Как я попал в рабство к собственному отцу. Часть 3. ЕДА
Как я уже рассказывал в предыдущей части, с началом подросткового возраста меня постоянно преследовало чувство голода. Но за столом отец внимательно следил за тем, чтобы я не накладывал себе слишком много и не объедал семью.
- Ты очень много ешь, а это дорого, деньги тяжело достаются, - напоминал он. Хотя я был худым, и отставал в развитии от сверстников.
Бывало, в темноте, когда родители сидели у телевизора, я прокрадывался к холодильнику и пил сгущёнку прямо пакета (была такая одно время в 0.5-литровых пакетах тетрапак). Но один раз отец отследил меня, тихо подкрался и резко включил свет: я был пойман с поличным, с пакетом сгущёнки в руке. Он ничего не сказал, но его долгий презрительный и осуждающий взгляд был доходчивее тысячи слов, и я больше так не делал. Прямо сказать отцу, что я хочу есть было категорически невозможно, ведь я и так «сижу на шее», и просить поесть было бы верхом наглости. Как-то я опрометчиво позволил себе промямлить что-то про «ещё один бутербродик», но отец на корню пресёк мои поползновения - «ты сперва заработай, купи и тогда ешь, а пока я тебя кормлю, это всё на мои деньги куплено, на мои!». «Ты сперва заработай» стало звучать чаще и чаще, и забегая вперёд, скажу, что это стало переломным моментом в моей жизни, но об этом потом.
В то лето, когда я на месяц остался на даче с отцом и братьями, голод мучил особенно часто, т.к. физические нагрузки были немаленькие, плюс шёл бурный рост организма. Как-то я узнал, что под кроватью в комнате, где играли братья, лежит огромный коричневый чемодан с консервами. Больше всего меня в нём заинтересовала сгущёнка. Пока отца не было в доме, я стащил одну банку, проколол 2 дырки и, блаженствуя, выпил, предварительно предложив одному из братьев разделить со мной радость, но тот отказался, словно предчувствуя недоброе. Не смотря на маячившую на горизонте перспективу расправы, удержаться было выше моих сил, и я выпил ещё две банки в течение недели. В пятницу приехала мать…
На следующий день она полезла в чемодан и пересчитала банки. Крик был такой силы, что дрожали стёкла в старых ссохшихся деревянных рамах. Извергая молнии из глаз, рыдая, с посиневшими губами, мать рвала и метала, визжа и рыча, носилась по дому. В меня летели тапки, пустые коробки, детские игрушки, и обрушивались ураганы проклятий, угроз, напоминаний о скорой неминуемой смерти, «сидение на шее», моей никчёмности и убыточности.
- ТЫ один сожрал три банки сгущёнки!!! Уууууу!!! Целых три банки, один!!! Как ты мог??? Как ты посмел???
- Мама, но ведь я и Саше предлагал, но он не захотел, - пытался хоть что-то сказать в своё оправдание я, сжимаясь от ужаса.
- Сволочь, гадёныш, мразь!!! Уууууу!!! Я скоро умру из-за тебя, умру, умру, умру!!! - гремели надрывные вопли. - Чтоб ты сдох выродок!!!
Затем, как обычно, с почерневшим лицом, в слезах и соплях, она упала на кровать с приступом жуткой мигрени. «Её довели».
- Опять ты довёл мать, - прошипел отец, глядя уничтожающим, ненавидящим взглядом.
Спустя 10 лет я как-то напомнил матери про тот случай:
- Помнишь, как ты вела себя, когда я съел три банки сгущёнки? Зачем ты такое творила?
Как ни странно, она сразу всё вспомнила:
- А с какой стати ты сожрал тогда три банки? - не моргнув глазом спросила она.