ПИРОГОВСКИЕ ПИСЬМА...
В Перекоп мы приехали уже ночью и, чтобы отдохнуть от грязи отправились в гостиницу. При входе в нее,
едва не утонув в огромной луже, мы нашли дверь запертой на замок. Когда дверь после различных и долговременных усилий
с нашей стороны наконец отворилась, мы вступили в огромный запачканный сарай,
посредине которого стоял не менее запачканный биллиард; на стенах смелая кисть какого-то иностранного артиста
изобразила Минина и Пожарского.
Содержатель гостиницы, грек, уверял, что он может нас угостить прекрасным ужином; это обещание так одушевило
моего сопутника г. Сохраничева, что он заказал бифштекс из говяжьего филе, желая, чтобы он непременно был взят из края
и приготовлен по всем правилам искусства. Грек не только обещал удовлетворить этому смелому гастрономическому порыву чувств,
но еще предлагал пирожки, борщ и вино-выморозки такого чудесного качества, что во всем Крыму ему не было подобного.
Мы уселись в приятном ожидании у окна, открывавшегося в буфет, и вскоре мужик из Владимира
в изорванном архалуке с всклокоченной бородой и с плутоватой усмешкой, называвший себя маркером,
подал нам через это окно несколько кусков говядины, принадлежавшей некогда какой-то,
только уж никак не филейной, части быка, пару пирожков, весьма сходных с резиновыми калошами,
и бутылку знаменитых выморозков.
К нашему счастию, следствием этого ужина было только урчание в животе и изжога.
***
Поутру в семь часов замечается в нашей квартире необыкновенное движение. Все суетится.
Представь себе, пять молодых людей, встающих в одно время с полу, в комнате,
в которой от чемоданов и ящиков и повернуться негде. Всякий ищет там и то, где он никогда и ничего не клал.
Фельдшера бегают из одной комнаты в другую, принося кому платье, кому сапоги. Я умываюсь морской водой,
напяливаю сверх панталон большие мужицкие сапоги, купленные в Екатеринославле и ежедневно питаемые салом,
надеваю мой дипломатический сюртук, уже порядочно пропитанный различными животными началами
и сажусь пить кофе, иногда с молоком, а иногда и без молока, закусывая хлебом,
не имеющим никакого притязания называться мягким.
В девятом часу крымский казак приводит четверку верховых кляч, я надеваю солдатскую шинель,
купленную здесь у одного солдата и перешитую придворным портным, мундирную фуражку,
взятую напрокат у Обермиллера, и сажусь на лошадь. Эта шинель имеет неоспоримые выгоды в Севастополе уже потому,
что она как-то под цвет с грязью.
Целая кавалькада отправляется в госпиталь, расположенный за полверсты от нас в так называемых бараках,
бывших морских казармах. На кроватях лежат немногие раненые, большая часть - на нарах.
Матрацы, пропитанные гноем и кровью, остаются дня по четыре и пять под больными по недостатку белья и соломы.
Обыкновенно слышишь утешение, что после 24 октября было еще хуже.
В десятом часу начинается перевязка и продолжается до двух и трех часов.
В три часа сносятся те раненые, которым необходимы операции, в одну длинную комнату, похожую на коридор,
и там на трех столах разом начинаются операции по 10 и 12 в день и продолжаются,
пока стемнеет, следовательно почти до 6 часов.
При перевязке можно видеть ежедневно трех или четырех женщин; из них одна знаменитая Дарья,
одна дочь какого-то чиновника, лет 17 девочка, и одна жена солдата.
Кроме этого, я встречаю иногда еще одну даму средних лет в пуклях и с папиросой в зубах.
Это - жена какого-то моряка, кажется, приходит раздавать свой или другими пожертвованный чай.
Дарья является теперь с медалью на груди, полученной от государя, который велел ее поцеловать великим князьям,
подарил ей 500 рублей и еще 1000, когда выйдет замуж. Она - молодая женщина, не дурна собой.
Под Альмою она приносила белье, отданное ей для стирки, и здесь в первый раз обнаружилась
ее благородная наклонность помогать раненым. Она ассистирует и при операциях.
На днях я роздал по рукам по осьмушке чаю и по фунту сахару на каждого больного
из пожертвованных сумм, купил чайников и вина.
Женщины при нас во время перевязки поят больных чаем и раздают им по стакану вина.
Отделавшись в госпитале, мы тем же порядком отправляемся в наш каземат и садимся обедать.
Обед приготовляет солдат, госпитальный повар. Два кушанья, борщ или суп и бифштекс,
составляют специальность этого повара, за другое он не берется; но эти блюда он изготовляет не без шика.
Кайэн и пикули, отпущенные тобою, оказались весьма кстати.
Крымское вино по 30 коп. сер. за бутылку не худо.
Иногда после обеда засыпаю, иногда играю в шахматы, привезенные д-ром Каде в виде сюрприза.
Около 8 часов кто-нибудь обыкновенно является для компании.
Перед сном я снимаю красную фуфайку и вытираюсь спиртом и потом засыпаю,
пробуждаемый неоднократно кусаньем блох.
***
Слава богу, всякий день идет лучше. Вчера я ел с аппетитом тарелку супа куриного и жареного голубя.
Продолжаю ещё брать морские ванны. Хожу по комнатам, сижу пред камином; вчера в прекрасное утро выходил на балкон.
Сон хорош. Вот тебе, моя душка, мой бюллетень. Если так пойдет, то скоро выйду, но спешить не буду.
ноябрь 1854 - февраль 1855гг.