МАКСИМ ВИЛЬОМ В ДНИ КОММУНЫ. 3.

[sandra_rimskaya]

http://www.artclon.com/OtherFile/Neuville_Alphonse_Marie_de-ZZZ-An_Episode_from_the_Franco-Russian_War_(The_Garret_in_Champigny_in_November_1870).jpg

Эпизод франко-прусской войны 1870-1871 гг. Художник: Невель Альфонс Мари де. В Интернете случился прокол: картина носит название: «Эпизод франко-русской войны 1870-1871 гг.».

То-то у нас русские с прусскими между собой отличаются только написанием на бумаге: слово: «прусские» пишут с ошибками, букву «п» впереди пропускают.  http://holst.com.ua/catalog/painters/nevil-alfons-mari-de/
Парижская Коммуна.

СНОВА НА УЛИЦЕ.

Несколько дней спустя я опять виделся с сержантом. Он заговорил со мной, со смущенным, почти недоверчивым видом.
-Мне думается, вы бы хорошо сделали уехав отсюда, - сказал он, отводя меня в сторону. - У меня какое-то предчувствие,что здесь вы не в безопасности. В Люксембурге на меня косятся, точно я стал вдруг подозрителен. Я начинаю сомневаться в моих двух агентах с повязками... Вы никому не рассказывали свою историю?
Я ответил, что первый заинтересован в том, чтобы сохранить ее в тайне.
-А все-таки, - продолжал солдат, - я вам горячо советую поискать себе другое пристанище. И потом, видите ли, скоро и здесь начнутся обыски. Если вас снова заберут, на этот раз я уж ни за что не ручаюсь...
Я видел, что мой сержант не успокоился. Да и в самом деле, зачем хоть сколько-нибудь компрометировать этого славного малого, который спас меня от расстрела! Делать нечего, приходится . дать тягу.
-
[Spoiler (click to open)]

- Ну что ж, - сказал я, - это решено, я с вами согласен
Мы расстались. Через час я очутился на мостовой. Я решил, что дойду до улицы Валь-де-Грас, где у меня был приятель. Он жил в доме в глубине большого сада Конечно, там я буду спокоен.
Я направился к площади Сорбонны, поднимаясь по улице Сен-Жак. На перекрестке улицы Гэ-Люссак я подумал, что мое сердце не.выдержит. Площадь была полна солдат стрелкового батальона, Державших ружье у ноги. Образовались группы зрителей. В верхнем этаже одного дома я видел, как открывались окна, показывались головы, кепи, и выбрасывались на улицу какие-то предметы.

35
Солдат бросил ружье, зазвеневшее по камням. Шел обыск в доме рядом с грудой развалин. Вскоре открылись двери, и я увидел, как оттуда вышло с полдюжины людей, окруженных стрелками. Пожива для военного полевого суда или для Версаля.

Перекресток опустел. Я мог продолжать путь и добраться до своего убежища. Со встреченным мною приятелем мы провели день в саду, готовые удрать в открытую калитку, если бы явилась полиция.
Эти обыски! Кто сумеет когда-либо рассказать весь ужас, который они сеяли вокруг!
Куда деваться? К какому бы близкому родственнику вы ни обратились, каждый побоялся бы для самого себя отправки в Версаль. Предлоги к тому, чтобы оставить вас на улице, были многочисленны. Мне рассказывал один из сильно скомпрометированных моих друзей, что, придя однажды в благонадежную семью, он встретил другого товарища, уже раньше укрывшегося там. Его выпроводили вон, вновь прибывшего, - и не по вине семьи, а по настоянию первого беглеца, который сразу запротестовал:
- Нет, нет, тебя здесь не надо! Ты еще всех нас подведешь под расстрел.
Вечером я покинул сад, дававший мне лишь мало надежный приют. Бульвар Сен-Мишель безлюден.
На углах улиц караулы. - Кто идет? - Проходи!..- Наконец я у цели моего опасного перехода. Там наверху, под крышей горит свет. Я стучу. Дверь отворяется. Взбираюсь на шестой этаж. Восторженные излияния.
- Ты удачно попал, - говорит мне приятель. - Я здесь совсем
спокоен. Дом уж был обыскан. Больше сюда не вернутся.

ДОНОСЫ.

Четыре стены комнатушки, в которой я нашел отдых и покой, давали в сущности лишь относительную безопасность.
Правда, дом уже подвергся обыску и не приходилось бояться ловушки военного суда. Но приходилось еще опасаться доноса первого встречного, соседа, привратника, газетчика, всякого, кто мог бы заподозрить, что здесь скрывается инсургент.
Предательство стало всеобщим. Оно было так позорно и так подло, так огромно, так омерзительно, что сами военные власти, неумолимые даже в отношении самых мелких сошек из числа по¬бежденных, возмутились против этой невероятной низости.
Начальники отдельных корпусов велели сжигать без разбору тысячи писем, получавшихся и м и изо д н я в день. Несколько доносчиков, из числа наиболее выделившихся, были вызваны в военный суд для объяснений. Они самолично узрели машину для убийств и, перепуганные, удрали, боясь оказаться у той самой стены, у которой мечтали увидеть своего соседа, иногда кредитора, соперника в делах или в любви....
Недавно мне рассказывали по поводу этих доносов историю, не лишенную доли комизма.
Один парикмахер, который 4 сентября выставлял напоказ свое республиканское рвение и простирал его до того, что требовал ареста полицейского комиссара своего квартала, - после падения Коммуны почувствовал вдруг потребность проявить усердие.
Он доносил, доносил, доносил. Его видели повсюду при проходе партий арестованных, - он жестикулировал, требовал казней...
Как-то раз он заметил прохожего, вид которого показался ему подозрительным.
- Арестуйте его, - кричит он полицейскому, одному из любезных охранников майских дней, вооруженному шаспо
и револьвером, - арестуйте этого субъекта. Он участвовал в Коммуне!

Блюститель порядка смотрит на нашего героя доносчика и вдруг берет его за шиворот:
- А вы-то сами, не заставили ли вы в свое время арестовать моего комиссара? Я вас узнал.

И парикмахера втолкнули в группу арестованных. Он был отведен в Версаль, предстал перед военным судом и был Гириговорен к ссылке.
Малейшего указания бывало достаточно, чтобы подвести под подозрение. Среди этого страшного военного террора по истине: у страха глаза были велики.
- Эге! Что-то господин Б. со вчерашнего дня возвращается с припасами!
Или же:
-Однако, господин Б. покупает больно много газет! Он приносит их по два, по три раза в день.
Вывод:
- Он должен прятать у себя кого-нибудь постороннего, кого-нибудь, кто скрывается... кого-нибудь из Коммуны, пожалуй... Поглядеть бы?...
И вот швейцар или сосед поднимается, останавливается у дверей комнатушки и прислушивается. Он слышит разговор. Но говоят тихо... Вечером осторожно расспрашивают жильца Идут снова

Шаспо - система ружья, введенная во французской армии в конце Втс-и империи. (Прим. ред.).
37

подслушивать... Наверняка, кто-то есть... Этого достаточно, чтобы быть выданным, схваченным. И - марш в суд.
Один из моих друзей, сильно замешанный, был выдан таким образом из-за того, что каждое утро посылал купить с полдюжины газет. Это показалось подозрительным. Он был схвачен и отбыл восемь лет каторги.
Другой, запертый у своего друга, которого дела отзывали на целый день из дома, имел неосторожность курить через меру. Запах табаку, пробившийся наружу, выдал его. Он также был взят. Этот был счастливее предыдущего . За любовь к папироске е м у пришлось поплатиться только ссылкой.

Мне, впрочем, не приходилось жаловаться на мое пребывание к комнатке. Единственной пыткой, какую я терпел за время моего вынужденного заточения, была та, которую доставлял мне сосед, с утра до вечера с жестокой настойчивостью игравший на флейте. Эта безжалостная флейта была моим кошмаром, и кошмаром тем более серьезным, что скотина привязался к этой несчастной Марсельезе, которую исторгал с редким упоением.
Марсельеза! Это ведь был почти мятежный гимн в те д н и свирепой реакции!
Марсельеза! А вдруг какой-нибудь солдат вздумает подняться наверх, чтобы заставить замолчать неистового флейтиста, чего доброго, арестовать его, снова обыскать этот подозрительный шестой этаж! Право, я каждый день дрожал и бесился до тех пор, пока этот флейтист не откладывал свое орудие пытки. Тогда, в тишине осадного положения я слышал только мрачный оклик часового, стоявшего под моими окнами, за решеткой соседней церкви.
- Кто идет! Проваливай!

ПРОЧИЕ ВОЕННЫЕ СУДЫ.

Расстреливали не только в Люксембурге. Расстреливали на углах улиц, в проходах между домами, в воротах. Повсюду, где только находили стену, чтобы приставить к ней жертву.
Набережные Сены были свидетельницами жестоких избиений. У Нового моста расстреливали больше недели. После обеда «порядочные» люди отправлялись смотреть на убийства пленных, подобно тому, как раньше встречали их прибытие в Версале. Элегантные парочки шли на эту бойню, как на театральное представление.
В этой части левого берега, вмещающей округ Пантеона, действовало до полудюжины военных судов. Главная бойня была в Люксембурге. Но убивали и на Монетном дворе, и в Обсерватории, и училище Правоведения, и в Политехнической школе, где погиб рейяр 1 - его жена на другой день принесла 40.000 франков, оставшихся в кассе Общественной Благотворительности, - в Пантеоне, куда отвели Милльера 2, чтобы убить его «на коленях». Расстреливали в Коллеж-де-Франс по приговорам прево, устроившегося в зале налево от главного входа. Расстреливали на рынке Мобер.
Шесть военных судов на один квартал. В каждом из них мертвые и мертвые. Люксембургский суд один приговорил более тысячи.
По мере своего продвижения вперед версальцы на каждом шагу устанавливали эти зловещие военные суды, вся обязанность которых сводилась к одному - убивать.
Разбор дела в счет не входил.
Вокруг больших боен - Люксембург, военная школа, казарма Лобо, Мазас, парк Монсо, Ла-Рокетт, Пер-Лашез, Бютт-Шомон и многих других - функционировали глухо, с не меньшей помпой и блеском бесчисленные места убийства.
Можно ли верить после этого утверждениям Максима Дюкана', что убито было только шесть тысяч? В таком случае что же делали все эти военно-полевые суды, которые в течение восьми дней сочились кровью?

КАЗАРМА ЛОБО.

От сержанта, спасшего меня от смерти в Люксембурге, я узнал про ужасы казармы Лобо.
Эти ужасы стали легендарными.
- Там гораздо хуже, чем в Люксембурге, - говорил он мне.- Двор полон расстрелянных. Один посланный туда солдат вернулся с красными от крови сапогами. Их связывают за кисти рук пачками по пять или шесть человек и прикрепляют к стене веревками, продетыми в кольца для привязки лошадей. Затем их расстреливают и развязывают веревки... Иногда некоторые оказываются еще живыми. Их приканчивают... Никому не удается спастись. Пришлось бы волочить за собой целую связку трупов...
- Какой ад! Но у кого же хватает силы выполнять подобную работу?

1 Трейяр, директор Управления Общественной Благотворительности (с 13 апреля). Арестованный на дому, после занятия 5-го округа (Пан
теона), отправлен в Политехническую школу и там расстрелян.
2 Милльер (Ж. БЛ избранный в Национальное Собрание (1871),расстрелян на ступенях Пантеона 26 мая. Капитан Гарсен, руководивший казнью, велел силой поставить Милльера на колени
3 Максим Дюкан, автор «Конвульсий Парижа», одной из самых реакционных «историй» Коммун, член Французской Академии

Позднее я узнал, что в армии многим офицерам и солдатам претила подобная жестокость. Старшие офицеры восстали против этих зверских репрессий. Но безумие убийства охватило мозги, доведенные до белого каления битвой, пожарами, жаждой покончить с этим и отдохнуть наконец от долгих месяцев лишений.
Говорят еще, что эти страшные казни привязанных на веревке осужденных, эти ужасы, рядом с которыми репрессии прежних гражданских войн кажутся детской игрой, поручались исключительно дисциплинарным взводам. Я передаю лишь то, что слышал.
Когда я опубликовал впервые некоторые из этих воспоминаний, я получил множество свидетельских показаний от людей, переживших кровавые майские дни 1871 года. Вот показание одного из тех, кто мог видеть собственными глазами отвратительное зрелище казармы Лобо, на другой день после расстрела:

Бюсси-ле-Цаур, 2 ноября 1891 года.

«... Я был национальным гвардейцем во время осады и продолжал свою службу во время Коммуны; я был свидетелем жестокостей, которые совершались во время кровавой недели и после.
Я принадлежал к 22-му батальону. Моя рота была вызвана, чтобы подбирать трупы расстрелянных в казарме Лобо. Это была настоящая свалка трупов. Н а м пришлось засучить панталоны до колен, столько там было крови...».

ПРОЧИЕ УЖАСЫ.

Мой корреспондент сообщает другие подробности, не относящиеся к казарме Лобо, которые я все же привожу в качестве документа:

«В улице Нев-Сен-Мерри расстреляли по доносу соседа несчастного ребенка, бросавшего в водосточный люк патроны, которые могли скомпрометировать его отца и старших братьев.
Я видел, как расстреляли на ступенях Морга * несчастного, который решительно никакого отношения не имел к Коммуне.
По ложному доносу своего привратника он был арестован у себя за столом, отведен в Морг и расстрелян без суда .
Я видел из своего окна, как возвращалась проводившая его жена. Волосы у нее стояли дыбом, платье было запятнано кровью мужа; она проклинала негодяя, ложно обвинившего несчастного»,
Подписал: А. Бурдой, муниципальный советник. 1 Морг-покойницкая города Парижа. (Прим. ред.).

Казни на улицах ничем не уступают тем, что происходили в военных судах.
Когда Варлен приведен был на улицу Розье, окруженный толпой, забрасывавшей его камнями и плевавшей ему в лицо, генерал отдал приказ его расстрелять.
- Там за этой стеной, - говорит он.
Раздаются голоса:
- Пусть еще погуляет. Слишком рано... И прогулка возобновляется.

Один член первого Центрального Комитета, Фронтье, подписавший знаменитую афишу о вступлении пруссаков (у меня имеется ее рукописный оригинал, отправленный в типографию Моррис), был ранен при входе войск и отвезен в госпиталь Сен-Мартен. Версальцы заставили его спуститься во двор. Он был расстрелян на носилках.

К СТЕНКЕ ГОДИЛЬОТОВ!

Всякий, носивший ГОДИЛЬОТЫ, расстреливался.
Годильоты , - была обувь, выданная национальной гвардии во время осады и называвшаяся так по имени фабриканта военной аммуниции, Алексиса Годильо.
Национальная гвардия был враг.
Правда, она геройски сражалась при Бюзенвале, где погибли Анри Реньох и Густав Ламбер 2 . Арми я - большая часть армии - тем не менее относилась к ней с ничем не оправдываемым презрением.
Один товарищ, Эмиль Жиффо 3, который был арестован и отведен в Версаль, рассказывал мне, что величайшим удовольствием капитана, допрашивавшего его больше недели, прежде чем отослать в военный суд, было - расспрашивать его по всякому поводу о пребывании его в национальной гвардии.
- А ну-ка! Бюзенвальский вояка! - грубо подшучивал над ним капитан.
Арестант должен был молчать, а капитан торжествовал.
- Да! Крышка бюзенвальским солдатам! На черта вы теперь,- баста!
-
1 - Реньо (Анри). живописец, автор < Саломеи*, < Маршала >, «Прима» и других
картин, убит при Бюзенвале.
2 - Ламбер (Густав), исследователь, автор проекта путешествия на се¬верный полюс, убит при Бюзенвале.
3 - Жиффо (Эмиль), комиссар при бывшей префектуре полиции, приговоренный к пожизненным каторжным работам.

Как только версальская армия вошла в Париж, она постаралась выместить свою злобу против ненавистной национальной гвардии.
Как распознавать национального гвардейца? Слишком было бы наивно хранить мундир. Но бедняки, - те, кого одели, обули, сохранившие еще следы своего пребывания в этом проклятом корпусе, легко дали схватить себя. Если на них уже не было платья, то была по крайней мере обувь. Предательские годильоты.
Каждый, носивший годильоты, подлежал аресту. Национальные гвардейцы Коммуны или первой осады, не все ли равно!
На эту тему я слыхал от одного из моих стариннейших друзей, Франсиса Приве *, ужасный рассказ.
В понедельник, 29 мая, по утру - значит уже спустя сутки, как кончился бой - Франсис Приве, блуждая в поисках убежища, шел вдоль улицы Шароны. В друг он натыкается на сборище людей.
Перед лавкой угольщика дюжина арестованных ждала, вытянувшись в два ряда. Ни одного в форме. Все в плохих куртках и блузах, с которых были сорваны канты. В нескольких шагах от лавки солдаты с ружьями на перевес и молодой офицер с тросточкой в руках.
Приве приблизился на сколько было возможно. Эта тросточка оказалась шомполом.
- Эй! - кричит молодой офицер. - Все на ком годильоты, вперед.
Вперед-значило к витрине угольной лавочки.
Офицер повторяет свою команду, и так как опять никто не выходит из рядов, он сам проходит по фронту арестованных, ударяя несчастных по плечу своим шомполом.
- Эй, гоцильоты, к стенке!
Оцепленные солдатами, несчастные были оттеснены к витрине угольщика и тут же расстреляны в упор.

СВАЛКА ТРУПОВ В УЛИЦЕ ШАРОНН.

Двадцать тысяч мертвых. Вот итог военных судов и расстрелов на улицах. Мы уверены, что не преувеличиваем. Каждый удар заступом в предместьях Парижа обнаруживает скелеты, теперь уже высохшие, иной раз еще одетые в лохмотья мундиров, на которых уцелели пуговицы и следы галунов. Это расстрелянные в кровавую неделю мая, закопанные в ямы, вырытые на другой день после гекатомбы.

1 Приве (Франсис), член муниципалитета 6-го округа (Сен-Сюльпис). 42

В январе 1897 года - приведу только один пример, их множество-посреди квартала Шаронн, видевшего последние судороги восстания, рабочие землекопы сделали жуткую находку.
Позади Пер-Лашез, недалеко от станции круговой железной дороги, существует старое запущенное кладбище, кладбище старинной церкви Сен-Жермен, относящейся к пятнадцатому веку. Решили пожертвовать частью этого кладбища, чтобы выкопать там водоем для Марны.
Заступ наткнулся на ц е л ы й склад костей, скелеты был0 сложены сотнями.
Это уже не были отдельные мертвецы, подобранные после боя за баррикадой и спешно погребенные до разложения. Сюда сваливали целые телеги трупов. Их насчитали восемь сотен, вытянутых в ряды, плечом к плечу и покрытых клочьями мундиров с кепи федератов на головах.
Эту кошмарную выставку поспешили убрать. Была вырыта новая яма, примыкающая к стене церковного домика. Только несколько кольев отмечают1 место последнего успокоения этих безвестных мертвецов.

КОЛОДЕЦ ФЕДЕРАТОВ.

Этот квартал Шаронн был одним из наиболее пострадавших в кровавой расправе, которая последовала за взятием предместий. Шаронн был взят в субботу майской недели. С обеих сторон бешенство борьбы достигло своего пароксизма. Пожары еще пылали. Накануне неподалеку были расстреляны заложники улицы Аксо. Все захваченные в плен пошли под расстрел. Долгое время жители этого околотка слышали по ночам треск митральез. Казнили массами, массами же и закапывали.

Неподалеку от площади Празднеств, пожалуй, еще существует вырытый некогда на пустырях колодец, с 1871 года известный в квартале под именем Колодца Федератов.

После массовых избиений туда побросали вперемежку и коммунаров и версальцев.

Г - н Шарль Бос, будучи муниципальным советником квартала, велел засыпать этот колодец. В 1898 году была еще видна его верхняя закраина, разделяющая две соседних усадьбы, номера 17 и 19 виллы Бокэ .

Огромные эшелоны федератов были расстреляны на старом сенном рынке Ла-Виллет, в улице Музайя.

1 Эти строки были написаны непосредственно после посещения старого кладбища в Шаронне в марте 1897 года.

Пленников приводили туда толпами по улице Бельвилль или по улице Мо.
Один из моих друзей, отбывший восемь лет каторги, видел из окна дома, в котором скрывался, мрачные процессии. Раненые, вытащенные из госпиталей, были привязаны к двуколкам . На рынке их снимали и приканчивали из ружей.

ПОДСЧЕТ МЕРТВЫХ.

Максим Дюкан - официальный статистик этой страшной бойни, - подсчитывая эту гору трупов, определяет цифру убитых в шесть тысяч.

В списках кладбища Шаронн он насчитал сто тридцать четыре покойника. Но мы видели уже, что их было не сто тридцать четыре, а восемьсот.

Нет, не шесть тысяч расстрелянных составляет итог ужасной недели. Генерал Аппера признал, что их было семнадцать тысяч.

Двадцать тысяч, говорим мы. Может быть еще большеГ
Кто узнает это когда-либо?

Н Е М Н О Г О ПРАВДЫ О С М Е Р Т И ЗАЛОЖНИКОВ.

АРХИЕПИСКОП.
(Среда, 24 мая.)

КАПИТАН БОФОР.
Среда, 24 мая, десять часов утра.

Коммуна, только что эвакуировавшая пылающую ратушу, одиннадцатого округа.
. Площадь полна войск. Федераты, Тюркосы, Мстители, Сироты Коммуны, кавалерия, артиллерийские повозки, пушки сбились в кучу в страшном беспорядке.
У входа в мерию, на лестницах женщины шьют земляные мешки для баррикад.
Повсюду лихорадочная горячка, восклицания, слова команды, звуки рожков.
У подножия статуи Вольтера два члена Коммуны, судя по их красным шарфам с золотыми кистями, облокотились на решетку. Молча, с осунувшимися лицами, они смотрят на грозно жестикулирующую толпу. Проносится вскачь артиллерийская повозка.
- Куда вы?
- В Пер-Лашез. Монмартр потерян. Мы будем стрелять по холмам.
- Повозка исчезает за углом улицы Ла-рокетт.
Вдруг , со стороны бульвара Вольтера, возникает сильное движение. Машут руками, громко кричат:
- Смерть ему! Смерть ему!
Над головами фигура всадника в форме капитана генерального штаба, с золотыми аксельбантами на груди; -1 . Белая лошадь горя¬чится. Сдернутый с нее офицер исчезает в толпе. Крики усили¬ваются.
- Смерть предателю!
Маркитантка в мундире с красным поясом, в расстегнутой куртке, с откинутой назад крумой шляпой, указывает пальцем
4S

на офицера. Это маркитантка 66-го федерального батальона Ла-шез 1, она кричит во весь голос:
- Вот мерзавец, который устроил нам бойню!
Люди, окружающие Лашез, рассказывают своим соседям ужасную историю: первый акт развертывающейся драмы.
Офицер этот-граф Шарль де-Бофор, подписывавший свои при¬казы 2 чином капитана генерального штаба, секретаря генерала- военного министра.
Бывший сержант инфантерии, во время осады капитан одного из батальонов национальной гвардии предместья Сент-Антуан, близкий родственник члена Центрального Комитета Эдуарда М о р о 8. Он слонялся без дела в ратуше в поисках назначения или чина, когда встретил Клюзере 4, который довез его в своем экипаже до министерства.
Бофор там и остался.
Весьма элегантный, Бофор щеголял лакированными сапогами, блиставшими на лосинах безукоризненной белизны. Он принадле¬жал к штабу дворца Почетного Легиона, но лишь короткое время и без определенного круга обязанностей.
Бофор б ы л храбр-при Ней и он находился рядом с Домбровским 5 - и в то же время он был изрядный кутила.
Однажды, когда он входил в министерство, часовой, гвардеец из 66-го батальона, найдя, что он слишком навеселе, загородил ему дорогу.
Взбешенный капитан генерального штаба накричал на часо¬вого и на собравшихся на шум федератов.
- Ага! Так вы из 66-го, - кричал им Бофор, удаляясь.-
Я вам это припомню и обещаю, что разделаюсь с вами по-свойски.
За эти слова прекрасный капитан должен был поплатиться жизнью.
Через несколько дней после этого инцидента версальская армия вступила в Париж.
66-й батальон был послан на передовые позиции у церкви Мадлен, где уже гремел бой. Там он был разбит, оставив на мосто-1 Лашез (Маргарита Гиндер, по мужу Прево), оправданная в процессе архиепископа, осужденная (а затем помилованная) в процессе Бофора (19 июня 1872 года).
а Один из этих приказов, помеченный 7 апреля 1871 года, воспроизведен в «Автографе» (т. I, стр. 230). См. также «Официальную Газету Коммуны» от 17 апреля.
3 Эдуард Моро, член Центрального Комитета, расстрелянный в казарме Лобо 25 мая.
* Клюзере (Гюстав), член Коммуны, военный делегат (с 4 апреля по 1 мая).
6 Домбровский (Ярослав), генерал, командовавший первой армией (в Нейи)  смертельно раненый 23 мая 1871 года  на баррикаде улицы Мирры и умерший  в госпитале Ларибуазьер.
46

вой шестьдесят человек. Шестеро из батальона, окруженные и захваченные в плен, были расстреляны на глазах товарищей, укрепившихся несколько дальше.
В ночь на вторник, измученные, волоча своих раненых и захватив с собой трупы убитых, гвардейцы 66-го батальона добрались до одиннадцатого округа.
Все они были и из этого округа, в мерии которого с утра заседала Коммуна: с улицы Ла-Рокетт, с бульвара Вольтера, с бульвара Менильмонтан, из всех людных улиц квартала. Во время осады у них б ы л командиром Авриаль, выбранный в члены Коммуны, а знаменосцем- Жентон.
Этот Жентон был теперь наверху, в мерии, подле Ферре3, который сделал из него неделю назад следователя.
Гвардейцы перебирали и обсуждали кровавые эпизоды боя у Мадлен.
- А ведь нас-таки отделали,-заявляет вдруг один гвардеец,- как обещал нам капитан. Помните, тот капитан, с которым мы повздорили...
И, вдруг, он появляется, этот самый капитан. Трагическая случайность бросила его в руки бойцов столь грубо оскорбленного им 66-го батальона!
Между тем ему должно было быть известно, что этот батальон расположился поблизости в той лавочке на улице Седен, где...
...Не успел Бофор ступить на землю, как его схватили, пота¬щили, задавили в толпе. Его мундир в клочьях, золотые аксельбанты болтаются оборванные. Он с непокрытой головой. Пронеслось дуновение смерти. Бофора толкают к мерии. Женщины оставляют свои земляные мешки, чтобы присоединиться к группе, провожающей офицера до залы, где находятся члены Коммуны.
Смутный гул толпы долетает до Ферре, сидящего там, перед большим столом, покрытым зеленым сукном, с холодной непроницаемой маской на лице и глазами, сверкающими из-за стекол пенснэ.
Он прислушивается. Наклоняется к Жонтону, сидящему рядом с ним. Тихо говорит ему несколько слов. Жентон встает.
Пойдемте, ; обращается он к тем, кто, по-видимому, руководит толпой. - Мы будем его судить.
1 Авриаль (Огюстен), член коммуны от 11-го округа, член Исполнительной Комиссии (с 11 апреля), член Военной Комиссии (с 22 апреля).
2 Жентон (Гюстав), следователь, прикомандированный к прокурорскомунадзору коммуны (с 15 мая), приговоренный к смерти в процессе архиепископа. Расстрелян в Сатори 30 апреля 1872 года.
3 Ферре (Теофиль), член Коммуны (от 18-го округа), делегат Общественной Безопасности (с 14 мая). Расстрелян в Сатори 28 ноября 1871 года.
47

ПЕРВЫЙ ТРУП.

Внизу толпа все еще теснится.
Едва появился Бофор, как раздаются вопли и крики: «Смерть ему!».
Жентон машет рукой. Его красный шарф водворяет тишину в первых рядах.
- Граждане, - говорит он, - Коммуна решила, что капитан
Бофор предстанет перед военным судом.
В эту саму ю минуту,-рассказывал мне очевидец,к кладбищу Пер-Лашез, пересекая площадь, направлялась похоронная процессия с красным знаменем впереди. Следом шли гвардейцы с ружьями и женщины.
Это везли в общую могилу павших в бою.
Бофор все еще тут.
Раздается крик:
- Теперь его очередь!
Полевой суд располагается в канцелярии 66-го батальона в ма¬ленькой лавочке на улице Седен. Председательствует полковник Эмиль Гуа, тот самый Гуа, которого мы встретим в пятницу подготовляющим великую драму улицы Аксо. Рядом с ним Жентон и секретарь последнего Фортен2.- Мы не хотели приговаривать Бофора к смерти, - говорил мне потом Фортен. - Осталось недосказанным, что именно он
виновенв поражении 66 - го батальона у Мадлен. Мы , трое, решили между собой, что он будет разжалован, что с него снимут знаки отличия и капитанский мундир, а самого отведут на ближайшую баррикаду, которую он будет защищать вместе с другими. Так и было сказано людям, которым мы его передали.
- Если он будет плохо драться, расшибите ему голову, -при¬ бавил один из нас.
Толпа обвиняла Бофора не только в поражении 66-го батальона, но еще в том, будто он играл роль шпиона на жаловании у версальцев. Бофор горячо возражал против последнего обвинения *.
1 Гуа (Эмиль), полковник генерального штаба, председатель военного трибунала (с И мая).
2 Фортен (Эмиль), приговоренный к десяти годам каторжных работ по процессу архиепископа.
3 Лиссагарэ ( История Коммуны >, изд. Дентю, стр. 552) приводит письмо за подписью Бофора, адресованное генералу Борелга. но оговаривается, что не сравнивал его почерка с почерком кяпитача Коммуны. Лиссагарэ, ПО-
ВИДИМОМУ, не знал о родстве между Бофором и Эдуардом Моро (членом Центрального Кшитета национальной гвардии, расстрелянным версальцами 25 мая 1871 года).
48
Когда его расстреляли, при нем нашли незначительную сумму денег, триста франков. При нем не оказалось других документов, кроме приказов Коммуны и его капитанского удостоверения.
Едва Бофор появился на пороге лавки, где его только что судили, как гневные возгласы усиливаются:
- Его-то нам и нужно! Довольно ему предавать нас!
Минута трагическая. Развязка несомненна. Ищут Делеклюза, который появляется, встает на скамью, стараясь сделать слышным свой уже на половину угасший голос. Фортен тоже хочет вмешаться. За ними и другие. Жентон говорит, пытается смягчить разбушевавшиеся страсти.
Напрасный труд! Бофор уже далеко от них, унесенный волной, сила которой теперь неодолима. Это смерть.
Один человек, следовавший за этой озверевшей толпой, видел Бофора вплоть до той минуты, когда он упал, чтобы больше уже не встать.
Блестящий капитан, который появился на площади, гарцуя и потряхивая золотыми аксельбантами, утратил человеческий образ. Лицо вспухло, мундир был покрыт грязью и плевками: его волочили на коленях...
Он достиг своей Голгофы. Деревянный забор, по левую сторону площади, которым огорожен дровяной двор.
Растерзанный, изуродованный, окровавленный Бофор, казалось, мог бы растрогать камни мостовой. Сделавшая на него донос макитантка, та самая Лашез, которая громко требовала его смерти, в эту страшную минуту почувствовала, как смягчается ее женское сердце. Она бросается навстречу ружейным дулам.
- Ах! Не убивайте его' - кричит она в отчаянии. - Я не хочу, чтоб его убивали!
Тщетные и запоздалые мольбы. Толпа, ринувшаяся на Бофора, не могла бы уже остановить своего порыва. Ружья повернулись к капитану...