно завыли. Где-то рядом с метро грохнула музыка, ввинчиваясь в холодный, пахнущий дешевой едой воздух:
- В розовый рай меня забирай…
Грузчик весело подмигнул Люсе, но та резко отвернулась и суетливо прикурила новую сигарету. Парень отирался на рынке третий день, но уже считался своим. С такими продавщицы не церемонились, и кокетничать считали зазорным. Со своими можно лишь серьезно, а это значит: тоска, мордобой, без улыбок, подарков и вообще любой радости. Как план по преобразованию одной конкретной жизни: родиться, до семи лет картавить, затем окончить школу хоть с каким-то дипломом, женитьба, старый матрац, двое дебиловатых карапузов и вечное отсутствие денег… Затем сварная оградка из арматуры, серый могильный камень «под гранит», семь дней в кругу ненавистных родственников, сорок дней, год. Десятка бьет девятку, но никогда валета.
А флирт с чужим человеком - это надежда на козырь. И каждая мечтает, по меньшей мере, о короле или тузе.
© Ирина Саулина
«Надо было ей волосы выдрать», - мечтательно думала Люся, стряхивая серую карандашину пепла. - «Сволочь Наташка. Рыжая, бесстыжая, глаз завистливый. Только тем и богата, что волосами. Не было бы ее лохм - не взглянул бы Колька на нее, не на чем там взгляду остановиться. У меня и ноги лучше, и бюстгалтер польский трещит от напряжения: на такую грудь все мужики на рынке заглядываются. Жаль, что только летом. С овчинным тулупом и тремя свитерами даже Памелу Андерсон от бабки-уборщицы не отличишь».
Собаки остановились возле Люсиной точки, где на выносном столике лежали бревна почившей во времена мезозоя трески да слипшаяся в один сверкающий ком вонючая мойва. Самая мелкая псина, с курчавыми рыжими подштанниками выдвинулась из строя и истерично тявкнула. Люся вдрогнула и уронила окурок прямо между гигантских черных валенок, надетых на двойные носки китайской вязки.
«И Колька хорош!» - злобно подумала Люся, швыряя в собак загодя припасенный осколок кирпича. - «Пока я тут деньгу зашибаю, нашел, куда голову преклонить - на Наташкины кости. Мало ему лицо располосовала, только ногти наращенные попортила зря. Надо было по маминому рецепту, проверенному годами на вечно пьяном папулечке - сковородой по башке, да сильно. Дураком бы Колька остался, но все при мне. А так гуляет, зараза, с подружкой моей бывшей».
Люся оправила белесые выбившиеся на глаза прядки волос. Лак от мороза хрустел, как дешевые пакеты для фасовки. Под прядью Люся все утро прятала маленький сиреневый ромбик - честно заработанный прошлым вечером синяк над бровью. Не дай Бог увидит кто - с такой отметиной на рынке доброго слова не жди, каждая соседка сразу вывод сделает: «Сдала Люська!» А ведь и правда, сдала. Хоть и молода еще, двадцати восьми нет, а уже в тираж выходит, вот и Колька-балбес срулил к другой бабе.
«Ничего, пожалеет еще! Наташка его враз за порог выставит, как только узнает, что денег Колька отродясь в дом не носил. У нее-то прежний хахаль из бандюков был, подарки делал, золотое сердечко на шею повесил, цепочки в палец толщиной дарил. Хоть и турецкий металл, желтенький, а все одно - деньги. Мне Колька только почки на восьмое марта отбил, да на день рождения зуб вышиб за то, что водки мало купила. Других подарков от него я и не видела: лишь тумаки, да подзатычины».
Послышалось цоканье каблучков. Молоденькая девчушка, никак не старше восемнадцати, с распущенными чуть сероватыми волосами продефилировала сквозь рынок, сокращая путь к дому. Люся с ненавистью проводила взглядом залетную, отметив про себя, что синий болоньевый пуховичок едва прикрывает тонкую полоску загорелого тела над джинсами, а каблуки при каждом шаге втыкаются в грязный лед едва ли не на половину длины.
«Ишь, раскрасавица нашлась! Тебя бы на весь день возле моего лотка поставить, да заставить товар голыми ручками потаскать - поглядела бы, как форсить будешь. Намазалась словно проститутка, голой задницей виляет - королевишна из хрущобы. Придатки застудит, потом три года по врачам, как я, скакать будет. Одно слово: студентка!»
Люся загрустила, вспоминая, как приехала покорять город в таком же полуперденчике и сапогах с центрального рынка родного Тамбова. Хоть институт, в который она поступила, и не считался престижным, а все же был бы хоть какой-то шанс выбиться в люди. Сидела бы в каком-нибудь задрипанном НИИ химиком-технологом, переливала бы разбавленную калийную соль по темным бутылям.
«Зря я все-таки тогда на ту дуру окрысилась!» - покачала головой Люся в такт мыслям. - «Подумаешь, с занятий выгнала. Так ведь по делу - нечего было всю ночь напролет гульбанить. И водкой от меня несло сильно, пили на спор с пацанами: потом посчитали, пол-ящика как корова занюхала. Надо было извиниться, да молча заниматься, а не книги библиотечные в эту облезлую мегеру швырять. Ну да уж теперь дело прошлое! А все одно не в Тамбове сижу, как сеструха со своим муженьком на зарплату слесаря. И комната приличная у меня есть, и телевизор Sony плазменный, пусть и поцарапанный в драке с Колькой, и шмотки не самые дешевые. Опять же - сама себе хозяйка. Хочу люблю, хочу пью. Свобода!»
Молодой грузчик из соседней палатки лихо ссыпал бордовые камни говядины в серый алюминиевый поддон. Куски мяса грохотали, нарушая сонную тишину рынка, собачья свора заскулила, завиляла хвостами, но подойти ближе не рискнула - только синхронно повела мордами в направлении лакомого для озябшего нутра явления. Грузчик отряхнул руки и прикрикнул на зверей, притворно замахнулся грязной рабочей рукавицей, отчего собаки, припадая задницами к земле, попятились назад и утробно завыли. Где-то рядом с метро грохнула музыка, ввинчиваясь в холодный, пахнущий дешевой едой воздух:
- В розовый рай меня забирай…
Грузчик весело подмигнул Люсе, но та резко отвернулась и суетливо прикурила новую сигарету. Парень отирался на рынке третий день, но уже считался своим. С такими продавщицы не церемонились, и кокетничать считали зазорным. Со своими можно лишь серьезно, а это значит: тоска, мордобой, без улыбок, подарков и вообще любой радости. Как план по преобразованию одной конкретной жизни: родиться, до семи лет картавить, затем окончить школу хоть с каким-то дипломом, женитьба, старый матрац, двое дебиловатых карапузов и вечное отсутствие денег… Затем сварная оградка из арматуры, серый могильный камень «под гранит», семь дней в кругу ненавистных родственников, сорок дней, год. Десятка бьет девятку, но никогда валета.
А флирт с чужим человеком - это надежда на козырь. И каждая мечтает, по меньшей мере, о короле или тузе.
© Ирина Саулина