БЕЛОЕ НА ГОЛУБОМ ИЛИ СЕРОЕ НА СЕРОМ
Прежде чем опубликовать третье эссе, последнюю часть триптиха, напомню, что явилось причиной того, что я начал делиться местами пафосными, местами сентиментальными мыслями о родном городе. А было так - в очередной раз посетив Сортавала, я обнаружил на месте дома, где провел свое детство вот эти развалины
Символично, что дом умер накануне моего дня рождения! Улица Пушкина никогда не была украшением бывшего финского города. Эта рабочая окраина с ее безобразными бараками возникла в послевоенные годы, когда людям было просто негде жить. В результате временно построенные щитовые дома простояли ровно 62 года! Событие это наверняка стало огромной радостью для нынешних обитателей дома, получивших, как я понимаю, благоустроенные квартиры. Во мне же, помнящем по фамилии всех соседей безвозвратно ушедших времен, вид этих руин заронил пронзительную грусть. В конце-концов, число мест, где я жил, можно пересчитать на пальцах. Среди них дом № 8 по ул. Пушкина - это дом № 1.
Неправда, что центры планеты находятся в мировых столицах. Конечно, им легче притягивать или рождать людей, оставляющих след в истории. Но и небольшие, не знаменитые места тоже могут стать пупами земли. Часто они вовлекают в свою орбиту мегаполисы, а не наоборот. И то, что люди красят место - факт неоспоримый. Кто бы слышал о Елабуге, если бы она не стянула смертельной петлей Москву и Париж, Татарию и великую поэзию 20 века?
Сортавала - маленький город на границе России и Финляндии, на берегу безбрежной Ладоги - как раз такой перекресток. Невидимые нити тянутся от него к вершинам Гималаев и мистических учений, значительным достижениям современной архитектуры и подмосткам Большого театра, связывают русский символизм с финским национальным романтизмом. Здесь сошлись все четыре стороны света. В результате их столкновения, подобного столкновению тектонических плит, образовался природный, культурный и цивилизационный микроклимат, отличающий Сортавала от других мест, и, одновременно, позволяющий видеть заморские красоты, не покидая ее границ.
Ущербна концепция краеведения, да простят меня музейные работники и энтузиасты местной истории. Лучше всего мы знаем свой край, чувствуем и понимаем его в детстве. Знание фактов, деталей прошлого, которое приходит к нам с годами, ничего не прибавляет к тем ощущениям. Наоборот, чем больше мы взрослеем, тем дальше удаляемся от этого истинного первоначального знания. Приезжим, увы, не дано обратиться к самому правдивому и надежному источнику - собственным воспоминаниям. Самые существенные факты итории и географии города мы находим в своей биографии. Именно поэтому стихи могут рассказать о нем гораздо больше любой увесистой научной монографии.
Молодая финская нация, всеми силами стремящаяся к самостоятельности, старалась утвердить свою независимость разными средствами. В 1920-е гг. люди меняли фамилии со шведских и русских на финские. Подобно подчистке и фальсификации старинных манускриптов, создавалась архитектура, призванная подтвердить отсутствующую историю, каменную старину. Эти прекрасные «подделки» зодчих вводили родившихся здесь детей в увлекательный мир средневековых замков Вальтера Скотта задолго до прочтения его романов. Благодаря национальному романтизму окружающий мир представал в романтичном свете.
Даже от зданий в стиле функционализма веет чем-то южным, потому что их белые стены в сочетании с голубым небом, отражающемся в ладожском заливе, где теснятся корабли, которым явно не хватает небольшой пристани, напоминают о дальних странствиях. Аналогия с морским портом рождается не только в незрелом детском сознании, ее можно найти и в серьезных книгах о городе и его достопримечательностях (Рывкин 1992). Ландшафт местности, существенную часть которого составляют скалы, покрытые еловыми и сосновыми лесами, тоже способствует романтическим мечтам о далеких странах. Забравшимся на вершину, с открывающимся с нее простором, грезилось, что именно там за горизонтом находится полная романтики настоящая жизнь. Даже много повидавшая на своем веку Мариэтта Шагинян, забравшись однажды на одну из сортавальских скал, именно так, романически, описывала свои впечатления. Вид с высоты рождает удлиненную перспективу - географическую и биографическую, физическую и метафизическую. В жаркие летние дни, в этом насыщенном влагой чудовищно огромного водоема, вплотную прилегающего к городу, всегда можно обнаружить три цветовых плана, характерных для горного пейзажа - зеленый лес постепенно переходит в темно-синий, а тот в свою очередь превращается на горизонте в почти сливающийся с небом серо-голубой. Еще бывшие обитатели этих мест называли Сортавала финской Швейцарией.
Ссылаясь на мысли Шиллера о взаимоотношении лирической поэзии романтического склада и ландшафта, Михаил Ямпольский писал, что «горный пейзаж - идеальный пространственный топос мелодии» (Ямпольский, 2000). Влияние сортавальского ландшафта на тягу к поэтическому творчеству жителей города, таким образом, не вызывает сомнения. И поскольку, как пишет тот же автор, «ощущение романтического пейзажа в музыке лучше всего выражается именно в песенной мелодии», не удивительно, что Сортавала еще в финские времена становится центром песенного и прежде всего хорового искусства.
Подобно тому, как рождественская елка выглядит нелепой без разноцветных игрушек, эти "швейцарские" виды кажутся незаконченными без украсившей их европейской архитектуры. Зодчество - один из самых долговечных видов искусства. Архитектура оказалась единственным уцелевшим элементом европейской культуры, некогда расцветшей на этом, самом восточном, рубеже западной цивилизации. Среди прославленных финских архитекторов творивших здесь, можно назвать Элиеля Сааринена, спроектировавшего здание Народного Акционерного Банка в центре Сортавала и дачу доктора Винтера на мысе Таруниеми. В народной топонимике прозаическое название последнего шедевра зодчества было заменено на гораздо более эксцентричное - Дача Маннергейма. В реальности лидер соседней страны здесь вроде бы никогда не был, но для народной молвы это не имело никакого значения.
Любопытно, что в новоиспеченном Калининграде старинный немецкий особняк в народе называли дачей одного из прославленных советских полководцев. У этих городов много общего: варварски разрушенные кладбища с порой уникальными могильными камнями и памятниками, переименованеные на советский манер кинотеатры с одинаковыми названиями, поиск собственной идентичности новых жителей, ежеминутно сталкивающихся с фактом существовавшей до них другой культуры. Каждое лето сортавальцы и тысячи туристов, отправляясь на маленьком теплоходике с городской пристани на Валаам, могут видеть "Дачу Маннергейма". Она находится справа по борту, чуть погодя - слева, на отвесной скале можно увидеть "Белый камнь" - значительное по размеру вкрапление белой породы в обычный темносерый и коричневый цвет скал. Для рыбаков и других людей, совершающих лодочные прогулки по шхерам - это важный ориентир, позволяющий определиться на местности. Это своеобразный пограничный знак: до "Белого камня" или за ним - это существенно облегчает понимание того, как далеко по направлению к открытой Ладоге продвинулся "мореход". В сортавальском новоязе последних лет появилась турбаза "Черные камни" - видимо для создания топонимической симметрии.
Все архитекторы Сортавала - Аренберг, Сёстрём, Вийстен, Ульберг и другие - явно испытывали тоску по мировой культуре, ибо они, словно соревнуясь друг с другом, выполняли свои проекты в самых разнообразных стилях: модерн сменялся неоклассицизмом, псевдоготика - функционализмом. Архитектурная эклектика призвана подтвердить двуединство духовной жизни города, который одновременно являлся и центром православия Финляндии, и лютеранским городом. Римский классицизм здесь спокойно уживается с византийскими элементами.
Когда в 1980-е гг. в столице республики, Петрозаводске, было построено здание железнодорожных касс в двух уровнях, было торжественно провозглашено, что в городе появилось первое здание, отражающее тенденции современного урбанизма. Для Сортавла это был уже позавчерашний день. Многоуровневые дома, выходящие фасадом на улицу, а со двора имевшие гаражи и другие функциональные помещения, были представлены здесь уже в 1920-30-е гг., правда, как говорят специалисты, не без влияния советских конструктивистов.
В 1944-1945 году произошла полная смена населения Северного Приладожья. Финнов смыла волна мигрантов из внутренних районов Российской Федерации и союзных республик бывшего СССР. Если только-только начавший зарождаться архитектурный урбанизм был законсервирован на уровне 1930-х гг., то социальная база развития городского менталитета жителей Сортавала была уничтожена практически полностью. Город наводнили выходцы из глухих деревень - особенно много было белорусов - для которых городская культура была совершенно чужда. Понадобилась смена поколений для того, чтобы родившиеся здесь люди почувствовали себя горожанами.
Но даже в далекие 1950-1960-е гг. население закрытого пограничного города советской поры, наводненного людьми в военной форме, будучи помещенным в подобные декорации, неожиданно подтверждало наличие пресловутой "мировой отзывчивости" русского народа. Пикантно для периода холодной войны звучали народные названия зданий - «Дом Форда», «Пентагон». Последний традиционно населяли офицеры советской армии. В первом когда-то находилось подворье Валаамского монастыря. Пока разборками с американским империализмом занималось государство, страна относилась к Америке скорее с симпатией. Баскетбольная площадка у Первой школы, почти никогда не пустующая, до сих пор является для меня одним из символов мировой городской культуры.
Каким образом сюда, за двойной "железный занавес" пограничного города, проникали стили современной молодежной моды, или даже представление о них? Это может показаться загадкой. Ведь даже за приезд в сортавальский район без специального разрешения можно было схлопотать год тюрьмы. Но и в этих условиях отделить город от остальной страны, не удавалось. В 1960-70-е годы страна вопреки желанию и замыслам политической элиты все больше заражалась духом потребительства и доморощенного либерализма. Космополитизм медленно, но верно делал свое дело. Он как ржа разъедал общество, главный проектировщик которого не случайно выбрал себе псевдоним, недвусмысленно ассоциировавшийся со сталью.
Эти веяния не обошли и Сортавала. Память сохранила длинноволосых молодых художников в джинсах и сандалиях, в жаркий летний полдень писавших с натуры виды центральной части города. Этим, приезжим скорее всего из Ленинграда, не уступали местные "дети цветов". Их было не так много, но они могли бы сойти за представителей движения охватившего чуть раньше Сан-Франциско, о котором большинство горожан, включая самих "хиппи", имело весьма поверхностное представление. Один из них чересчур серьезно воспринял идеи подобного образа жизни. В условиях российской действительности результат был предсказуем - парень стал известным в городе бомжом. Другие пошли на компромисс и образумились. Молодежная культура становилась все более независимой от тех, кто был призван регламентировать ее. Свободная любовь к началу 1970-х гг., если и не приобрела масштабы зафиксированные на Западном побережье США, то создала свои формы, с поправкой на местные условия. Задолго до нашествия финских туристов с их твердой валютой, два общежития техникумов, битком набитые приезжими красавицами, создавали атмосферу терпимости и доброжелательности, которой могла бы позавидовать и знойная Гавана.
2005 г.
P.S. Я решил ничего не менять в тексте, написанном очень давно. Единственное, что я себе позволил - заменил правильное с грамматической точки зрения склоняемое названия города на несклоняемое. Сделал я это из уважения к укоренившейся местной традиции.
Вот