социальный эксперимент, часть 2
Если вы идете, а на лицо сверху вам падает песок, то это либо хамсин (жаркий ветер, насыщенный песком и пылью) или же это баба Шура подметает лестницу на верхних этажах, и рубит метелкой во все стороны. Она работает не в моем отеле, а в отеле напротив, принадлежащем тем же владельцам. Бабе Шуре семьдясят лет, в прошлом - она главный бухгалтер. На иврите не знает ни единого слова, зато она революционер в складывании полотенец и одеял. Когда я попыталась сделать это так как меня учили вначале, баба Шура глянула на меня из-под своей оранжевой челки так, что я почувствовала себя дикарем из мезозоя:
"Что ты делаешь? Мы ложим не так как там, мы ложим всегда так!", - сказала она и сложила полотенце колбаской. Потом она заправила все как надо, и упоенно спросила: "Правда красиво?"
Однажды полотенце из одного отеля попало в соседний (они отличаются эмблемой). Тогда баба Шура побежала на ресепшен и принялась размахивать полотенцем у секретаря-ресепшениста перед лицом и шуметь:
"Это безобразие, я буду, сука, жаловаться начальству, ты видишь это, ты видишь???!"
Затем она покрыла все это матом. Стойким, как приторно слащавым сиропом.
У ресепшениста-израильтянина слегка заполыхали уши, но он так ничего и не понял, и на иврите меня испуганно спросил:
- "А что она говорит?"
- "Похоже она очень недовольна этим полотенцем."
Иногда я представляю себе баб Шурин дом, дома у нее приумножаются все забытые или недоиспользованные вещи выехавших жильцов. Ежедневно ее коллекция пополняется. Например, вчера она взяла себе пол-упаковки кускового коричневого сахара, остатки нескафе, шоколадные конфеты, туфли на платформе 34 размера, яблоко и средство для объема волос. Она меня требовательно спросила: "Что это тут написано?" Я вижу там только по-английски "volume hair". "Средство, говорю, для объема волос". Она удовлетворенно засопела, поправляя оранжевую челку. Мне показалось, она даже повеселела. Мне представляется, что после нескольких лет этой работы, баба Шура откроет секонд-хенд ненужных вещей и будет торговать своими пыльными богатствами.
Однажды мы заходим в комнаты убираться, баба Шура нагибается ко мне и прищурив один глаз шепчет: "А ты знаешь, Саша, что здесь живут две девочки лесбиянки?!" Я понимающе пожала плечами. В тот день, я как собеседник для нее скончалась.
Среди напарников по уборке, у меня еще есть мальчик-гей. Когда он работает со мной "в паре", ежели уронит что, непременно отмечает: "Блин, вот я дура!" Я обстрагируюсь и всякий раз делаю вид, что оттираю что-то очень грязное.
Вообще, среди всего приморского нашего отеля, пронизанного насквозь геями, уцелел пока только один мужчина: очаровательный официант-израильтянин. Он говорит мне всякое непонятное-приятное и так улыбается, что его приняли натуралом, правда теперь они победоносно делают ставки на то, сколько он еще таковым продержится.
А вообще-то, как посетитель, я с гостиницами завязала, да и с ресторанами тоже. Поскольку я теперь знаю, что полотенцами очищают пол и раковину, наволочкой натриают зеркало и сидушку унитаза, а ершиками чистят бокалы! Оправдание таково, что "а мы иначе и не поспеваем-с."
Кстати о съестном. Помимо прочих съедобных врагов, на Песах, евреи сочинили себе еще нового врага, только как бы временного: булку. Все магазины, бурекасные (~булочные), которые хотят быть открытыми на Песах должны пройти через обряд отречения от булки (поскольку мучное на Песах нельзя). Поэтому большинство заведений на Песах напросто закрылись, поскольку они вообще-то не собирались отрекаться от булки. Мало того, что она им просто симпатична, это еще и очень утомительный и дотошный бюрократический процесс.
В России же, где я побывала, перепрыгнув с Песаха на Пасху, тоже есть некоторые странности, каких не замечала раньше. Дети, например, плетут из ниточек цыплят и самое страшное - рисуют их на яйцах. Вот уж действительно: знание - зло, если бы они только вдумались, в то что они рисуют по сути надгробия, вероятнее всего праздник был бы омрачен.