Отрывок.
В течение последних полутора месяцев он несколько раз пытался порвать с нею, но ему так и не удалось охладить ее сердечный жар. Она мучительно переживала свое падение и три свидания подряд осыпала любовника упреками и проклятиями. Ему стало тошно от таких сцен, и, пре- сыщенный этою стареющею героинею мелодрамы, он стал попросту избегать ее, в надежде что их роман сам собою сойдет на нет. Но она с решимостью отчаяния ухватилась за него, она бросилась в эту любовь, как бросаются с камнем на шее в воду. Из жалости, из любезности, из уважения к супруге патрона он снова дался ей в руки, и она заточила его в темницу своей бе- шеной назойливой страсти, она преследовала его своею нежностью. Она желала видеть его ежедневно, постоянно вызывала его телеграммами, назначала минутные свидания на углах улиц, в магазинах, в городских са- дах. И всякий раз в одних и тех же выражениях она клялась, что обожает, боготворит его, и, уходя, заявляла, что теперь она "счастлива вполне, - счастлива тем, что видела его". Она оказалась совсем не такой, какою он ее себе представлял: она ра- зыгрывала из себя влюбленную девочку и пыталась прельстить его смешным в ее годы ребячеством. До сих пор это была сама добродетель, женщина с девственною душой, закрытая для страстей, свободная от вожделений, и вот у этой-то благонравной и рассудительной сорокалетней женщины бессолнеч- ная осень, наступившая после нежаркого лета, неожиданно сменилась чем-то вроде чахлой весны, полной жалких, тронутых холодком цветов и нераскрыв- шихся почек, до странности поздним расцветом девической любви, пылкого непосредственного чувства, проявлявшегося во внезапных порывах, в манере вскрикивать, как шестнадцатилетняя девочка, в приторных ласках, в ко- кетстве, которое не знало юности и уже успело состариться. Он получал от нее по десяти писем в день, глупых, сумасшедших писем, написанных вычур- ным, возвышенным, потешным слогом, цветистым, как речь индусов, изобилу- ющим названиями животных и птиц. Как только они оставались одни, она набрасывалась на него с поцелуя- ми, подпрыгивала, тряся своим пышным бюстом, резвилась, как нескладный, угловатый подросток, уморительно надувала губки. Ему претили ее ласковые словечки: "мышонок", "котик", "песик", "птенчик", "бесценный мой", "сок- ровище мое", претил этот девичий стыд, который она напускала на себя пе- ред тем, как лечь в постель, претили эти легкие движения испуга, кото- рые, видимо, казались ей самой очаровательными, претило ее заигрывание с ним - заигрывание развращенной институтки. "Чей это ротик?" - спрашивала она, и если он не сразу отвечал "мой", - своими приставаниями она доводила его до того, что он бледнел от злос- ти. Как она не понимает, недоумевал он, что любовь требует исключительно- го такта, деликатности, осторожности, чуткости, что, сойдясь с ним, она, взрослая женщина, мать семейства, светская дама, должна отдаваться ему, не роняя своего достоинства, с увлечением сдержанным и строгим, пусть даже со слезами, но со слезами Дидоны, а не Джульетты? - Как я люблю тебя, мой мальчик!" - беспрестанно повторяла она. - И ты меня любишь, моя крошка? А ему всякий раз, когда она называла его "мой мальчик" или "моя крош- ка", хотелось назвать ее "моя старушка". - Подчиниться тебе было с моей стороны безумием, - говорила она. - Но я не жалею. Любить" это так приятно! Все в ее устах бесило Жоржа. "Любить - это так приятно" она произно- сила, как инженю на сцене. При этом она изводила его неуклюжестью своих ласк. Поцелуи этого кра- савчика, воспламенившего ее кровь, пробудили в ней чувственность, но она обнимала его с какой-то неумелой страстностью, с таким сосредоточенным и серьезным видом, что этим только смешила Дю Руа, мысленно сравнивавшего ее с теми людьми, которые на старости лет берутся за букварь. Ей бы надо было душить любовника в объятиях, не отводя от него пла- менного, глубокого и страшного взгляда, каким смотрят иные, уже увядшие, но великолепные в своей последней любви женщины; ей бы надо было, впива- ясь в него безмолвными дрожащими губами, прижимать его к своему тучному, жаркому, утомленному, но ненасытному телу, а вместо этого она вертелась, как девчонка, и сюсюкала, думая, очевидно, что это придает ей особую прелесть: - Я так люблю тебя, мой мальчик! Приласкай понежней свою птичку! В такие минуты ему безумно хотелось выругаться, схватить шляпу и, хлопнув дверью, уйти.