смена жанра
Со мной что-то происходит. И это постоянно так: не я что-то делаю, а что-то происходит со мной (да, все знаю, это об ответственности, я стараюсь, постоянно стараюсь быть глупее, немного - чуть-чуть, нет, я не утверждаю, что шибко умный, но иногда я предпочел бы не понимать некоторых вещей в моей жизни). Итак, что-то со мной происходит. В моей жизни случилась трагедия (хочется написать: где-то далеко, в моей жизни случилась трагедия). А я, как бы, немного застыл. Будто все продолжается, а мне просто нужно успокоится, и поэтому я стою посреди, ровно дышу. И я не грущу - упаси Бог, кто ж от такого грустит (от этого не умирают - звучит постоянно - это бывает немного неприятно, но никто от этого еще не умер, поверь мне, - ты переживешь, это закончится, а ты будешь жить дальше, счастливо будешь жить, поверь мне, ты ведь знаешь, так и будет; жизнь больше, чем это, помнишь, как в песне, правда, глупо, когда о таком вдруг начинаешь, кажется, будто цитируешь песни, причем, не самые лучшие, и даже это цитата, и все эти чувства не оригинальны, они уже давно прочувствованы, они уже истерты, как старые бумажные деньги, годятся только на то, чтобы отметить галочкой: и в моей, мол, жизни была опустошающая трагедия и вселенская скорбь опосля. Да, именно так: опустошающая трагедия и вселенская скорбь. Ну не смешно ли? Ну признайся, тебе же самому хочется улыбнуться, посмеяться над этим надо всем.
И я послушно смеюсь. Ха. Ха. Ха. Какая же она спасительная, эта легкая грусть. Там, где-то далеко, я вою-у-у-у-у-у-у-у-у. Я ору и бьюсь головой обо все твердые предметы в окрестности, причиняю себе увечья, я скручиваю свое тело невозможными узлами и ору-вою-рыдаю так, что тошнит, и я блюю). Я улыбаюсь и говорю (только слегка с налетом мученичества - и улыбка, и интонации, так, чтобы самого не стошнило, но и всерьез никто не воспринял), я говорю: Что-то со мной происходит. Кто-то там, далеко и внизу рвет волосы и ползает на четвереньках по полу, так страшно, так страшно от приближающейся беды, что уже только сипеть можно - горит горло, а слов нет давно. А я весело совсем улыбаюсь и добавляю: Да что со мной такое, в самом деле? И я горжусь собой: я - такой ироничный, способный смеяться над собой, вот, как ловко я ухожу от банальности. Опустошающая трагедия и вселенская скорбь? Ха. Ха. Ха. Я такой сильный и адекватный: я умею произносить страшные слова легко. Меня бросили, я не нужен. Я не состоялся. Я разрушен. В моей жизни не случилась любовь - слышите, это вовсе не страшно, при дневном свете и ближайшем рассмотрении эти слова оказались такими же затертыми и банальными, как и все остальные. Больно! - могу разобрать в невнятных воплях того, внизу. - Больно! Больно! Я улыбаюсь. Какие же вы все жестокие! Жестокие! Жестокие! - и снова неразборчивый вой. Да, я горжусь собой. У меня есть на то все основания. Я поджимаю губы и книжно вскидываю голову - я полностью совпадаю с образом. Отхожу, смотрю со стороны - красота.
Эй, очнись, парень,- меня еле слышно.- Пожалуйста.
Я так хорошо сумел оцепенеть, что не замечаю, как это приближается. А теперь уже слишком близко, и я ничего не могу поделать (не хочу). Это слишком по-настоящему, я так не хотел, назад, назад, назад, остановись! Ноги вдруг становятся слабыми и как-то странно неустойчивыми, я плохо чувствую, где иду, - это мои ноги-то, которые всегда крепко цеплялись за землю. Я продолжаю идти, хотя больше всего хочется не сесть и даже не лечь, хочется упасть и сильно-сильно удариться, просто, чтобы ощутить, что подо мной твердо, что подо мной вся земля, просто чтобы было больно, а не это странное новое неустойчивое.
А что ты хотел, когда-то это должно было произойти, вот, получаешь. Ты думал, что можно вот так застыть и заморозить все, что было. Ты думал простым усилием воли превратить трагедию в водевиль, когда всю жизнь так тщательно вырисовывал декорации, ставил свет, подбирал актеров, писал реплики для действа, где в конце все умирают? С каких пор вдруг ты решил, что здесь возможен хороший конец? Ты нарушил правила, теперь платишь, что здесь не ясно?
Каким-то образом, уж не знаю, каким кощунственным актом или черной магией тебе удалось заставить молчать все в тебе. Только тело, которое всегда мудрее, всегда честнее, вот, как удары больших часов на главной площади перед новым годом: тело вопит тебе, что так нет.
Кажется, стоит постараться, чуть поднапрячься, и удастся ходить, как раньше. Только раньше не приходилось напрягаться, чтобы идти. Я понимаю, что иду, как больной человек. На лице проявляется страдальческая маска, и оп! - я уже наслаждаюсь этим небольшим фарсом, мне совершенно определенно доставляет удовольствие бросать в лица прохожих свою мину королевы в изгнании и деланно твердую походку. Напоказ, все напоказ! Выставим все свои маленькие удовольствия на публику, отчего они станут не только маленькими, они станут маленькими и жалкими; все слабости - смотрите! Только бы не оставаться одному со своими слабостями и удовольствиями, только бы не оставаться одному со своими фарсами, водевилями и трагедиями, только бы ненароком не взглянуть на себя серьезно - тогда конец. И я сильнее смеюсь и кривляюсь - что может быть смешнее королевы в изгнании?
И я послушно смеюсь. Ха. Ха. Ха. Какая же она спасительная, эта легкая грусть. Там, где-то далеко, я вою-у-у-у-у-у-у-у-у. Я ору и бьюсь головой обо все твердые предметы в окрестности, причиняю себе увечья, я скручиваю свое тело невозможными узлами и ору-вою-рыдаю так, что тошнит, и я блюю). Я улыбаюсь и говорю (только слегка с налетом мученичества - и улыбка, и интонации, так, чтобы самого не стошнило, но и всерьез никто не воспринял), я говорю: Что-то со мной происходит. Кто-то там, далеко и внизу рвет волосы и ползает на четвереньках по полу, так страшно, так страшно от приближающейся беды, что уже только сипеть можно - горит горло, а слов нет давно. А я весело совсем улыбаюсь и добавляю: Да что со мной такое, в самом деле? И я горжусь собой: я - такой ироничный, способный смеяться над собой, вот, как ловко я ухожу от банальности. Опустошающая трагедия и вселенская скорбь? Ха. Ха. Ха. Я такой сильный и адекватный: я умею произносить страшные слова легко. Меня бросили, я не нужен. Я не состоялся. Я разрушен. В моей жизни не случилась любовь - слышите, это вовсе не страшно, при дневном свете и ближайшем рассмотрении эти слова оказались такими же затертыми и банальными, как и все остальные. Больно! - могу разобрать в невнятных воплях того, внизу. - Больно! Больно! Я улыбаюсь. Какие же вы все жестокие! Жестокие! Жестокие! - и снова неразборчивый вой. Да, я горжусь собой. У меня есть на то все основания. Я поджимаю губы и книжно вскидываю голову - я полностью совпадаю с образом. Отхожу, смотрю со стороны - красота.
Эй, очнись, парень,- меня еле слышно.- Пожалуйста.
Я так хорошо сумел оцепенеть, что не замечаю, как это приближается. А теперь уже слишком близко, и я ничего не могу поделать (не хочу). Это слишком по-настоящему, я так не хотел, назад, назад, назад, остановись! Ноги вдруг становятся слабыми и как-то странно неустойчивыми, я плохо чувствую, где иду, - это мои ноги-то, которые всегда крепко цеплялись за землю. Я продолжаю идти, хотя больше всего хочется не сесть и даже не лечь, хочется упасть и сильно-сильно удариться, просто, чтобы ощутить, что подо мной твердо, что подо мной вся земля, просто чтобы было больно, а не это странное новое неустойчивое.
А что ты хотел, когда-то это должно было произойти, вот, получаешь. Ты думал, что можно вот так застыть и заморозить все, что было. Ты думал простым усилием воли превратить трагедию в водевиль, когда всю жизнь так тщательно вырисовывал декорации, ставил свет, подбирал актеров, писал реплики для действа, где в конце все умирают? С каких пор вдруг ты решил, что здесь возможен хороший конец? Ты нарушил правила, теперь платишь, что здесь не ясно?
Каким-то образом, уж не знаю, каким кощунственным актом или черной магией тебе удалось заставить молчать все в тебе. Только тело, которое всегда мудрее, всегда честнее, вот, как удары больших часов на главной площади перед новым годом: тело вопит тебе, что так нет.
Кажется, стоит постараться, чуть поднапрячься, и удастся ходить, как раньше. Только раньше не приходилось напрягаться, чтобы идти. Я понимаю, что иду, как больной человек. На лице проявляется страдальческая маска, и оп! - я уже наслаждаюсь этим небольшим фарсом, мне совершенно определенно доставляет удовольствие бросать в лица прохожих свою мину королевы в изгнании и деланно твердую походку. Напоказ, все напоказ! Выставим все свои маленькие удовольствия на публику, отчего они станут не только маленькими, они станут маленькими и жалкими; все слабости - смотрите! Только бы не оставаться одному со своими слабостями и удовольствиями, только бы не оставаться одному со своими фарсами, водевилями и трагедиями, только бы ненароком не взглянуть на себя серьезно - тогда конец. И я сильнее смеюсь и кривляюсь - что может быть смешнее королевы в изгнании?