Няка говорит: εἰσελθέτω σε μήποθ΄ ὡς θηλύνους γενήσομαι

[satanoise]

>Опять девки, только не спрашивайте Нас, почему девки…
Коллектив Бесов Андрей Чернов

Так получилось, что есть Мужчина и Женщина.
Так получилось... Мужчина осваиватель
пространства, открыватель, копьем и
мечем прорубающий кисельную
стену естества.
Женщина идет чуть поодаль. Она
осваивает оставленное за спиной мужчины
пространство. У мужчины есть копье и конь,
все остальное, чтобы оно не тянуло к
земле и не сковывало взмах крыльев,
он оставляет своей женщине. Все остальное...
Конь, копье и меч.
Только это собственность мужчины.
Да будут мужчины мужчинами, а женщины женщинами.

Раз

Два

Три

Четыре

Пять

Но, едва отведав соблазнительного яблок, она утратила свою невинность, свои наивную непосредственность, она сочла себя слишком обнажённой для особы её положения [курсив мой - d.a.], для родоначальницы стольких будущих кесарей и королей, и она потребовала себе платье. Правда, речь шла о платье из фиговых листков, ибо в те времена ещё не было лионских фабрикантов шёлка, да к тому же в раю не знали портных и модисток. О, этот рай! Удивительное дело: едва женщина поднялась до мышления и самосознания, как первой её мыслью было: новое платье! [Гейне, Генрих. К истории религии и философии в Германии: пер. с нем. - М. Издательская группа «Прогресс», 1994. - стр. 17]

Гейне, конечно, бесстыже привирает, даром что он был порождением протестантской Германии, той, что народила позже целые поколения академических философов и коллежских асессоров, позитивистов от темени до пят, вызвавших на столетие позже их смерти столь большой резонанс: позитивистом становится модно ругать, а уж после того, как Розанов убедительно имитировал симптомы исконно русского эпидемического заболевания, - «Тону! Дай немца!», - исчадий лютеранской Пруссии и окрестных государств начали винить во всех бедах гуманитариев.
Но это не важно. Отметим лишь, что именно протестантизм поставил под сомнение патерналистскую систему идентификации и классификации: первенство уже не означает ничего, или слишком многое, - всегда можно найти крайнего, кругом и во всём виновного. Или виновную. Сотворена второй, соблазнила первой - чем не аргумент в пользу приговора всем и каждой? Самый главный русскоязычный протестантский ресурс провозглашает:

Поэтому адвентисты прокляты Богом. Это подкаблучники, лишенные мужского достоинства. И Библия предельно ясно запрещает женщине проповедовать в церкви и учить мужчин:
Жена да учится в безмолвии, со всякой покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление (1 Тимофею 2:11-14) . И т.п. «ля-ля», - практически каждая страница раздела «Катехизация» уличит протестантов в неистовой ненависти к женщине, - ей и не доверяют, ей делегируют, чуть ли не по средневековым обычаям, полномочия исполнять диавольские инициативы и другие пакости, вроде низвержения во грех и ересь.

Очевидно, что отмена целибата лютером и Кальвином (последним - через силу) не особо повлияло на их взаимоотношения с женщинами: у пасторов с женским вопросом обстояло дело даже хуже, чем у надменных католиков, и неправильный ответ на этот вопрос привёл к кальвиновскому геноциду в Женеве… но об этом как-нибудь в другой раз.
Вернёмся к достопочтенному катехизированному иудею Гейне.
Общеизвестный перевод книги ВЗ «Бытие» глава III. стих 7, гласит: И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания. Заметим, что “глаза открылись”, по увещаниям Змея, - “синхронно”, и они, а не одна Хава [Ева] познала прелести Обладания (запомните это слово - это низший тип господства) приватным телом.

Одно существенное пояснение: приватное тело в данном случае подразумевает некую самодостаточность смысла и ощущения его, - об этом теле следует заботится, к нему следует быть внимательным, по мере того, как на него обращают внимание посторонние.

Единственным сознающим и интерпретирующим увиденное созерцателем Хавы был Адам, - в силу мифологической фабулы он должен был почувствовать вожделение, отсюда возникли вполне естественные для самосознающего индивидуума мотивы ограничить, каким-либо образом воспрепятствовать вожделению, лимитированного физиологией
Искусство Северного Ренессанса, воспитанного Реформацией, было «заточено» на этой Идее: придворный живописец саксонского курфюрста Фридриха Мудрого в Виттенберге, глава крупной мастерской, сторонник идей Реформации и друг Лютера - Лукас Кранах поставил на кон телесность, саму по себе крайне непривлекательную, в известном смысле - отталкивающую. Наследовавий ему в патологии тоже Лукас, - закрепил традицию. Ещё в «Очерках Истории Дьявола» французский историк Робер Мюшембле замечал за Кранахом-младшим патологический интерес к женской уродливости в эстетическом значении этого слова: полярно противоположное Прекрасному, влекущему к себе, тотальный «минус», отрицание влечения, вопреки контрастирующему с притягательной потенциально обнажённостью, - «глухо замкнутого» тела индивида Средневековья. Тот же эффект преждевременного momento mori, беспросветного отчаянья и страха перед мгновенно обнаружаемым, но implicites во временном развёртывании тлением, находят в своём творчестве многие германские живописцы.
(кстати, репродукций Кранаха-младшего в сети так и не нашёл, так что довольствуемся работами коллеги:




Альберт Дюрер до этого не догадался, - ведь умер он незадолго до официального, произведённого на государственном уровне признания Реформации (читай - Лютера), - зато его гравюры, в т.ч. известная каждому «Адам и Ева», не оставляют сомнений в намереньях художников Северного Ренессанса: тело следует тщательно скрывать. Скрытым оно становится более защищённым, - более ценным, интересным, притягательным и интригующим.



Тело средневекового индивида не отличалось теми качествами, которые почитаются ныне, - и не правы будут те, кто пытается оправдать эту данность наличием в мышлении «средневековца» неких иных эстетических координат. Хейзинга в последних главах «Осени средневековья» в непринуждённой манере переводчика аутентических текстов порицает роскошества и расточительства «поздней», угасающей аристократии - не только потому, что это симптом начала доминирования буржуазии, но и того, что средневековому индивиду / индивидууму (типическому представителю) была не чужда гиперкомпенсация, - в самых своих крайних формах. Наряд для повседневного использования обходился аристократии не дешевле нескольких облагаемых ежегодным грабительским налогом деревень. Праздничные, «выходные» наряды доставляли уйму хлопот и доходов портным - созерцатель, пристально рассматривающий полотна самых беспристрастных и внимательных живописцев Эпохи, фламандских художников, не может не заметить, как мельчайшие детали шёлковых покрывал, складки на бархате и тюле, намеренно отвлекают его от «действующих лиц» бытовой и «светской», а может и церковной инсценировки.

Все эти сцены преисполнены эзотерического символизма, и начисто лишены психологии: рассматривая шедевры живописи Голландии и Нидерландов, психолог, даже очень хороший психолог, не сможет выцедить ничего для интерпретации - кроме заведомо надуманных, согласованных с исторической литературой «общих выводов». Эти лица непроницаемы, они обращены к внутреннему опыту индивидуума, «персоны», ничего не сообщая вовне. Тела же - подчёркнуто герметичны, сохраняют в любой позе строгость пропорций и геометрическое совершенство: рентгеновские снимки, сделанные реставраторами, могут показать, что средневекового художника интересовало тело, priori loco, как структура и схема, и только затем уже - как автономный образ, манифестирующий различие. Некоторые подробности этого эстетического диспозитива могут сообщить изваяния и изображения Христа - все они отличаются «угловатостью», нарочным огрублением, минимумом пластики. Суставы напоминают шарниры, рёбра непременно выделены несколькими, опять же - намеренно небрежными мазками, живот плоский, но не впалый. Среди достижений искусства эпохи Возрождения следует указать также «изобретение» выразительного тела, - того, что превосходит каноническую форму схемы / структуры, свидетельствуя о введении в эстетику той самой персоны, о который столько умного наговорено в традиционалистских кругах.
посмотреть бюст

Персона - это маска, она и непроницаемая ткань, органическая ткань, - средоточие Красоты по Боэцию, содержащейся только лишь в кожном покрове; она же - едва различимый штрих на рисунке, без которого вся композиция осталась бы незавершённой. Давайте сначала посмотрим на Христа Дюрера: складка на животе нехарактерным для сурового северного художника образом создаёт впечатление «пухлости», присущей - женщине, особенно, когда её изображает сам Дюрер и творившие в перспективе его начинаний. Для средневекового художника Христос был эталонной фигурой. С которой было возможно экспериментировать - изображения И.Х. варьируются бесчисленно, в то время, как женская фигура зафиксирована в одной и той же полу-стыдливой, полу-непринуждённой ком-позиции (в от-ношении к объекту).

Это, преимущественно, недавняя роженица, спустя несколько часов после очередного оплодотворения, или после успешных родов; Дюрер и Кранах не скупятся на тщательность «разработки» такого образа. Уже упомянутую Еву с гравюры и «ведьм» Кранаха легко поместить в монотонную череду идентичности, узнаваемой мгновенно: расслабленное «мягкое» тело с контрастным излишне серьёзным выражением лица. Северные художники редко позволяли себе слабости изобразить на лице женщины лукавую улыбку, даже в сценах обыденного: застигнутая за супружеской изменой жена выражает истерический ужас, или покорное безразличие [потенциального трупа] - того требовал сюжет стереотипической нравственно-назидательной литературы.

Если вычесть всю эту занудную историю тела, то останется… правильно, одежда, и в первую очередь - бельё. В первую очередь - исподнее. История нижнего белья не отличается богатством сюжетов и драматургической событийностью: интеллектуальный довесок для взыскательных потребителей, на сайтах магазинов вышеупомянутого белья упоминает, что женщины Эллады и латинянки подвязывали тунику у грудей лентой из тонкой кожи или ткани, «подчёркивая» т.н. «линию декольте». В западной области Imperium Romanum также впервые усовершенствовали женскую атрибутику, позаимствовав у мужей-легионеров шнуровку, регулирующую объём «корпуса». Так в обиход женщины входит корсет: первый пик популярности этого орудия собственноручной казни приходится на консервативный XII век - корсеты становятся настолько длинными и узкими, что на женском теле исключается любая «выпуклость».

И художники, почти не знакомые с анатомией, прилежно вырисовывали складки и узоры на громоздких платьях, не подозревая, что вся эта выспренняя пышность скрывает искалеченное тело; женщины эпохи средневековья первыми узнали, каково жить с негнущимся позвоночником.
Нетрудно догадаться, во имя чего была совершенна столь масштабная коллективная жертва: индивид эпохи испытывал страстное влечение к геометрически верным формам - пространственные координаты тела задавали архитектурные «модули». Ранняя готика с её диктатом вертикали обошлась женщине в преждевременный анкилозирующий спондилоартрит (от греч, spóndylos - позвонок, arthron - сустав и ankylosis - неподвижность суставов), анемией, хронические специфическими заболеваниями лёгких (в силу недостаточности дыхания) и многие другие малоприятные повреждения организма.

К счастью для всего регрессирующего человечества, корсет на протяжении всей своей истории оставался сомнительным мазохистским удовольствием по кусачим ценам: простонародье превосходно обходилось без него, тем и привнеся новую тему в европейскую живопись. Питер Брейгель старший отнесся к бытоописанию гифелем и кистью крестьянства с полной серьёзностью: вероятно, он был одним из немногих художников своей эпохи, кто мог передать хотя бы отчасти телесность вне детерминирующих геометрических схем, присущих образованному индивидууму того времени. Но таковая телесность едва ли может заинтересовать заурядного зрителя, - аналогично тому, как на портретах ван Эйка часами рассматривают детали антуража, так и брейгелевская пастораль становится объектом фрагментации, «разбора на цитаты», - константы стиля. Колорит, композиция, пластика схем - за ними в розовощёких крестьянок с их мужьями не замечается ничего.

=====================================

Прототип атрибута, экспрессивно выражающего наиболее притягательные для противоположного пола элементы телесности, с тех пор сущностно не изменились: в годы доминирования в европейском искусстве стиля Рококо «одеяния», к которым пристал разве что тривиальный эпитет «пышные», ещё не было искусственного ночного освещения, - объект восхищения и влечения должен был составлять достойную конкуренцию фривольным пасторалям Ватто и мифологическому гламуру Буше. Чтобы стать заметным, - следовало напоминать окраской райскую птицу (к слову - у Paradiseidae голос был не более приятен, чем у многих исполнителей т.н. teenpop, впору задуматься о вокальных талантах фавориток Людовика XVI и версальских педерастов).

Вопреки то и дело мелькающим в кинематографе «кальсонам» под громоздкими юбками парижских портных, вся эта масса ткани надевалась поверх одного и того же, неразлучного вплоть до XX века с женским телом объекта - корсета. Только спустя десятилетие после французской Великой Революции, в связи с участившимися изнасилованиями, были предписаны к массовому пошиву трико из прочной ткани, - от поругания они спасали не всегда, но изрядно затруднили взаимоотношения известного порядка. Так в мировой культуре появляется впервые объект, созданный исключительно в прагматических целях, и вместе с тем трансформирующийся в объект эстетики, id est - притягательное само по себе.

[здесь должны были быть росказни про сексуальное насилие, харасмент и прочую похабень, но не по празднику тема. Поэтому скажем что пошлО, что пОшло:]

С этим косвенно сопряжено так же смакование девичьих трусиков в дальневосточной мультипликации: чем брутальнее и бесчеловечнее будет большеглазая девица с трогательными манерами и визгливым голоском, тем короче её периодически задираемая до пояса юбочка. Притом, что островная замкнутая культура тысячелетиями оперировала иными образами идентичности, кровожадный кавай оказывается экстремумом эпитомы западной сексуальности в сочетании с «несерьёзной» восточной свирепостью: известно, что стереотипическое поведение современного по-западному артикулированного «сексуального объекта» не подразумевает, собственно, процесса соития - в большинстве ситуаций те, кому сообщаются провокационные слова и жесты, обманываться рады - каждый японский школьник знает по бесчисленным фильмам, телесериалам, OVA и комиксам, что его одноклассницы могут оттяпать ему голову, предварительно намотав на катану несколько десятков сантиметров кишок.

Эта трансформация объекта насилия в объект эстетики, и обратно, происходила долго, и сейчас мы не будем её пересказывать в ретроспективе интерпретации, - пока заметим лишь одно: эта эволюция только к началу ХХ века, на закате модерна, когда Гош Саро методом экономии материи (корсет был урезан в длине и разделён на две половинки) изобрела бюстгальтер, отдалённо напоминающий современный, - начала как-то согласоваться с требованиями женщины. В различных сферах существования: гигиеной, здоровьем, эстетикой в женском представлении. В этом отношении продуцируемые ДД инструменты соблазна органично, что означает - на физиологическом уровне, внедрены в сферу бытия современного индивида, к какому полу он ни принадлежал бы: те же интеллектуальные довески к сетевым магазинам белья постулируют неотъемлемость НБ в современной культуре и цивилизации. Потому что [цитирую]: “…поскольку сейчас белье - это больше, чем просто атрибут повседневного гардероба, это своего рода философия жизни, отражающая характер женщины, ее темперамент, отношение к себе и ко всему окружающему миру.“
А теперь, шумовой сигнал: первое издание книги Гейне, с цитаты которой начался это фрагмент, датировано 1834-м годом. А спустя 23 года, 8 марта в Нью-Йорке собрались на публичную манифестацию работницы швейных и обувных фабрик.

Интересное совпадение, превосходно вяжущееся с политической историей модерна: сам того не подозревая ГГ обнаружил, что протестантизм, как один из составляющих фундамент модерна, сыграл свою партию и здесь: капитализм, пронизанный духом протестантизма по Веберу, стал ещё и женоненавистническим в большей степени, чем самый беспощадный к δημότιςό (впрочем. и к γῠναικό вообще) античный патриархат.