полоса отчуждения.
А теперь она спрыгнет. Ее поезд грустный давно в гавно. Он болел, сгорел и застыл в депо.
Ночь, весна, ни черта не видно, во фляжке пусто. Над дымкой утро, похмельно, сиро и холодно.
Ей легко бежится - багаж остался под нижней полкой, коньяк на стойке, бармен при деле.
На горизонте маячит стройка, маньячат койкой, но ей бы в церковь да помолиться священной деве.
Ей бежится все легче и все быстрее, она спрыгивает на мостовую, вдруг ломает каблук, от пустынных улиц почти пьянея.
Она звонко хохочет, кидает туфли в ближайший мусор. Проснулся бомж и просроченным взглядом смотрит вслед, как она танцует...
Эта девочка просто бежит подальше заметя выход. От взгляда из-под. От стройной фальши.
От стены со следами прошлых - отсюда пошлых бесспорных истин, линялой краски.
От того, что к нему хотело, тянуло, льнуло, что прикипело, казалось, на смерть.
Приближаясь к тому, что ее тело, которое сладко и остро его любило -
исключительно ее дело.
Ночь, весна, ни черта не видно, во фляжке пусто. Над дымкой утро, похмельно, сиро и холодно.
Ей легко бежится - багаж остался под нижней полкой, коньяк на стойке, бармен при деле.
На горизонте маячит стройка, маньячат койкой, но ей бы в церковь да помолиться священной деве.
Ей бежится все легче и все быстрее, она спрыгивает на мостовую, вдруг ломает каблук, от пустынных улиц почти пьянея.
Она звонко хохочет, кидает туфли в ближайший мусор. Проснулся бомж и просроченным взглядом смотрит вслед, как она танцует...
Эта девочка просто бежит подальше заметя выход. От взгляда из-под. От стройной фальши.
От стены со следами прошлых - отсюда пошлых бесспорных истин, линялой краски.
От того, что к нему хотело, тянуло, льнуло, что прикипело, казалось, на смерть.
Приближаясь к тому, что ее тело, которое сладко и остро его любило -
исключительно ее дело.