И снова Маяковский
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,- сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
"Его ревность перемежалась с постоянными разговорами о самоубийстве. «В 16-м году рано утром меня разбудил телефонный звонок.
Глухой, тихий голос Маяковского: «Я стреляюсь, прощай, Лилик». Я крикнула: «Подожди меня», - что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика в спину. Маяковский открыл мне дверь, на его столе лежал пистолет. Он сказал: «Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя». Я была в неописуемом ужасе, не могла прийти в себя. Мы пошли на Жуковскую, и он заставил меня играть с ним в гусарский преферанс. Мы резались бешено, он забивал меня темпераментом, обессиливал непрерывной декламацией Ахматовой:
Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой!»
В 1956 году их общий друг Роман Якобсон напомнил ЛЮ разговор в двадцатом году. «Я не представляю Володю старым, в морщинах», - сказал Якобсон, на что она ответила тогда: «Он ни за что не будет старым, обязательно застрелится».
«Но ведь осечка случается не каждый раз, - продолжала она. - И в тридцатом году, перед тем как стреляться, он вынул обойму из пистолета и оставил только один патрон в стволе. Зная его, я убеждена, что он доверился судьбе, думал - если не судьба, опять будет осечка и он поживет еще»
Из воспоминаний Лили Брик
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,- сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
"Его ревность перемежалась с постоянными разговорами о самоубийстве. «В 16-м году рано утром меня разбудил телефонный звонок.
Глухой, тихий голос Маяковского: «Я стреляюсь, прощай, Лилик». Я крикнула: «Подожди меня», - что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика в спину. Маяковский открыл мне дверь, на его столе лежал пистолет. Он сказал: «Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя». Я была в неописуемом ужасе, не могла прийти в себя. Мы пошли на Жуковскую, и он заставил меня играть с ним в гусарский преферанс. Мы резались бешено, он забивал меня темпераментом, обессиливал непрерывной декламацией Ахматовой:
Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой!»
В 1956 году их общий друг Роман Якобсон напомнил ЛЮ разговор в двадцатом году. «Я не представляю Володю старым, в морщинах», - сказал Якобсон, на что она ответила тогда: «Он ни за что не будет старым, обязательно застрелится».
«Но ведь осечка случается не каждый раз, - продолжала она. - И в тридцатом году, перед тем как стреляться, он вынул обойму из пистолета и оставил только один патрон в стволе. Зная его, я убеждена, что он доверился судьбе, думал - если не судьба, опять будет осечка и он поживет еще»
Из воспоминаний Лили Брик