(no subject)
Думаю о расставаниях, вольных и невольных.
Перед вторым курсом училища мне случилось перейти к другому педагогу по специальности, а так как на первом курсе дела мои шли более чем прискорбно, я решила провести лето с пользой и позаниматься несколько месяцев с репетитором. Так мы и познакомились с Андреем.
Андрей был и остается, думаю, человеком неординарным, он единственный мой знакомый пианист с внешностью гопника, бритый наголо, высокий и с почти истаявшим за годы в Москве южным говорком. При этом страстный патриот, мятущаяся душа. Кто бы знал, как двусмысленно это звучит теперь.
Тогда он мне очень помог, и потом я иногда заходила показать кое-что из своей программы. Мы занимались Бахом, по большей части. Немного подружились, не до настоящей душевной близости, но до обычной человеской симпатии, и уже спустя несколько лет, уже к концу училища, я по своему обыкновению встретила его в метро, и мы очень тепло поговорили о всякой бытовой дребедени.
До сих пор помню, как я вышла на кухню, налить воды и поставить чайник на плиту, а он раз за разом играл тему из фуги, которую я принесла показать, раз-другой-третий-четверты-возьмой-пятнадцатый, одинокий голос, позднее субботнее утро, дребежащий рояль, ветхая кухня съемной квартиры на Речном вокзале с окнами на ленинградку. В соседней комнате не по шариковски искусно на бабалайке играет его сосед, недавно приехавший из Ростова-на-Дону.
А потом, ну что потом. Потом кончилась музыка в моей жизни, началась совсем другая история, не хуже и не лучше, просто другая. И у всех началась совсем другая история, а Андрей уже спустя несколько лет, внезапно на мой вопрос как дела решил поговорить о политике.
По настоящему мучительный вопрос, стоит ли дружба так дешево, чтобы ее разорвать из-за чужих политических игр. Теперь я не спрашиваю его как дела. Мне по себе от того, что он мне может ответить.
И вряд ли мы встретимся в метро случайно.
Но я храню в памяти один эпизод, девятого мая, не помню почему я в тот день занималась у него, но под самый конец парада, мы вышли на балкон, это был какой-то безумный двадцатый этаж, яркое солнце, и самолеты, наши самолеты, истребители, возвращаясь с парада, летели прямо перед нами, над ленинградским проспектом, сияющие и огромные, и это зрелище, ужасающее и восхищающее одновременное было тем, что безоговорочно объединяло нас в те десять минут.
Может быть, еще когда-нибудь. Это снова будет возможно.
Перед вторым курсом училища мне случилось перейти к другому педагогу по специальности, а так как на первом курсе дела мои шли более чем прискорбно, я решила провести лето с пользой и позаниматься несколько месяцев с репетитором. Так мы и познакомились с Андреем.
Андрей был и остается, думаю, человеком неординарным, он единственный мой знакомый пианист с внешностью гопника, бритый наголо, высокий и с почти истаявшим за годы в Москве южным говорком. При этом страстный патриот, мятущаяся душа. Кто бы знал, как двусмысленно это звучит теперь.
Тогда он мне очень помог, и потом я иногда заходила показать кое-что из своей программы. Мы занимались Бахом, по большей части. Немного подружились, не до настоящей душевной близости, но до обычной человеской симпатии, и уже спустя несколько лет, уже к концу училища, я по своему обыкновению встретила его в метро, и мы очень тепло поговорили о всякой бытовой дребедени.
До сих пор помню, как я вышла на кухню, налить воды и поставить чайник на плиту, а он раз за разом играл тему из фуги, которую я принесла показать, раз-другой-третий-четверты-возьмой-пятнадцатый, одинокий голос, позднее субботнее утро, дребежащий рояль, ветхая кухня съемной квартиры на Речном вокзале с окнами на ленинградку. В соседней комнате не по шариковски искусно на бабалайке играет его сосед, недавно приехавший из Ростова-на-Дону.
А потом, ну что потом. Потом кончилась музыка в моей жизни, началась совсем другая история, не хуже и не лучше, просто другая. И у всех началась совсем другая история, а Андрей уже спустя несколько лет, внезапно на мой вопрос как дела решил поговорить о политике.
По настоящему мучительный вопрос, стоит ли дружба так дешево, чтобы ее разорвать из-за чужих политических игр. Теперь я не спрашиваю его как дела. Мне по себе от того, что он мне может ответить.
И вряд ли мы встретимся в метро случайно.
Но я храню в памяти один эпизод, девятого мая, не помню почему я в тот день занималась у него, но под самый конец парада, мы вышли на балкон, это был какой-то безумный двадцатый этаж, яркое солнце, и самолеты, наши самолеты, истребители, возвращаясь с парада, летели прямо перед нами, над ленинградским проспектом, сияющие и огромные, и это зрелище, ужасающее и восхищающее одновременное было тем, что безоговорочно объединяло нас в те десять минут.
Может быть, еще когда-нибудь. Это снова будет возможно.