РАЗДАВЛЕННЫЕ КРЕМЛЁВСКОЙ СТЕНОЙ(ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПОЛК) ЧАСТИ(10)(11)(12)
Оригинал взят у Luden1 : РАЗДАВЛЕННЫЕ КРЕМЛЁВСКОЙ СТЕНОЙ(ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПОЛК)
В курилке, после ужина, я снова возмущался идиотскими порядками, царящими в армии. Чубаков с Никишиным слушали меня, грустно глядя на царящее вокруг задымление.
- Забелин этот очень смелый,- говорил я,- знает, что я не смогу разбить ему харю.
- Да уж, тут нам не гражданка,- сказал Чубаков. По всему было видно, он бы тоже с радостью приложился к чьей-нибудь физиономии. Стоявший неподалёку с сигаретой во рту, незнакомый мне малый, усмехаясь присоединился к дискуссии:
- Вот приеду на гражданку, заведу себе щенка! Назову его Сержантом, буду пи…ть без конца,- изрёк он.
- Дурацкий стишок,- мрачно ответил Никишин. - Собаки, они будут поумнее тебя, про них нельзя так говорить.
- Да я просто пошутил,- возразил парень с сигаретой.
- Ну так значит, глупая шутка… - видно было, Никишину здорово не понравился стих про щенка. Что и говорить, дурацкий стих, но меня сейчас сильнее волновало другое:
- Когда приехали вчера, все согласились друг-друга в обиду не давать. Вот стих, так уж стих. А на деле полная х…ня получается. Младшие совсем ничего не боятся, унижают нас, как им угодно. А ведь нас - не меньше двухсот человек, а их не больше двадцати. И мы всё равно будем их терпеть. Перевес сил ясен.
- Ясен то ясен,- сказал Олег,- но если мы сейчас начнём залупаться, вдвоём - втроём, все останутся тихо сидеть, как сидели, а мы опиз…лимся… вот и всё.
Антонов стоял молча, слушая нашу беседу. На лице у него было выражение мрачной решимости. Я решил было, что он целиком и полностью меня поддерживает. Наконец, он решил поучаствовать в беседе:
- Не понимаете вы, армия есть армия. Что вы, поднимете бунт?- он скептически усмехнулся. - Деды наши так служили, отцы служили, теперь мы служим. И сыновья наши будут так.
Мне сразу стало понятно, что Антонов глубоко убеждён в своей правоте. Спорить с ним было совершенно бесполезно, но я всё же парировал:
- Не отправлю своего сына в этот гадюшник. Ты, сам смотри.
- На выход, строиться! Бычки в урны!- проорал сержантский голос. Я, надо заметить, изо всех сил готовился к этой команде и когда обезумевшая рота обступила меня со всех сторон, не стал протискиваться через выход, а незаметно, аккуратно перешагнул через ограду и встал в строй. Никто из сержантов не заметил моей маленькой шалости, а меня настигло кратковременное ощущение примитивного счастья. «Что делать»,- думал я,-«у них так и деды, и отцы служили, а я теперь вынужден приспосабливаться!» Немного неприятно стало вдруг от мысли о том, что примерно такую же радость должна испытывать, к примеру, виноградная улитка, случайно наткнувшаяся на особо вкусный кусочек съестного.
Мы снова поднялись наверх, построились на «взлётке». Некоторое время просто стояли, пока не услышали крик: «равняйсь, смирно!» Затем на середину строя вышел старший сержант Нехлюдов. Я понятия не имел, что сейчас будет. Мне было даже немного интересно и я ожидал, какую очередную нелепость сейчас выкинет этот нагловатый тип.
- Равняйсь,- потребовал он,- смирно! Слушай список вечерней поверки! Отставить!!! Эй, второй взвод, тишину наведите!!!
Мне не было видно, кто именно разозлил Нехлюдова во втором взводе, но судя по звуку удара и чьему-то приглушённому писку, раздавшемуся вскоре, он стоял где-то рядом со мной.
Само собой, всех фамилий я не помню, но первыми в списке были рядовые Свирко и Снитко. Итак, Нехлюдов взял в руки какой-то белый журнал и начал громко читать:
- Рядовой Свирко! - в ответ, из самого начала строя, раздался по-звериному дикий крик, потрясший моё воображение. Ну не подозревал я, что это в человеческих силах - издать такой громкий крик:
- Я-а-а-а!!!!!
Нехлюдов пристально посмотрел в сторону кричавшего.
- Кто это там кричит «иа», у нас ишаки есть в роте? Рядовой Свирко!
- Я-а-а-а-а!!!!!!- послышался ещё более невероятный вопль.
- Эй, Свирко, придурок, у тебя что, горлышко болит? Рядовой Свирко!
- Я-а-а-а-а-а-а!!!!!!- последовавший крик затмил бы собой самый громкий звук, который только можно себе вообразить, но Нехлюдов не был удовлетворён.
- Переживай, Свирко. Голосок у тебя слабый. Рядовой Снитко… - ну и дальше все орали по очереди. «Дурдом»,- думал я,-«это просто сумасшедший дом, а не армия никакая. Меня обманули, сказали, что я буду служить в элитных войсках, а отправили в психушку». Когда пришла моя очередь, я тоже орал как резаный.
После вечерней поверки Нехлюдов приказал сержантам рассадить роту на подшивание. Сие незабываемое действо, то есть рассаживание на подшивание, наполненное неким таинственным смыслом, всякий раз, не говоря уж о самом первом, производило ошеломляющее впечатление. Нехлюдов проговорил:
- Сейчас командиры отделений объяснят тем, кто не знает, что такое подшивание. На первый раз я даю вам просто сказочное, волшебное время - двадцать минут. Вопросы есть? Хорошо, что нет. Тогда рота берёт свои табуреты и рассаживается на подшивание. На взлётке. Рота, разойдись! - скомандовал Нехлюдов и мы отправились за табуретами. Вернее, мы собирались направиться.
- Отставить! - раздался крик Нехлюдова. - Рота, младшие могут переживать, а остальным объясняю: по команде «разойдись», вы не должны уходить, нет. И убегать вы не должны. Вы все тут наверно ещё не отмахнули гражданку, не поняли где находитесь. Так вот запоминайте: военкомат - страна чудес, туда попал и там исчез! А команда разойдись, это волшебная команда, услышав которую вы обязаны, как в военкомате, исчезнуть. Всем всё ясно? Потренируемся. Рота. Разойдись! - никому не хотелось, чтобы младшие переживали, потому надо ли говорить, что все ломанулись, сломя голову, как гигантское стадо баранов, за своими табуретами.
- Отставить! - снова раздался крик Нехлюдова. В мгновение ока рота снова построилась на привычном месте.
- Нет, парни, так не годится. Вы просто как паралитики. Младшие могут готовиться… а вам объясняю: за две секунды необходимо взять свою табуретку и оказаться в строю. Две секунды, это много, можете поверить мне. Рота. Разойдись…- помню, как какой то малый побежал сломя голову, налетел на другого, тот упал, шарахнувшись головой о колонну. Затем оба исчезли у меня из виду. Я пролетаю мимо кроватей, стремясь к своей табуретке, кто-то падает мне под ноги, а в следующий момент я уже в строю и вся рота построилась, лишь несчастный Носиков бегает со своей табуреткой за кубриком, словно сумасшедший, выбегает на взлётку, скользит, падает прямо возле Нехлюдова, роняет табуретку и встаёт в строй. Потом, с выражением ужаса на лице, возвращается за упавшей табуреткой, хватает её и снова встаёт в строй. Я просто помирал от желания бешено захохотать, смех душил меня и готов был вырваться наружу. А Нехлюдов спокойно взглянул на Носикова и произнёс:
- Ничего, не переживай, научишься.
Меня очень удивила эта фраза. В устах Нехлюдова она звучала неправдоподобно, на вроде бы он не иронизировал.
- Неплохо, рота, неплохо. Для первого раза. Вы делаете такие успехи, что придётся показать вам ещё одно волшебство, - на этот раз Нехлюдов открыто над нами смеялся.
- С командой «разойдись» вы вроде разобрались… Но есть ещё одна команда: «съе…лись». Это не значит ушли, убежали, разошлись, исчезли. Съе…лись - это съе…лись. Всем ясно? Рота… Съе…лись!
Все снова ломанулись, не зная на этот раз, куда и зачем надо бежать, Чубаков упал, угодив под кровать головой, я тоже оказался на полу, а через некоторое время уже снова стоял в строю, с табуреткой в руках. Но далеко не все сообразили, что делать с табуретками. Дело в том, что когда коварный Нехлюдов изрекал очередное волшебство, табуреты были у всех в руках, а теперь половина роты почему-то поставила их в кубрик
ещё пару раз Нехлюдов над нами проглумился, не буду описывать это. Читатель может сам пофантазировать, если есть желание. Для меня же тогда этот вечер стал первым вечером в армии. Отлично помню противное мерцание лампы дневного света над головой и неприятное ощущение безысходности, возникшее во время рассаживания на взлётке, когда сержанты объясняли нам, как правильно подшиваться. Сам процесс подшивания элементарен. Мне тогда Антонов показал и я всё усвоил, но кое-кто, вероятно никогда не державший иголку в руках, не успел подшиться и за двадцать минут.
Я, помниться, пришил подворотничок и решил помочь Никишину, который сидел рядом и пытался воткнуть нитку в игольное ушко. Я забрал его китель, нитку с иголкой, подшил подворотничок и между делом выведал у него кое-какую информацию.
- Ты откуда призывом,- спросил я.
- Из Пермской области, из деревни, - название его деревни я не запомнил, но понял из дальнейших расспросов, что парнишка этот жил где-то в глуши Пермского края, среди лесов, зверей и птиц.
- Из нашей деревни,- говорил он, - я первый в Президентский полк призван. - Вся деревня на прОводах была. Все поздравляли, все мной гордились.
Молчаливый обычно, Никишин разговорился, увлёкся, рассказывая о себе. Я узнал, что матери у него нет, сестёр-братьев тоже нет. Есть лишь пьяница-отец, из-за побоев которого он частенько убегал из дома, по полгода жил на улицах, бомжевал, скитался по разным злачным местам всей своей Пермской области.
В какой-то момент нашего разговора, Никишин решил, что слишком разоткровенничался и резко оборвал свою исповедь, как будто радио выключил. В моём лице он нашёл благодарного слушателя, но не имел повода доверять мне. Я не стал принуждать его к дальнейшему разговору, хотя историю своей жизни он излагал мастерски.
- А лес любишь?- спросил я у него.
- Ещё бы, как не любить? Лес - лучше всего на свете… - но и о лесе у нас с ним разговор не пошёл в этот вечер. Он заявил, что про природу сейчас лучше не вспоминать: «итак тошно», - сказал он, - «о хорошем лучше вовсе не думать!»
Вот так мы с ним и разговаривали, пока кто-то из сержантов не обратил внимания на наш разговор, после чего нам пришлось отжиматься до следующего построения. Именно я втянул Никишина в разговор, из-за которого мы отжимались. Следует заметить, что с его стороны не было и тени упрёка по этому поводу. Я отжимался и думал: «как же это он жил на улице, деревенский малый, а шить не умеет? Странно». На меня этот угрюмый парнишка произвёл впечатление, сильной, симпатичной, но всё же «неправильной» натуры.
Когда все подшились, а мы с Никишиным отжались как следует, рота снова построилась и я впервые узнал, что содержимое моих карманов будет проверяться. Новость была интересная, но в моих карманах младшие не нашли ровным счётом ничего, поэтому я не пострадал. Далеко не всем так повезло. Осмотр проходил таким образом:
- Первая шеренга, - проговорил Сваровский с улыбкой на клоунском лице, - два шага вперёд, шагом - марш! Она же кругом, - соответственно, все стоящие в первой шеренге, включая меня, шагнули вперёд и повернулись лицом к сослуживцам из второй шеренги. После этого была дана команда: «подшивочную форму к осмотру», в ответ на которую каждый должен был нагнуть голову вниз и развернуть руками воротник, так чтобы он был виден сержантам. Разумеется, сразу было выявлено множество недостатков, многие подшились кое-как. Я впервые увидел и узнал тогда, что такое калабаха(она же черепаха, или калабашка): виновный в чём-то (или во всём) солдат, нагибал голову, придерживая при этом глаза руками, дабы они не выскочили из орбит (все уверяли всех, что от подобной меры воздействия, действительно может произойти столь ужасная вещь, но мне не удалось проверить правдивость данного утверждения), а младшой, или иной воспитующий, бил его сразмаху по загривку ладонью, сложенной в виде лодочки. При этом раздавался восхитительный звук - этакий звонкий хлопок.
Потом было приказано поместить «содержимое карманов в головные уборы». Всё лишнее (всё, кроме икон, сигарет и спичек), запихивалось в рот, нос и уши владельцу, одевалось на голову и т.д.
В принципе, многие стояли тогда, как идиоты, с катушками в носу, но мне почему-то запомнился, уже приобретающий печальную знаменитость, Носиков. В одном ухе у него была ручка, в другом, для пущей красоты, сигарета, в каждой ноздре по катушке, чёрная и белая, лицо обмотано нитками, отчего оно приобрело совершенно фантастические и страшные очертания, сверху на голове подшива, ещё один кусок подшивочной ткани обмотан вокруг шеи, как галстук, во рту медленно пережёвывается газета, про которую, на вопрос: «зачем она тебе в кармане?»- несчастный парнишка ответил: «да в туалет сходить…»
- Ты её сперва сожри, сука! А уже потом в туалет сходишь, ей! - говорил Сваровский, запихивая газету Носикову в рот. И опять смех душил меня, несмотря на испытываемую к Носикову жалость. Я сам себе поражался, раньше я даже не знал, что я такая скотина. Мой смех был определённо заметен, а сержанты не миловали за подобные вольности в строю, но на моё счастье Сваровский, по невыясненной причине, симпатизировал мне с первого дня, поэтому мне сходили с рук многие вольности, если подобные поблажки были в его компетенции.
После этой «проверки внешнего вида», было ещё одно построение, затем была дана команда: «принять форму одежды номер раз», то есть раздеться до нижнего белья и нас всей ротой погнали в умывальник. На умывание отводилось, по-моему, десять минут. Толкотня у раковин стояла уму непостижимая. Я кое-как помылся, но выйти из умывальника не мог, потому что, во-первых, из-за толкучки это было невозможно, во-вторых, я не знал, как отреагируют младшие на мою попытку самовольной отлучки с места общей дислокации. По истечении нескольких минут, явно уж не десяти, кто-то из младших скомандовал:
- На выход! - но все не торопились, тогда этот младшой просто взял шланг и, подключив его к какому-то крану, включил воду на всю катушку, направив струю в середину скопления тел. Ледяная вода здорово помогла роте, покинуть умывальник в рекордно короткие сроки.
Перед отбоем мы построились ещё раз. Не помню кто, но кто-то объяснил нам, каким образом можно подсушить отсыревшие за день, вонючие портянки. Для этого требовалось просто обмотать их поверх голенищ сапог
Но вот, наконец кто-то проорал диким голосом: «рота, отбой!» - и я, не веря своему счастью, с наслаждением, которому нет равных, запрыгнул на свою койку. Ложились мы явно очень шумно, запрыгивая в кровати и одновременно расправляя их, поэтому я уже начал переживать, что младшие, в связи с этим, изобретут сейчас какой-нибудь оригинальный способ глумления над нами.
- Тишину наведите, ублюдки! - страшным голосом проорал Забелин, выключая в кубрике свет. Затем он помолчал немного и вдруг произнёс громко:
- Второй взвод!
«Неужели не даст нормально отдохнуть?!»- мелькнула в голове мысль. Но тут взвод вдруг дружно откликнулся:
- Мы!!!
- Вот и день прошёл, второй взвод! - требовательно объявил он. Я понятия не имел, как реагировать на эту странную реплику, но взвод вдруг дружно откликнулся:
- Ну и х…й с ним!
- Завтра новый день опять! - настырно продолжал Забелин и взвод снова отвечал, дружно и со смехом :
- Ну и в рот его е…ть!!! - откликнулись все, кроме меня.
- Спокойной ночи, второй взвод! На горшок можно вставать только после двух часов ночи, иначе башню отобью!- объявил Забелин, чем изрядно меня порадовал. Я завёл будильник на своих наручных часах на половину третьего.
Некоторое время я лежал и думал обо всех тех днях, что мне предстояло провести в армии. Я думал и мне становилось страшно! «Два года…два года…два года…» - крутилась в голове мысль. «Два! Целых два года!» В голове, как сцены из кинофильма, проносились картины моей прежней жизни, которая продолжалась теперь без меня, где-то очень далеко и казалась нереальной, выдуманной, хотя привычные образы то и дело настойчиво вспыхивали в моём мозгу. И в тот самый момент. Когда я предавался столь лирическим настроениям, кто-то толкнул меня в бок и спросил:
- Ты о чём задумался?
Я посмотрел вбок и увидел, кажется впервые, худое улыбающееся лицо, с явной примесью кавказских черт.
- Да дом вспомнился, - ответил я. Парнишка понимающе мотнул головой, снова улыбнулся и спросил:
- Тебя как звать-то?
- Саша, Воробьёв, а тебя?
- Денис, Колосов, - ответил парень и с улыбкой протянул мне руку.
Содержание нашего разговора стёрлось из моей памяти, помню лишь, что в Денисе меня что-то немного отталкивало, вероятно его чрезмерная улыбчивость, непонятное мне радостное и доброе настроение. Когда он говорил о службе в армии, возникало такое впечатление, что речь идёт о каком-то необыкновенно увлекательном и экстремальном месте… Мне такое восприятие окружающей среды было точно не по душе.
Потом я поделился с Денисом своими идеями, относительно ночного похода в туалет и благополучно заснул. Мне снова приснилось, что я дома, гуляю по лесу летним днём, но лес какой-то странный, то ли искусственный, то ли ещё какой-то, совеем непривычный и не родной, одним словом. Ночью я встал ровно в два часа, до звонка будильника, разбудил Колосова и мы сходили в туалет. Потом я снова заснул и мне приснился настолько реальный сон про дом, что проснувшись из за чего-то, долго не мог опомниться, прийти в себя, ощутить себя в армии. Я взглянул на часы, до подъёма оставалось ровно 30 минут. Спать почему-то не хотелось и в роте была совершенно непривычная тишина. За прошедший день шум и крики успели стать обыденными. Я попытался разбудить Колосова, решив, что лучше проснуться до отбоя и быть готовым к нему, так сказать, во всеоружии, но Денис лишь пробурчал что-то невнятное и растолкать его явно не было никакой возможности
В курилке, после ужина, я снова возмущался идиотскими порядками, царящими в армии. Чубаков с Никишиным слушали меня, грустно глядя на царящее вокруг задымление.
- Забелин этот очень смелый,- говорил я,- знает, что я не смогу разбить ему харю.
- Да уж, тут нам не гражданка,- сказал Чубаков. По всему было видно, он бы тоже с радостью приложился к чьей-нибудь физиономии. Стоявший неподалёку с сигаретой во рту, незнакомый мне малый, усмехаясь присоединился к дискуссии:
- Вот приеду на гражданку, заведу себе щенка! Назову его Сержантом, буду пи…ть без конца,- изрёк он.
- Дурацкий стишок,- мрачно ответил Никишин. - Собаки, они будут поумнее тебя, про них нельзя так говорить.
- Да я просто пошутил,- возразил парень с сигаретой.
- Ну так значит, глупая шутка… - видно было, Никишину здорово не понравился стих про щенка. Что и говорить, дурацкий стих, но меня сейчас сильнее волновало другое:
- Когда приехали вчера, все согласились друг-друга в обиду не давать. Вот стих, так уж стих. А на деле полная х…ня получается. Младшие совсем ничего не боятся, унижают нас, как им угодно. А ведь нас - не меньше двухсот человек, а их не больше двадцати. И мы всё равно будем их терпеть. Перевес сил ясен.
- Ясен то ясен,- сказал Олег,- но если мы сейчас начнём залупаться, вдвоём - втроём, все останутся тихо сидеть, как сидели, а мы опиз…лимся… вот и всё.
Антонов стоял молча, слушая нашу беседу. На лице у него было выражение мрачной решимости. Я решил было, что он целиком и полностью меня поддерживает. Наконец, он решил поучаствовать в беседе:
- Не понимаете вы, армия есть армия. Что вы, поднимете бунт?- он скептически усмехнулся. - Деды наши так служили, отцы служили, теперь мы служим. И сыновья наши будут так.
Мне сразу стало понятно, что Антонов глубоко убеждён в своей правоте. Спорить с ним было совершенно бесполезно, но я всё же парировал:
- Не отправлю своего сына в этот гадюшник. Ты, сам смотри.
- На выход, строиться! Бычки в урны!- проорал сержантский голос. Я, надо заметить, изо всех сил готовился к этой команде и когда обезумевшая рота обступила меня со всех сторон, не стал протискиваться через выход, а незаметно, аккуратно перешагнул через ограду и встал в строй. Никто из сержантов не заметил моей маленькой шалости, а меня настигло кратковременное ощущение примитивного счастья. «Что делать»,- думал я,-«у них так и деды, и отцы служили, а я теперь вынужден приспосабливаться!» Немного неприятно стало вдруг от мысли о том, что примерно такую же радость должна испытывать, к примеру, виноградная улитка, случайно наткнувшаяся на особо вкусный кусочек съестного.
Мы снова поднялись наверх, построились на «взлётке». Некоторое время просто стояли, пока не услышали крик: «равняйсь, смирно!» Затем на середину строя вышел старший сержант Нехлюдов. Я понятия не имел, что сейчас будет. Мне было даже немного интересно и я ожидал, какую очередную нелепость сейчас выкинет этот нагловатый тип.
- Равняйсь,- потребовал он,- смирно! Слушай список вечерней поверки! Отставить!!! Эй, второй взвод, тишину наведите!!!
Мне не было видно, кто именно разозлил Нехлюдова во втором взводе, но судя по звуку удара и чьему-то приглушённому писку, раздавшемуся вскоре, он стоял где-то рядом со мной.
Само собой, всех фамилий я не помню, но первыми в списке были рядовые Свирко и Снитко. Итак, Нехлюдов взял в руки какой-то белый журнал и начал громко читать:
- Рядовой Свирко! - в ответ, из самого начала строя, раздался по-звериному дикий крик, потрясший моё воображение. Ну не подозревал я, что это в человеческих силах - издать такой громкий крик:
- Я-а-а-а!!!!!
Нехлюдов пристально посмотрел в сторону кричавшего.
- Кто это там кричит «иа», у нас ишаки есть в роте? Рядовой Свирко!
- Я-а-а-а-а!!!!!!- послышался ещё более невероятный вопль.
- Эй, Свирко, придурок, у тебя что, горлышко болит? Рядовой Свирко!
- Я-а-а-а-а-а-а!!!!!!- последовавший крик затмил бы собой самый громкий звук, который только можно себе вообразить, но Нехлюдов не был удовлетворён.
- Переживай, Свирко. Голосок у тебя слабый. Рядовой Снитко… - ну и дальше все орали по очереди. «Дурдом»,- думал я,-«это просто сумасшедший дом, а не армия никакая. Меня обманули, сказали, что я буду служить в элитных войсках, а отправили в психушку». Когда пришла моя очередь, я тоже орал как резаный.
После вечерней поверки Нехлюдов приказал сержантам рассадить роту на подшивание. Сие незабываемое действо, то есть рассаживание на подшивание, наполненное неким таинственным смыслом, всякий раз, не говоря уж о самом первом, производило ошеломляющее впечатление. Нехлюдов проговорил:
- Сейчас командиры отделений объяснят тем, кто не знает, что такое подшивание. На первый раз я даю вам просто сказочное, волшебное время - двадцать минут. Вопросы есть? Хорошо, что нет. Тогда рота берёт свои табуреты и рассаживается на подшивание. На взлётке. Рота, разойдись! - скомандовал Нехлюдов и мы отправились за табуретами. Вернее, мы собирались направиться.
- Отставить! - раздался крик Нехлюдова. - Рота, младшие могут переживать, а остальным объясняю: по команде «разойдись», вы не должны уходить, нет. И убегать вы не должны. Вы все тут наверно ещё не отмахнули гражданку, не поняли где находитесь. Так вот запоминайте: военкомат - страна чудес, туда попал и там исчез! А команда разойдись, это волшебная команда, услышав которую вы обязаны, как в военкомате, исчезнуть. Всем всё ясно? Потренируемся. Рота. Разойдись! - никому не хотелось, чтобы младшие переживали, потому надо ли говорить, что все ломанулись, сломя голову, как гигантское стадо баранов, за своими табуретами.
- Отставить! - снова раздался крик Нехлюдова. В мгновение ока рота снова построилась на привычном месте.
- Нет, парни, так не годится. Вы просто как паралитики. Младшие могут готовиться… а вам объясняю: за две секунды необходимо взять свою табуретку и оказаться в строю. Две секунды, это много, можете поверить мне. Рота. Разойдись…- помню, как какой то малый побежал сломя голову, налетел на другого, тот упал, шарахнувшись головой о колонну. Затем оба исчезли у меня из виду. Я пролетаю мимо кроватей, стремясь к своей табуретке, кто-то падает мне под ноги, а в следующий момент я уже в строю и вся рота построилась, лишь несчастный Носиков бегает со своей табуреткой за кубриком, словно сумасшедший, выбегает на взлётку, скользит, падает прямо возле Нехлюдова, роняет табуретку и встаёт в строй. Потом, с выражением ужаса на лице, возвращается за упавшей табуреткой, хватает её и снова встаёт в строй. Я просто помирал от желания бешено захохотать, смех душил меня и готов был вырваться наружу. А Нехлюдов спокойно взглянул на Носикова и произнёс:
- Ничего, не переживай, научишься.
Меня очень удивила эта фраза. В устах Нехлюдова она звучала неправдоподобно, на вроде бы он не иронизировал.
- Неплохо, рота, неплохо. Для первого раза. Вы делаете такие успехи, что придётся показать вам ещё одно волшебство, - на этот раз Нехлюдов открыто над нами смеялся.
- С командой «разойдись» вы вроде разобрались… Но есть ещё одна команда: «съе…лись». Это не значит ушли, убежали, разошлись, исчезли. Съе…лись - это съе…лись. Всем ясно? Рота… Съе…лись!
Все снова ломанулись, не зная на этот раз, куда и зачем надо бежать, Чубаков упал, угодив под кровать головой, я тоже оказался на полу, а через некоторое время уже снова стоял в строю, с табуреткой в руках. Но далеко не все сообразили, что делать с табуретками. Дело в том, что когда коварный Нехлюдов изрекал очередное волшебство, табуреты были у всех в руках, а теперь половина роты почему-то поставила их в кубрик
ещё пару раз Нехлюдов над нами проглумился, не буду описывать это. Читатель может сам пофантазировать, если есть желание. Для меня же тогда этот вечер стал первым вечером в армии. Отлично помню противное мерцание лампы дневного света над головой и неприятное ощущение безысходности, возникшее во время рассаживания на взлётке, когда сержанты объясняли нам, как правильно подшиваться. Сам процесс подшивания элементарен. Мне тогда Антонов показал и я всё усвоил, но кое-кто, вероятно никогда не державший иголку в руках, не успел подшиться и за двадцать минут.
Я, помниться, пришил подворотничок и решил помочь Никишину, который сидел рядом и пытался воткнуть нитку в игольное ушко. Я забрал его китель, нитку с иголкой, подшил подворотничок и между делом выведал у него кое-какую информацию.
- Ты откуда призывом,- спросил я.
- Из Пермской области, из деревни, - название его деревни я не запомнил, но понял из дальнейших расспросов, что парнишка этот жил где-то в глуши Пермского края, среди лесов, зверей и птиц.
- Из нашей деревни,- говорил он, - я первый в Президентский полк призван. - Вся деревня на прОводах была. Все поздравляли, все мной гордились.
Молчаливый обычно, Никишин разговорился, увлёкся, рассказывая о себе. Я узнал, что матери у него нет, сестёр-братьев тоже нет. Есть лишь пьяница-отец, из-за побоев которого он частенько убегал из дома, по полгода жил на улицах, бомжевал, скитался по разным злачным местам всей своей Пермской области.
В какой-то момент нашего разговора, Никишин решил, что слишком разоткровенничался и резко оборвал свою исповедь, как будто радио выключил. В моём лице он нашёл благодарного слушателя, но не имел повода доверять мне. Я не стал принуждать его к дальнейшему разговору, хотя историю своей жизни он излагал мастерски.
- А лес любишь?- спросил я у него.
- Ещё бы, как не любить? Лес - лучше всего на свете… - но и о лесе у нас с ним разговор не пошёл в этот вечер. Он заявил, что про природу сейчас лучше не вспоминать: «итак тошно», - сказал он, - «о хорошем лучше вовсе не думать!»
Вот так мы с ним и разговаривали, пока кто-то из сержантов не обратил внимания на наш разговор, после чего нам пришлось отжиматься до следующего построения. Именно я втянул Никишина в разговор, из-за которого мы отжимались. Следует заметить, что с его стороны не было и тени упрёка по этому поводу. Я отжимался и думал: «как же это он жил на улице, деревенский малый, а шить не умеет? Странно». На меня этот угрюмый парнишка произвёл впечатление, сильной, симпатичной, но всё же «неправильной» натуры.
Когда все подшились, а мы с Никишиным отжались как следует, рота снова построилась и я впервые узнал, что содержимое моих карманов будет проверяться. Новость была интересная, но в моих карманах младшие не нашли ровным счётом ничего, поэтому я не пострадал. Далеко не всем так повезло. Осмотр проходил таким образом:
- Первая шеренга, - проговорил Сваровский с улыбкой на клоунском лице, - два шага вперёд, шагом - марш! Она же кругом, - соответственно, все стоящие в первой шеренге, включая меня, шагнули вперёд и повернулись лицом к сослуживцам из второй шеренги. После этого была дана команда: «подшивочную форму к осмотру», в ответ на которую каждый должен был нагнуть голову вниз и развернуть руками воротник, так чтобы он был виден сержантам. Разумеется, сразу было выявлено множество недостатков, многие подшились кое-как. Я впервые увидел и узнал тогда, что такое калабаха(она же черепаха, или калабашка): виновный в чём-то (или во всём) солдат, нагибал голову, придерживая при этом глаза руками, дабы они не выскочили из орбит (все уверяли всех, что от подобной меры воздействия, действительно может произойти столь ужасная вещь, но мне не удалось проверить правдивость данного утверждения), а младшой, или иной воспитующий, бил его сразмаху по загривку ладонью, сложенной в виде лодочки. При этом раздавался восхитительный звук - этакий звонкий хлопок.
Потом было приказано поместить «содержимое карманов в головные уборы». Всё лишнее (всё, кроме икон, сигарет и спичек), запихивалось в рот, нос и уши владельцу, одевалось на голову и т.д.
В принципе, многие стояли тогда, как идиоты, с катушками в носу, но мне почему-то запомнился, уже приобретающий печальную знаменитость, Носиков. В одном ухе у него была ручка, в другом, для пущей красоты, сигарета, в каждой ноздре по катушке, чёрная и белая, лицо обмотано нитками, отчего оно приобрело совершенно фантастические и страшные очертания, сверху на голове подшива, ещё один кусок подшивочной ткани обмотан вокруг шеи, как галстук, во рту медленно пережёвывается газета, про которую, на вопрос: «зачем она тебе в кармане?»- несчастный парнишка ответил: «да в туалет сходить…»
- Ты её сперва сожри, сука! А уже потом в туалет сходишь, ей! - говорил Сваровский, запихивая газету Носикову в рот. И опять смех душил меня, несмотря на испытываемую к Носикову жалость. Я сам себе поражался, раньше я даже не знал, что я такая скотина. Мой смех был определённо заметен, а сержанты не миловали за подобные вольности в строю, но на моё счастье Сваровский, по невыясненной причине, симпатизировал мне с первого дня, поэтому мне сходили с рук многие вольности, если подобные поблажки были в его компетенции.
После этой «проверки внешнего вида», было ещё одно построение, затем была дана команда: «принять форму одежды номер раз», то есть раздеться до нижнего белья и нас всей ротой погнали в умывальник. На умывание отводилось, по-моему, десять минут. Толкотня у раковин стояла уму непостижимая. Я кое-как помылся, но выйти из умывальника не мог, потому что, во-первых, из-за толкучки это было невозможно, во-вторых, я не знал, как отреагируют младшие на мою попытку самовольной отлучки с места общей дислокации. По истечении нескольких минут, явно уж не десяти, кто-то из младших скомандовал:
- На выход! - но все не торопились, тогда этот младшой просто взял шланг и, подключив его к какому-то крану, включил воду на всю катушку, направив струю в середину скопления тел. Ледяная вода здорово помогла роте, покинуть умывальник в рекордно короткие сроки.
Перед отбоем мы построились ещё раз. Не помню кто, но кто-то объяснил нам, каким образом можно подсушить отсыревшие за день, вонючие портянки. Для этого требовалось просто обмотать их поверх голенищ сапог
Но вот, наконец кто-то проорал диким голосом: «рота, отбой!» - и я, не веря своему счастью, с наслаждением, которому нет равных, запрыгнул на свою койку. Ложились мы явно очень шумно, запрыгивая в кровати и одновременно расправляя их, поэтому я уже начал переживать, что младшие, в связи с этим, изобретут сейчас какой-нибудь оригинальный способ глумления над нами.
- Тишину наведите, ублюдки! - страшным голосом проорал Забелин, выключая в кубрике свет. Затем он помолчал немного и вдруг произнёс громко:
- Второй взвод!
«Неужели не даст нормально отдохнуть?!»- мелькнула в голове мысль. Но тут взвод вдруг дружно откликнулся:
- Мы!!!
- Вот и день прошёл, второй взвод! - требовательно объявил он. Я понятия не имел, как реагировать на эту странную реплику, но взвод вдруг дружно откликнулся:
- Ну и х…й с ним!
- Завтра новый день опять! - настырно продолжал Забелин и взвод снова отвечал, дружно и со смехом :
- Ну и в рот его е…ть!!! - откликнулись все, кроме меня.
- Спокойной ночи, второй взвод! На горшок можно вставать только после двух часов ночи, иначе башню отобью!- объявил Забелин, чем изрядно меня порадовал. Я завёл будильник на своих наручных часах на половину третьего.
Некоторое время я лежал и думал обо всех тех днях, что мне предстояло провести в армии. Я думал и мне становилось страшно! «Два года…два года…два года…» - крутилась в голове мысль. «Два! Целых два года!» В голове, как сцены из кинофильма, проносились картины моей прежней жизни, которая продолжалась теперь без меня, где-то очень далеко и казалась нереальной, выдуманной, хотя привычные образы то и дело настойчиво вспыхивали в моём мозгу. И в тот самый момент. Когда я предавался столь лирическим настроениям, кто-то толкнул меня в бок и спросил:
- Ты о чём задумался?
Я посмотрел вбок и увидел, кажется впервые, худое улыбающееся лицо, с явной примесью кавказских черт.
- Да дом вспомнился, - ответил я. Парнишка понимающе мотнул головой, снова улыбнулся и спросил:
- Тебя как звать-то?
- Саша, Воробьёв, а тебя?
- Денис, Колосов, - ответил парень и с улыбкой протянул мне руку.
Содержание нашего разговора стёрлось из моей памяти, помню лишь, что в Денисе меня что-то немного отталкивало, вероятно его чрезмерная улыбчивость, непонятное мне радостное и доброе настроение. Когда он говорил о службе в армии, возникало такое впечатление, что речь идёт о каком-то необыкновенно увлекательном и экстремальном месте… Мне такое восприятие окружающей среды было точно не по душе.
Потом я поделился с Денисом своими идеями, относительно ночного похода в туалет и благополучно заснул. Мне снова приснилось, что я дома, гуляю по лесу летним днём, но лес какой-то странный, то ли искусственный, то ли ещё какой-то, совеем непривычный и не родной, одним словом. Ночью я встал ровно в два часа, до звонка будильника, разбудил Колосова и мы сходили в туалет. Потом я снова заснул и мне приснился настолько реальный сон про дом, что проснувшись из за чего-то, долго не мог опомниться, прийти в себя, ощутить себя в армии. Я взглянул на часы, до подъёма оставалось ровно 30 минут. Спать почему-то не хотелось и в роте была совершенно непривычная тишина. За прошедший день шум и крики успели стать обыденными. Я попытался разбудить Колосова, решив, что лучше проснуться до отбоя и быть готовым к нему, так сказать, во всеоружии, но Денис лишь пробурчал что-то невнятное и растолкать его явно не было никакой возможности