(no subject)
Иногда во мне просыпается моя бабушка Александра Ивановна. Обычно это происходит неожиданно для всех остальных проснувшихся во мне предков. Бабушка Александра Ивановна ударом сапога распахивает дверь моей подкисшей в сомнениях и предчувствиях землянки. По углам притаились в непонятной надежде на благополучный исход лета мои предки: два прадеда-камчадала, новозеландская прабабка и ещё какие-то ветхие авторитеты.
- Белые на адресе есть? Вредители? Грамотные педерасты-ленинградцы?! Выходи на помывку! - весело шутит моя бабушка Александра Ивановна, расстёгивая ремень.
Это всё значит что? Это значит то, что я буду из-за проснувшейся во мне бабушки-полковника говорить людям правду А так как я здоровый до неприличия бугай, говорить я её смогу долго, распаляясь и в присядке.
Иллюстрация. Бабушка моя по цинизму и спортивности была прекрасна собой необыкновенно. Парашюты, обтирания холодной водой, стрельба и самбо. Вот четыре вещи, которые бабушка любила больше всего. Я в её иерархии ценностей и красот стоял смирно, строго расставив носки сандалий, между 8 съездом компартии Мозамбика и пышным барокко. Ближе, скорее, к барокко.
Бабушка, отодвигая 8 съезд компартии Мозамбика, любила говорить мне правду. Обо мне же. Правда заставляла меня плакать и невнятно орать в болтающуюся на резинке варежку. Что очень обидно, когда тебе 28 лет. Или 32 года. Или когда я там школу закончил?
Иногда перепадало не только мне. Сидели мы как-то большой и очень трогательной семейной компанией: бабушка, её сестра Люда, я, дети бабы Люди и внуки какие-то. Очень всё было тонно. Летняя дачная истома. Скатерть. Самовар. Я панамой обмахиваюсь. Прочим и на то сил не хватает. Ибо зной. И сад. И вечер.
И тут баба Люда говорит моей Александре Ивановне: "Шурочка! Нам с тобой завтра привезут святую воду. Дивеевскую! святость в неё необыкновенная...То, что нам с тобой нужно... Мне, понятно, поменьше, а тебе, Шурочка, гораздо побольше. Надо и тебе грехи свои замаливать.Пора. Как в газетах пишут". Глаза у Александры Ивановны моей заголубели так, что стали совсем уж прозрачными. "Давно ль ты верующей стала, Людочка? На чём сломалась? Воровала-то составами с мужем своим, с армянином этим. Продавала липовую помаду в Ташкенте. Притон содержала в Канавино. Спаивала строителей ГАЗа. Притворялась цыганкой и гадала растратчикам. И никаких, знаешь, позывов к молебну не выказывала! За старое, гляжу, принялась...Не блядуешь ли на старости лет, Люсенька?" Тут все разом заголосили. Даже муж бабы Люды как-то слишком остро отреагировал на предыдущего армянина. Я выступил, понятно, сразу на все деньги, а потом только бонусы выдавал всем желающим.
Поднимаю с пола самовар, ошпаренные ругаются с покрасневшими, ходики на стене частят до неприличия. И тут голос моей Александры Ивановны звучит высоко и свято: "Пожгу я твой, Людка, вертеп гнусный! Обязательно пожгу. И на том крест чистый кладу. Да хоть бы и на Достоевского..."
Я сразу вякнул, что это портрет профессора Виноградова, на даче которого мы и выступаем.
Посмотрели все на меня как на идиота окончательного. Ну, то есть смеялись и пальцем тыкали.