Как я попал в рабство к собственному отцу. Часть 1
Лет с 12 родители начали внушать мне мысль, что я сижу у них на шее.
- Пойми, ты для нас обуза, мы тебя кормим и одеваем, на тебя уходит очень много еды и денег, - говорили мне мать с отцом сидя вечером на кухне. - Нам приходится очень тяжело, у тебя растут ещё два маленьких брата. Ты должен обязательно выполнять по дому все работы, которые мы тебе говорим, чтобы от тебя была хоть какая-то польза.
«Сидишь на шее» и «много ешь» звучало всё чаще и чаще, при любом удобном случае. И у меня сформировалось сильное чувство вины перед родителями. Ведь я очень виноват перед ними самим фактом своего существования и проживания в их квартире. Ведь они мне оказывают колоссальную услугу - долгие годы бесплатно кормят и даже покупают одежду, а ведь могли бы не кормить и ничего не покупать. В школе как раз задали читать книжку французского писателя Гектора Мало «Без семьи». Я себя ассоциировал с главным героем этой книги - мальчиком-бродяжкой, который часто страдал от голода и холода, потому что у него не было родителей. И я очень боялся, что мне придётся также мучится, если родители выгонят оставят меня без еды и выгонят жить на улицу, поэтому беспрекословно выполнял любые их требования.
Поначалу требований было немного - стирать носки, ежедневно мыть посуду и пылесосить пол. Для чего носки нужно было стирать именно руками до сих остаётся неясным, т.к. в ванной стояла стиральная машинка ЗВИ, она прекрасно стирала любое бельё и даже могла отжимать его в центрифуге. Но раз в неделю мать совала мне под нос большой целлофановый пакет с носками, и я часами стирал их хозяйственным мылом под струёй тёплой воды, Счётчиков на воду тогда ещё не придумали, и можно было безнаказанно лить кубометры воды, из-за чего руки разбухали, а потом покрывались белым несмываемым налётом. Хотя ничего не мешало закинуть носки в ЗВИ и постирать их с «кальцинированной содой».
Каждый вечер, когда родители усаживались в комнате перед телевизором, а я уходил на кухню, где меня ждала гора посуды, скопившаяся за день. Я включал третью программу радиоточки, там по вечерам шли увлекательные радиоспектакли, и подолгу намывал тарелки едким хозяйственным мылом.
Всё было бы ничего, но с отцом начали происходить неприятные изменения. Он физически перестал выносить любой факт моего бездействия. Если он видел, как я слоняюсь без дела, то его лицо искажалось от злости, начинали бегать желваки, сжимались кулаки, и всегда звучала одна и та же фраза «Так, ты носки постирал? Посуду помыл?». Но самое ужасное было, если я смотрел телевизор, то отец свирепел особенно сильно и сразу выключал мне телевизор - «Так, ты что уже носки постирал? Посуду помыл?». Младший брат до сих пор подшучивает надо мной, изображая отца - «Так, ты уже носки постирал, посуду помыл?». Всё детство, сколько себя помню, я мог смотреть телевизор только когда отца не было дома. Заходя в квартиру, он первым делом бежал в комнату, где стоял телевизор «Радуга» и проверял смотрю ли я его или нет. Один раз я настолько засмотрелся интересным фильмом, что не заметил, как с работы вернулся отец. Он разъярённый влетел в комнату и тотчас выключил телевизор - «Так, ты уже носки постирал? Посуду помыл?».
Со временем я даже научился определять по звуку на каком этаже останавливается лифт, и если это был восьмой этаж, то моментально выключал телевизор и прятался. Постепенно дошло до того, что отец вообще перестал выносить любое моё присутствие рядом с ним, если я не убираюсь, не мою посуду и не стираю носки - «Так, ты носки постирал? Посуду помыл?». В его воспалённом сознании я просто не имел права находится без дела, отдыхать, гулять, читать, смотреть телевизор. Я должен был найти себе хоть какую-нибудь работу по дому, чтобы он успокоился и сел смотреть телевизор с вытянутыми на табуретку ногами. Даже моя мать-истеричка понимала, как нервничает отец, видя меня без дела, и однажды отозвала меня в сторону и, улыбаясь, шёпотом посоветовала не попадаться папе на глаза, и просто уйди куда-нибудь. Но мне было не до шуток, находится в квартире с отцом было чрезвычайно дискомфортно, я испытывал перманентный стресс, когда он возвращался с работы, я не слышал и не ждал от него ничего хорошего, кроме как недовольное «Так, ты уже носки постирал? Посуду помыл?».
Но самое страшное наступало, когда отец ругался с матерью, а ругались они всегда, когда проводили друг с другом больше нескольких часов. Причины ссор мне до сих пор неизвестны, мать уже не спросишь, а отец делает вид, что ничего не помнит. Ссоры были настолько серьёзны, что многие годы они спали в разных комнатах. Я часто слышал, как отец дрочил перед сном на соседней кровати, а от бабушки потом узнал, как мать жаловалась ей, что «отец с ней не спит», хотя подружкам по телефону мать говорила, что "ночью нужно высыпаться". Самые жуткие ссоры были у родителей по выходным, т.е. когда они длительное время находились рядом друг с другом. За всё детство мать с отцом лишь дважды ходили гулять со мной в город, но по дороге они умудрялись разругаться, мать закатывала очередную истерику, и казалось бы, прекрасная прогулка по Парку Горького или Останкинской телебашне превращалась для меня в дикий стресс. В памяти от этих культурных мероприятий осталось лишь желание убежать оттуда и больше никогда никуда не ходить вместе с папой и мамой. Хорошо помню истерику матери на Останкинской башне. Тогда родители где-то разминулись, я был с матерью, а отец отстал от нас. Когда мы нашлись, то мать надрывно визжала и обвиняла отца, что услышала от его коллеги (это была экскурсия от предприятия отца) фразу "А Витька-то своих потерял". Почему её так вывела из равновесия именно эта фраза навсегда останется загадкой, но я получил тогда мощнейший заряд негатива и отвращения к подобным культпоходам.
Каждую субботу и воскресенье я просыпался от истеричных воплей матери, были слышны рыдания, стоны, сумасшедшая беготня по коридору и звон битой посуды. Отец всегда молчал, накапливая медиаторы стресса. Крики постепенно утихали, и мать с почерневшим лицом валилась на сутки в кровать от оглушающего приступа мигрени. Это называлось «её довели». Отец ещё какое-то время молча сидел на стуле с налитыми кровью глазами. После начиналось самое страшное для меня. Его буквально трясло при моём виде, он не мог держать себя в руках и обвинял меня во всех смертных грехах, заставлял делать любую бессмысленную работу, если носки уже были постираны, а посуда помыта. Видимо это была реакция компенсации его психики на конфликт с матерью, и объектом для компенсации, к сожалению, становился я. Единственным спасением для меня в выходные - было уехать на выходные к бабушке с дедушкой, которые меня любили и баловали.
Худший период моей жизни начался с покупкой дачи. Теперь каждый выходной отец со злостью будил меня в шесть утра, подгоняя окриками и угрозами, напоминая про «сидение на шее», заставлял одеваться и ехать с ним на дачу. Один раз произошёл смешной сквозь детские слёзы и одновременно дикий случай. Была суббота, раннее утро. Отец угрозами заставил меня встать, заявил, что ждёт внизу в машине, оделся и вышел из квартиры. А мать, когда я уж было собрался выходить, остановила меня и позвала позавтракать. Минут 10 я, сидя на иголках, пил чай, давясь бутербродами, т.к. предчувствовал что-то недоброе в этой ситуации, и оно не заставило себя долго ждать. Когда я вышел на улицу, подошёл к «восьмёрке» отца, взялся за дверную ручку и уже было потянул на себя дверь, как машина резко сорвалась с места и проехала вперёд на 50 метров. Я бегом побежал за ней, снова протянул руку к двери, как та опять выскользнула из моих рук, словно обмылок, и умчалась далеко вперёд. Так повторялось ровно три раза, пока отец не наигрался со мной в кошки-мышки, выказывая крайнее недовольство моим поведением. Наконец, мне удалось попасть внутрь автомобиля. Отец сидел с перекошенным от злости сине-зелёным лицом, и сразу же обрушил на меня поток проклятий. Впереди меня ждали долгие и страшные часы в его обществе.