Ой, мороз мороз...
Эх, а "крыло" все ноет и тянет, придется браться за "Диклофенак". И-за этих двадцатиградусных морозов, воцарившихся в нашем скромном местечке, все идет "не так".
Дело в том, что водители нашей экстренной службы - люди в большинстве своем южные, к низким температурам непривычные - нельзя ведь назвать "морозом" несчастные -7 ночью и -1 - днем! А еще они, как любые водители, очень любят экономить горючее, и поэтому когда мы уходим на адрес, радостно выключают печку в кабине и салоне, и, закутавшись в куртки/дубленки, греют попы на сиденье. А соседние кресла выстывают, пропитываются холодом, и когда через час выходишь с вызова и плюхаешься в кабину, вспоминаешь родные "севера": в детстве, помню, мы сигали с крыш вагончиков и балков в сугробы. Втыкаешься с разбегу ногами и чем придется в снежную подушку, смеешься, и чувствуешь через одежду, как зима мягко держит тебя, не давая провалиться по самую макушку. Холод змейками бежит по коленкам, забирается под шубу, щекочет, заставляя ежится и, заливаясь смехом, выбираться из снежной перины...
Здесь так же: вылетаешь из подъезда, спасаясь от его прокуренных стен, в объятия промерзшей улицы, ставишь сумку в салон и, не теряя темпа, прыгаешь в кабину, плюхаешься на сиденье, как в сугроб: оно мягкое и почти такое же холодное.
- Ой! Ты что, печку не включал?! Так ведь замерзнуть не долго!
- Тебе что, холодно?
- Мне - нет, а вот попа жалуется...
- Ты же в квартире час грелась, - удивляется водитель.
Да, я грелась. Скрипя зубами, в одной позе - с иголкой в чужой вене, хрупкой, как пергамент старинных фолиантов, сильно на табуретке не поерзаешь. И хорошо, если эта табуретка будет! Бывает, что стоишь у постели на коленях, как герой любовного романа, и журчишь разные успокоительные речи, чтобы больному было комфортно, потому как когда в тебя льют три "двадцатки" (двадцатимиллилитровых шприца) лекарств - запаниковать ой как недолго! А паника - это страшная сила, да. А быстро струйно вводить сии растворы, оберегая родную спину, нельзя - от одного сердце может начать барабанить, как весенний заяц по пеньку, от другого почувствуешь себя закипающим мороженым в сауне... Вот и застываю, как памятник всем докторам "скорой", и тешу себя мыслями о том, что вот сейчас закончим, и я растекусь в кабине по креслу, и буду ерзать, разминая затекшие мышцы, и любоваться ночью в безопасности своей БМСП (боевой машины "скорой помощи"), пока дорога летит под колеса, а на крыше предупредительной морзянкой мерцают синие огни "маячка"...
Да, когда в паре водители с "северов" - так и бывает. Они научены Сибирью беречь драгоценное тепло, потому что сами изрядно поморозили ягодицы на жестких промерзших сиденьях и забота о напарниках у них на уровне рефлекса. Но их мало. И сейчас, уже наученная ледяным опытом четырех предыдущих вызовов, я падаю на сиденье, предварительно кинув на него вытащенный из-под бушлата планшет - темно-коричневую офицерскую сумку 1973 выпуска. И согретая моим же теплом кожа ставит барьер между мной и сиденьем, а я кутаюсь в черную "куртку охранника" (благо, она на 4 размера больше, чем я ношу) и ежусь, потому что колени и ноги остаются в полной власти окружающей среды, а она совсем не прочь поживится моим теплом. В кабине - пар от дыхания.
- База? Мы свободны на Шоссейной.
- Еще один вызовок обслужите, пожалуйста...
Едем.
Водитель в теплых, на меху, ботинках с шипастым протектором. У меня на базе почти такие же, только женский вариант и с антигололедной системой - железными коготками, впаянными в пластины между узорами подошвы. Очень полезная вещь! Не захочешь - не упадешь даже на льду! Одно слово - "Гарсинг". Но сейчас я - в осенних туфлях на плоской резиновой подошве, потому что это - единственная обувь, которая легко вытирается о тряпку и не оставляет следов, когда мы заходим на адрес. А это важно, потому что оставлять грязные следы у постелей болящих стариков - дурной тон. Мой доктор обута в такие же "бесследные" сапоги. Есть, конечно, те, кому не до подобных "политесов", но это один-три человека на смену. Исключение их правил. А где их нет?
- Станция Березай - приехали, вылезай! - шутит водитель.
Надо же, прилипла поговорочка! Могу гордиться.
Новый подъезд, новые ступеньки, новая дверь, за которой боль, страх и страстное желание быть полностью и абсолютно здоровым.
- Вы знаете, доктор, давление поднялось. 190 на 100, вот, плохо себя чувствую...
- На что жалуетесь?
- Так 190 на 100! - на лице - недоумение с обидой: я вам тут ужасы рассказываю, а вы проникнуться не можете!.
- Это я слышу, я не слышу от вас, что вас беспокоит при этом. Какие жалобы? Голова болит, или что?
Пока я считаю пульс и меряю давление нашим тонометром, доктор старается выяснить с чем именно мы имеем дело: первичная это гипертония, или симптоматическая, по какому механизму развивался криз, ибо разные кризы лечат по-разному, хотя на непосвященный взгляд и одинаково: таблетка, инъекция, рекомендации.
Больная удивляется - чего это доктор разговоры разговаривает, а я к ней со своей манжетой пристаю: она же уже все цифры нам сообщила, ее лечить надо! Полечим, конечно. Но все равно все сами посчитаем и посмотрим: тонометрам больных верить - судьбу искушать! Во-первых, многое зависит от того, куда они нацелят мембрану, вшитую в манжету, а во-вторых, эти электронные чудеса медицинской техники годами не проходят метрологический контроль, и насколько они при этом врут знает только Господь Бог и приборы метрологической службы. Но до Бога, как известно, высоко, а о проверке приборов граждане не задумываются. Они сами себе с усами и все знают из телевизора.
Ее тонометр врал. Почти на 30 единиц: 160 вместо 190. И пульс оказался 82 вместо 105 по тонометру. Ну, что ж, таблетки, инъекция, автограф "на память" в карточке, и мы снова ныряем в куртки, а потом - в подъезд, на улицу и в машину. Сначала - поставить наш оранжевый чемоданчик и проверить, как работает обогрев сумки с растворами, потом - в кабину.
- Жора, будь добр, не выключай надолго отопление в салоне, а то аппаратуре кирдык будет.
- У меня бензина мало.
- А если аппаратура загнется - какой-нибудь больной загнется вместе с ней. Мы же тебя не просим в салоне тропики устраивать! Просто держи плюсовую температуру, ага? Если будет аврал - атомных люлей получим все.
Недоволен, но согласен. Ладно, поехали!
Судя по тому, как начало схватывать дыхание у ноздрей, мороз усилился. Я бы дала -25...-26. Но проверить нет возможности - ночь, местные радиостанции отключились, а центральным нет дела до нашего маленького курортного городка.
Мне снова зябко. И очень хочется чаю: низкая температура высасывает из организма влагу не хуже жары, только делает это деликатно, без пота и одурения. Хуже всего рукам: от разномастного мыла (моем руки перед осмотром обязательно!), смотровых перчаток и мороза кожа стала сухой и шершавой, и потихоньку начинает трескаться, сочась розовыми росинками сукровицы: крем помогает только отчасти, потому что держится от вызова до вызова. Перестать мыть руки, что ли? Все равно в перчатках, как в скафандре... Эх, мечты!
- И впрямь похолодало, - ворчит водитель, с усилием крутя рулевое колесо, - ишь как машина застыла...
- Минус 22-25, наверняка, - высказываюсь я, слегка смягчая очевидное.
- Не может быть! - не верит доктор. - Я никаких изменений не ощутила.
- Это потому, что вы в утепленном комбинезоне, а я - нет. И к тому же мороз изменился.
Теперь они оба смотрят на меня с изумленным недоверием.
- Как мороз может измениться? Придумываешь ты все!
- Ты, Жора, на Севере не был, а я там больше 20 лет протусовалась, а потому знаю, что говорю. Холод бывает разный. Он зависит от того, насколько упал столбик термометра, от влажности воздуха, от ветра, от высоты над уровнем моря. И ощущается по разному. Например, на Севере, в Приполярье и Заполярье он сухой, рассыпчатый, разреженный, шершавый. Выходишь, делаешь вдох, и дыхание перехватывает от неожиданности, потому что воздух "ссыпается" в легкие, как песок; дышишь, и чувство такое, что воздух на зубах скрипит, а тепло твое рассеивается в пространстве, как сахар из дырявого мешка. Здесь по-другому: холод обволакивает, льнет к небе, обнимает инеем, колется... А воздух, когда тянешь на вдохе, вязкий, и не скрипит, а липнет к гортани, течет, как густой туман. На побережье совсем иначе - он пронизывает, обжигает, навязывается, это даже не туман холодный, а замерзающая вода...
- Не знаю, на Севере не бывал, а вот на зимний Сочи похоже, - в конце концов соглашается водитель. Доктору не до согласий или возражений: она устала, как ездовой бобик, и дремлет, склонив голову в застегнутом капюшоне, к окну, и от ее дыхания на стекле расцветают инеистые узоры.
Оно и понятно: как ни старается включенная мной на полную мощность печка, за 5 минут кабину не прогреть: специально машины никто не утеплял, а потому на "дадцатники" они не рассчитаны. Глупость, конечно, но не с точки зрения водительского состава: зачем горбатится и что-то изобретать ради двух недель холода? Ведь 10-11 месяцев в году у нас тепло, а в обычные зимы ниже -10-15 температура не опускается! К тому же из этих 14 дней они работают, как правило, 3-4 раза... Проще утеплиться и сделать вид, что все идет по плану.
База встречает нас вымершим двором, колючими огнями заиндевелых фонарей, свежими следами на снегу газона (то ли приезжал кто за медпомощью "самоходом", то ли кто из вернувшихся на базу решил "напрямки" пуститься) и медовым светом окна диспетчерской. Разгружаем машину почти полностью: небулайзер, выездная сумка, кардиограф - все в тепло! От греха, то есть мороза, подальше. Напоследок проверяю сумку с растворами (подключенная к бортовой сети, - греется ли?!) и, втянув голову в плечи, застегнувшись на все, что можно, торопливо иду к двери станции. Там - батареи, долгожданный чай и возможность наконец-то расслабить занемевшую спину.
А утром заломило "крыло": от перенапряжения и холода воспалились мышцы у верхнего внутреннего угла лопатки справа. Коллеги беззлобно посмеялись, что придется теперь "все левым образом" делать, "пока не отойдет" и напомнили, что "никаких подвигов и переохлаждений". Да уж, в горы по такой погоде не пойду! Впрочем, миозит - это хоть и больно, но не смертельно: пара инъекций противовоспалительного, мази, горячая ванна и к следующему дежурству буду в порядке. Главное - успеть купить брюки на синтипоне и не забыть расчехлить старый пуховик на гагачьем пуху.
Мороз неуважения не терпит...
Дело в том, что водители нашей экстренной службы - люди в большинстве своем южные, к низким температурам непривычные - нельзя ведь назвать "морозом" несчастные -7 ночью и -1 - днем! А еще они, как любые водители, очень любят экономить горючее, и поэтому когда мы уходим на адрес, радостно выключают печку в кабине и салоне, и, закутавшись в куртки/дубленки, греют попы на сиденье. А соседние кресла выстывают, пропитываются холодом, и когда через час выходишь с вызова и плюхаешься в кабину, вспоминаешь родные "севера": в детстве, помню, мы сигали с крыш вагончиков и балков в сугробы. Втыкаешься с разбегу ногами и чем придется в снежную подушку, смеешься, и чувствуешь через одежду, как зима мягко держит тебя, не давая провалиться по самую макушку. Холод змейками бежит по коленкам, забирается под шубу, щекочет, заставляя ежится и, заливаясь смехом, выбираться из снежной перины...
Здесь так же: вылетаешь из подъезда, спасаясь от его прокуренных стен, в объятия промерзшей улицы, ставишь сумку в салон и, не теряя темпа, прыгаешь в кабину, плюхаешься на сиденье, как в сугроб: оно мягкое и почти такое же холодное.
- Ой! Ты что, печку не включал?! Так ведь замерзнуть не долго!
- Тебе что, холодно?
- Мне - нет, а вот попа жалуется...
- Ты же в квартире час грелась, - удивляется водитель.
Да, я грелась. Скрипя зубами, в одной позе - с иголкой в чужой вене, хрупкой, как пергамент старинных фолиантов, сильно на табуретке не поерзаешь. И хорошо, если эта табуретка будет! Бывает, что стоишь у постели на коленях, как герой любовного романа, и журчишь разные успокоительные речи, чтобы больному было комфортно, потому как когда в тебя льют три "двадцатки" (двадцатимиллилитровых шприца) лекарств - запаниковать ой как недолго! А паника - это страшная сила, да. А быстро струйно вводить сии растворы, оберегая родную спину, нельзя - от одного сердце может начать барабанить, как весенний заяц по пеньку, от другого почувствуешь себя закипающим мороженым в сауне... Вот и застываю, как памятник всем докторам "скорой", и тешу себя мыслями о том, что вот сейчас закончим, и я растекусь в кабине по креслу, и буду ерзать, разминая затекшие мышцы, и любоваться ночью в безопасности своей БМСП (боевой машины "скорой помощи"), пока дорога летит под колеса, а на крыше предупредительной морзянкой мерцают синие огни "маячка"...
Да, когда в паре водители с "северов" - так и бывает. Они научены Сибирью беречь драгоценное тепло, потому что сами изрядно поморозили ягодицы на жестких промерзших сиденьях и забота о напарниках у них на уровне рефлекса. Но их мало. И сейчас, уже наученная ледяным опытом четырех предыдущих вызовов, я падаю на сиденье, предварительно кинув на него вытащенный из-под бушлата планшет - темно-коричневую офицерскую сумку 1973 выпуска. И согретая моим же теплом кожа ставит барьер между мной и сиденьем, а я кутаюсь в черную "куртку охранника" (благо, она на 4 размера больше, чем я ношу) и ежусь, потому что колени и ноги остаются в полной власти окружающей среды, а она совсем не прочь поживится моим теплом. В кабине - пар от дыхания.
- База? Мы свободны на Шоссейной.
- Еще один вызовок обслужите, пожалуйста...
Едем.
Водитель в теплых, на меху, ботинках с шипастым протектором. У меня на базе почти такие же, только женский вариант и с антигололедной системой - железными коготками, впаянными в пластины между узорами подошвы. Очень полезная вещь! Не захочешь - не упадешь даже на льду! Одно слово - "Гарсинг". Но сейчас я - в осенних туфлях на плоской резиновой подошве, потому что это - единственная обувь, которая легко вытирается о тряпку и не оставляет следов, когда мы заходим на адрес. А это важно, потому что оставлять грязные следы у постелей болящих стариков - дурной тон. Мой доктор обута в такие же "бесследные" сапоги. Есть, конечно, те, кому не до подобных "политесов", но это один-три человека на смену. Исключение их правил. А где их нет?
- Станция Березай - приехали, вылезай! - шутит водитель.
Надо же, прилипла поговорочка! Могу гордиться.
Новый подъезд, новые ступеньки, новая дверь, за которой боль, страх и страстное желание быть полностью и абсолютно здоровым.
- Вы знаете, доктор, давление поднялось. 190 на 100, вот, плохо себя чувствую...
- На что жалуетесь?
- Так 190 на 100! - на лице - недоумение с обидой: я вам тут ужасы рассказываю, а вы проникнуться не можете!.
- Это я слышу, я не слышу от вас, что вас беспокоит при этом. Какие жалобы? Голова болит, или что?
Пока я считаю пульс и меряю давление нашим тонометром, доктор старается выяснить с чем именно мы имеем дело: первичная это гипертония, или симптоматическая, по какому механизму развивался криз, ибо разные кризы лечат по-разному, хотя на непосвященный взгляд и одинаково: таблетка, инъекция, рекомендации.
Больная удивляется - чего это доктор разговоры разговаривает, а я к ней со своей манжетой пристаю: она же уже все цифры нам сообщила, ее лечить надо! Полечим, конечно. Но все равно все сами посчитаем и посмотрим: тонометрам больных верить - судьбу искушать! Во-первых, многое зависит от того, куда они нацелят мембрану, вшитую в манжету, а во-вторых, эти электронные чудеса медицинской техники годами не проходят метрологический контроль, и насколько они при этом врут знает только Господь Бог и приборы метрологической службы. Но до Бога, как известно, высоко, а о проверке приборов граждане не задумываются. Они сами себе с усами и все знают из телевизора.
Ее тонометр врал. Почти на 30 единиц: 160 вместо 190. И пульс оказался 82 вместо 105 по тонометру. Ну, что ж, таблетки, инъекция, автограф "на память" в карточке, и мы снова ныряем в куртки, а потом - в подъезд, на улицу и в машину. Сначала - поставить наш оранжевый чемоданчик и проверить, как работает обогрев сумки с растворами, потом - в кабину.
- Жора, будь добр, не выключай надолго отопление в салоне, а то аппаратуре кирдык будет.
- У меня бензина мало.
- А если аппаратура загнется - какой-нибудь больной загнется вместе с ней. Мы же тебя не просим в салоне тропики устраивать! Просто держи плюсовую температуру, ага? Если будет аврал - атомных люлей получим все.
Недоволен, но согласен. Ладно, поехали!
Судя по тому, как начало схватывать дыхание у ноздрей, мороз усилился. Я бы дала -25...-26. Но проверить нет возможности - ночь, местные радиостанции отключились, а центральным нет дела до нашего маленького курортного городка.
Мне снова зябко. И очень хочется чаю: низкая температура высасывает из организма влагу не хуже жары, только делает это деликатно, без пота и одурения. Хуже всего рукам: от разномастного мыла (моем руки перед осмотром обязательно!), смотровых перчаток и мороза кожа стала сухой и шершавой, и потихоньку начинает трескаться, сочась розовыми росинками сукровицы: крем помогает только отчасти, потому что держится от вызова до вызова. Перестать мыть руки, что ли? Все равно в перчатках, как в скафандре... Эх, мечты!
- И впрямь похолодало, - ворчит водитель, с усилием крутя рулевое колесо, - ишь как машина застыла...
- Минус 22-25, наверняка, - высказываюсь я, слегка смягчая очевидное.
- Не может быть! - не верит доктор. - Я никаких изменений не ощутила.
- Это потому, что вы в утепленном комбинезоне, а я - нет. И к тому же мороз изменился.
Теперь они оба смотрят на меня с изумленным недоверием.
- Как мороз может измениться? Придумываешь ты все!
- Ты, Жора, на Севере не был, а я там больше 20 лет протусовалась, а потому знаю, что говорю. Холод бывает разный. Он зависит от того, насколько упал столбик термометра, от влажности воздуха, от ветра, от высоты над уровнем моря. И ощущается по разному. Например, на Севере, в Приполярье и Заполярье он сухой, рассыпчатый, разреженный, шершавый. Выходишь, делаешь вдох, и дыхание перехватывает от неожиданности, потому что воздух "ссыпается" в легкие, как песок; дышишь, и чувство такое, что воздух на зубах скрипит, а тепло твое рассеивается в пространстве, как сахар из дырявого мешка. Здесь по-другому: холод обволакивает, льнет к небе, обнимает инеем, колется... А воздух, когда тянешь на вдохе, вязкий, и не скрипит, а липнет к гортани, течет, как густой туман. На побережье совсем иначе - он пронизывает, обжигает, навязывается, это даже не туман холодный, а замерзающая вода...
- Не знаю, на Севере не бывал, а вот на зимний Сочи похоже, - в конце концов соглашается водитель. Доктору не до согласий или возражений: она устала, как ездовой бобик, и дремлет, склонив голову в застегнутом капюшоне, к окну, и от ее дыхания на стекле расцветают инеистые узоры.
Оно и понятно: как ни старается включенная мной на полную мощность печка, за 5 минут кабину не прогреть: специально машины никто не утеплял, а потому на "дадцатники" они не рассчитаны. Глупость, конечно, но не с точки зрения водительского состава: зачем горбатится и что-то изобретать ради двух недель холода? Ведь 10-11 месяцев в году у нас тепло, а в обычные зимы ниже -10-15 температура не опускается! К тому же из этих 14 дней они работают, как правило, 3-4 раза... Проще утеплиться и сделать вид, что все идет по плану.
База встречает нас вымершим двором, колючими огнями заиндевелых фонарей, свежими следами на снегу газона (то ли приезжал кто за медпомощью "самоходом", то ли кто из вернувшихся на базу решил "напрямки" пуститься) и медовым светом окна диспетчерской. Разгружаем машину почти полностью: небулайзер, выездная сумка, кардиограф - все в тепло! От греха, то есть мороза, подальше. Напоследок проверяю сумку с растворами (подключенная к бортовой сети, - греется ли?!) и, втянув голову в плечи, застегнувшись на все, что можно, торопливо иду к двери станции. Там - батареи, долгожданный чай и возможность наконец-то расслабить занемевшую спину.
А утром заломило "крыло": от перенапряжения и холода воспалились мышцы у верхнего внутреннего угла лопатки справа. Коллеги беззлобно посмеялись, что придется теперь "все левым образом" делать, "пока не отойдет" и напомнили, что "никаких подвигов и переохлаждений". Да уж, в горы по такой погоде не пойду! Впрочем, миозит - это хоть и больно, но не смертельно: пара инъекций противовоспалительного, мази, горячая ванна и к следующему дежурству буду в порядке. Главное - успеть купить брюки на синтипоне и не забыть расчехлить старый пуховик на гагачьем пуху.
Мороз неуважения не терпит...