Лакейский случай с болгарами
Оригинал взят у anna343434 в Лакейский случай с болгарами
Помните ли, господа, как еще летом, еще задолго до "Плевны", мы вдруг
вошли в Болгарию, явились за Балканами и онемели от негодования. То есть не
все, это первым делом надо заявить, даже далеко не половина, а гораздо
меньше, - но всё же вознегодовавших было значительное число и раздались
голоса. Голоса корреспондентов из армии и потом тотчас же голоса в нашей
прессе, особенно в петербургской. Это были горячие голоса, убежденные,
полные самого добродетельного негодования...
Всё дело вышло из-за того, что обладатели голосов этих шли, как
известно всему миру и особенно нам, спасать угнетенных, униженных,
раздавленных и измученных.
[Spoiler (click to open)]
Еще до объявления войны я, помню, читал в самых
серьезнейших из наших газет, при расчете о шансах войны и необходимо
предстоящих издержек, что, конечно, "вступив в Болгарию, нам придется
кормить не только нашу армию, но и болгарское население, умирающее с
голоду". Я это сам читал и могу указать, где читал, и вот, после такого-то
понятия о болгарах, об этих угнетенных, измученных, за которых мы пришли с
берегов Финского залива и всех русских рек отдавать свою кровь, - вдруг мы
увидели прелестные болгарские домики, кругом них садики, цветы, плоды,
скот, обработанную землю, родящую чуть не сторицею, и, в довершение всего,
по три православных церкви на одну мечеть, - это за веру-то угнетенных! "Да
как они смеют!" - загорелось мгновенно в обиженных сердцах иных
освободителей, и кровь обиды залила их щеки. "И к тому же мы их спасать
пришли, стало быть, они бы должны почти на коленках встречать. Но они не
стоят на коленках, они косятся, даже как будто и не рады нам! Это нам-то!
Хлеб-соль выносят, это правда, но косятся, косятся!.."
И поднялись голоса. Послушайте, господа, как вы думаете: вдруг вы
получаете или фальшивую или ложно понятую вами телеграмму о том, что
близкий вам человек, друг или брат ваш, лежит больной, где-то там ограблен,
или под вагон попал, или что-нибудь в этом роде. Вы бросаете все дела ваши
и мчитесь к несчастному брату, - и вдруг ничего не бывало: вы встречаете
человека, который здоровее вас, сидит за столом и обедает, с криком зовет
вас за стол и хохочет о фальшивой вашей тревоге, о вышедшем qui pro quo. 6
Любите вы иль даже не очень любите этого человека, но неужели вы
рассердитесь на него за то, что его не ограбили и что он не попал под
вагон? Главное за то, что у него такие красные щеки и что он так исправно
ест обед и пьет вино? Ведь не правда ли, что нет? Напротив, ведь вы
порадоваться еще должны, что он жив и здоровее вашего.
Ну, конечно, по человечеству немножко и рассердитесь, - но ведь не за
то же, что ему не перерезало колесами ноги? Ведь не пойдете же вы сейчас
из-за стола писать об нем корреспонденции и анекдоты, чернить его характер,
подмечать невыгодные черты... Ну, а ведь про болгар это делали. "У нас,
дескать, и зажиточный мужик так не питается, как этот угнетенный болгарин".
А другие так вывели потом, что русские-то и причиной всех несчастий
болгарских: что не грозили бы мы прежде, не зная дела, за угнетенного
болгарина турке и не пришли бы потом освобождать этих "ограбленных"
богачей, так жил бы болгарин до сих пор как у Христа за пазухой. Это и
теперь еще утверждают.
Я только с той стороны говорю, что нашу "деликатность" перед Европой и
наш просвещенный европеизм мы-таки умеем иногда наверстать по-своему у себя
дома, где Европа не видит уже нас и не смотрит, да и по-русски не понимает.
А Болгария - это ведь дома. Мы их освобождать пришли, значит, всё равно что
к себе пришли, они наши. У него там сад и имение, так ведь это имение всё
равно что мое; я, конечно, не возьму у него ничего, потому что я
благородный человек, да, правда, и власти не имею, но всё же он должен
чувствовать и навеки быть благодарным, потому что раз я к нему вошел, -
всё, что у него есть, это всё равно, что я ему подарил. Отнял у его
угнетателя турка, а ему возвратил. Должен же он понимать это... А тут вдруг
его никто и не угнетает - какая обидная неприятность, не правда ли?
А какое лакейство вместо просвещенной-то деликатности, не правда ли? И
какой смешной случай! Это самое комическое из наверстаний своего "у себя
дома" за тяготу неловкого мундира европейской деликатности, в котором мы
щеголяем перед Европой. Самый лакейский случай случился с этими пылкими
господами и застал довольно многих из нас совсем врасплох. Это уже
посерьезнее, чем врасплох подать пальто англичанину.
Потом всё обнаружилось, и истина открылась многим из вознегодовавших,
хотя не всем, до сих пор не всем. Обнаружилось, во-первых, что болгарин
ничем не виноват в том, что он трудолюбив и что земля его родит во сто
крат. Во-вторых, в том, что и "косился", он не виноват. Взять уж одно то,
что он четыре столетия - раб и, встречая новых господ, не верит, что они
ему братья, а верит только, что они ему новые господа, да сверх того еще
боится прежних господ и тяжело про себя думает: "А ну как те опять вернутся
да узнают, что я хлеб-соль подносил?" Ну вот от этих-то внутренних вопросов
он и косился - и ведь прав был, вполне угадал, бедняжка: после того как мы,
совершив наш первый, молодецкий натиск за Балканы, вдруг отретировались, -
пришли ведь к ним опять турки и что только им от них было - теперь уже
достояние всемирной истории! Эти красивые домики, эти посевы, сады, скот -
всё это было разграблено, обращено в пепел и стерто с лица земли. Не
десятками и не сотнями, а тысячами и десятками тысяч истреблялись болгары
огнем и мечом, дети их разрывались на части и умирали в муках, обесчещенные
жены и дочери были или избиты после позора, или уведены в плен на продажу,
а мужья - вот те самые, которые встречали русских, да сверх того и те
самые, которые никогда не встречали русских, но к которым могли
когда-нибудь прийти русские, - все они поплатились за русских на виселицах
и на кострах. Их прибивали мучившие их скоты на ночь за уши гвоздями к
забору, а наутро вешали всех до единого, заставляя одного из них вешать
прочих, и он, повесив десятка два виновных, кончал тем, что сам обязан был
повеситься в заключение при общем смехе мучивших их, сладострастных к
мучениям скотов, называемых турецкою нацией и которыми столь восхищались
потом иные из деликатнейших барынь наших...
NB. (Кстати, еще недавно, уже в половине ноября, писали из Пиргоса о
новых зверствах этих извергов. Когда, во время горячей бывшей там стычки,
турки временно оттеснили наших так, что мы не успели захватить наших
раненых солдат и офицеров, и когда потом, в тот же день к вечеру, опять
наши воротились на прежнее место, то нашли своих раненых солдат и офицеров
обкраденными, голыми, с отрезанными носами, ушами, губами, с вырезанными
животами и, наконец, обгорелыми в сожженных турками скирдах соломы и хлеба,
куда они предварительно перенесли живых наших раненых. Репрессалии,
конечно, жестокая вещь, тем более, что в сущности ни к чему не ведут, как и
сказал уже я раз в одном из предыдущих выпусков "Дневника", но строгость с
начальством этих скотов была бы не лишнею. Можно бы прямо объявить, вслух и
даже на всю Европу (пруссаки наверно бы сделали так, потому что они даже с
французами так точно делали по причинам в десять раз меньше уважительным,
чем те, которые имеем мы против воюющих с нами скотов), - что если
усмотрятся совершённые зверства, то ближайшие начальники тех турок, которые
совершили зверства, в случае взятия их в плен, будут судимы на месте
военным судом и подвержены смертной казни расстрелянием. Это, может быть, и
имело бы некоторое влияние на офицеров и пашей турецких. (NB. Мне кажется,
всегда можно бы было узнать, сейчас или потом, кто из турецких начальников
командовал, например, атакой у Пиргоса.)
Такой сюрприз, вместо рессорных
экипажей, может быть, вразумил бы многих из них. Теперь же этот самый
"начальник", попавшись в плен и видя, как его встречают после зверств его,
прямо воображает, что он безмерно выше "поганого русского". Европейской
деликатности нашей и страху нашему перед Европой, поверьте, этот турок
никогда не поверит, да и не поймет этого вовсе, да и не вообразит этой
причины вовсе. Деликатный страх перед Европой есть чисто русское дело и
изобретение и не может быть понят никогда и никем. А потому, "если ты так
кланяешься мне", рассуждает турецкий начальник, "после того как я, может
быть, брату твоему родному вчера еще нос отрезать позволил, то, значит, ты
сам чувствуешь себя передо мною низшим, а меня высшим перед собой
человеком. Но точно так и должно быть, по воле Аллаха, и нет тут ничего
удивительного!" Вот что должен думать про себя пленный турецкий паша, и
непременно так думает.)
Таким образом, когда вознегодовавшие на болгар за то, что они хорошо
живут, дожили до печальной с ними развязки, то поневоле поняли, что
болгарская жизнь в сущности всего только одна декорация, что все эти домики
и садики, и жены, и дети, и несовершеннолетние мальчики и девочки в этих
домах - всё это в сущности принадлежит турку и берется им, когда он
захочет. Он и берет, и в мирное время берет, и во время процветания берет,
берет и деньгами и скотами, и женами и девочками, и если сверх того всё
продолжало оставаться в цветущем виде, то это потому только, что турок не
хотел разрушать вконец такую плодородную ниву, имея в виду и впредь
почерпать с нее. Напротив, дозволял временем и местами полное процветание,
именно для того, чтоб в свое время почерпать и почерпать...
Теперь, конечно, турки рассвирепели и истребляют Болгарию вконец. Они
жалеют, что не истребили вовсе. Если мы возьмем Плевно и замедлим двинуться
далее, то турки, видя, что, может быть, придется проститься навеки с
Болгарией, истребят всё, что только можно в ней истребить, пока есть еще
время. Замечательны два мнения: у нас утверждают мудрые до сих пор, что без
вмешательства русских болгарин жил бы как у Христа за пазухой и что русские
- причина всех его несчастий. А вот известный своими прекрасными и
обстоятельными статьями с поля битвы, из нашего лагеря, англичанин Форбес,
корреспондент газеты "Daily News", кончил тем, что высказал наконец всю
свою английскую правду откровенно. Он искренно признает, что турки имели
"полное право" истребить все болгарское население к северу от Балкан, в то
время, когда русская армия перешла через Дунай. Форбес почти жалеет
(политически, конечно), что этого не случилось, и выводит, что болгаре
должны быть обязаны вечною благодарностью туркам за то, что те их тогда не
прирезали всех поголовно, как баранов. Вспомнив наше русское мнение о
"болгарине как у Христа за пазухой" и сопоставив его с мнением Форбеса,
можно прямо обратиться к болгарину с таким увещанием:
"Как же ты после того не у Христа за пазухой, если тебя поголовно
всего не прирезали?" Но странно тут и еще одно, и в глаза бросается, и в
истории останется: "Неужели, в самом деле, такое право турков может так
спокойно и безмятежно признавать столь образованный, как Форбес, член столь
просвещенной и великой нации, как Англия? Неужели это последние цветы и
плоды английской цивилизации?" Но, заметьте себе, он, конечно, бы так не
выразился, если б вместо болгар дело шло о французах или об итальянцах. Он
потому только выразился так, что это были всего только славяне-болгары.
Какое же после этого у них у всех в Европе родовое, кровяное презрение к
славянам и славянскому племени! Считаются всё равно что за собак!
Допускается возможность и разумность прирезать всех до единого, всё племя,
с женами и детьми. И заметьте еще (это очень важно), это не граф
Биконсфильд говорит: тот может выразить такие же разбойничьи и зверские
убеждения, принужденный к тому политикой, "английскими интересами", а ведь
Форбес - частный человек, не государственный, на которого соблюдение
интересов Англии во что бы ни стало и чего бы ни стоило не возложено, да
еще человек-то какой: честный, талантливый, правдивый, гуманный, по прежним
письмам своим. Тут именно, именно причиною какая-то западноевропейская
гадливость ко всему, что носит имя славянства. Этих болгар можно заваривать
кипятком, как гнезда клопов в старушечьих деревянных кроватях!
Нет ли тут
именно какого-нибудь инстинкта, предчувствия, что все эти славянские
восточные племена, освободясь, займут когда-нибудь огромную роль в новом
грядущем человечестве, вместо сбившейся с правого пути старой цивилизации,
и станут на ее место? Сознательно западные люди, конечно, это не могут
теперь представить и допустить даже, точно так же как нельзя им представить
гнезда клопов - за что-то высшее и грядущее сменить их. Но тут Россия, тут,
очевидно, поднята идея совершенно новая, всем на соблазн, на гнев и
удивление, тут показалось уже знамя будущего, а так как Россия не "гнездо
клопов", как для них болгары, а гигант и сила, не признать которую
невозможно, и так как Россия тоже славянская нация, то как, должно быть,
эти западные люди ненавидят теперь и Россию в сердцах своих даже
инстинктивно, безотчетно, радуясь всякому ее неуспеху и всякой беде ее!
Именно тут инстинкт, тут предчувствие будущего...
потягала отсюда
Помните ли, господа, как еще летом, еще задолго до "Плевны", мы вдруг
вошли в Болгарию, явились за Балканами и онемели от негодования. То есть не
все, это первым делом надо заявить, даже далеко не половина, а гораздо
меньше, - но всё же вознегодовавших было значительное число и раздались
голоса. Голоса корреспондентов из армии и потом тотчас же голоса в нашей
прессе, особенно в петербургской. Это были горячие голоса, убежденные,
полные самого добродетельного негодования...
Всё дело вышло из-за того, что обладатели голосов этих шли, как
известно всему миру и особенно нам, спасать угнетенных, униженных,
раздавленных и измученных.
[Spoiler (click to open)]
Еще до объявления войны я, помню, читал в самых
серьезнейших из наших газет, при расчете о шансах войны и необходимо
предстоящих издержек, что, конечно, "вступив в Болгарию, нам придется
кормить не только нашу армию, но и болгарское население, умирающее с
голоду". Я это сам читал и могу указать, где читал, и вот, после такого-то
понятия о болгарах, об этих угнетенных, измученных, за которых мы пришли с
берегов Финского залива и всех русских рек отдавать свою кровь, - вдруг мы
увидели прелестные болгарские домики, кругом них садики, цветы, плоды,
скот, обработанную землю, родящую чуть не сторицею, и, в довершение всего,
по три православных церкви на одну мечеть, - это за веру-то угнетенных! "Да
как они смеют!" - загорелось мгновенно в обиженных сердцах иных
освободителей, и кровь обиды залила их щеки. "И к тому же мы их спасать
пришли, стало быть, они бы должны почти на коленках встречать. Но они не
стоят на коленках, они косятся, даже как будто и не рады нам! Это нам-то!
Хлеб-соль выносят, это правда, но косятся, косятся!.."
И поднялись голоса. Послушайте, господа, как вы думаете: вдруг вы
получаете или фальшивую или ложно понятую вами телеграмму о том, что
близкий вам человек, друг или брат ваш, лежит больной, где-то там ограблен,
или под вагон попал, или что-нибудь в этом роде. Вы бросаете все дела ваши
и мчитесь к несчастному брату, - и вдруг ничего не бывало: вы встречаете
человека, который здоровее вас, сидит за столом и обедает, с криком зовет
вас за стол и хохочет о фальшивой вашей тревоге, о вышедшем qui pro quo. 6
Любите вы иль даже не очень любите этого человека, но неужели вы
рассердитесь на него за то, что его не ограбили и что он не попал под
вагон? Главное за то, что у него такие красные щеки и что он так исправно
ест обед и пьет вино? Ведь не правда ли, что нет? Напротив, ведь вы
порадоваться еще должны, что он жив и здоровее вашего.
Ну, конечно, по человечеству немножко и рассердитесь, - но ведь не за
то же, что ему не перерезало колесами ноги? Ведь не пойдете же вы сейчас
из-за стола писать об нем корреспонденции и анекдоты, чернить его характер,
подмечать невыгодные черты... Ну, а ведь про болгар это делали. "У нас,
дескать, и зажиточный мужик так не питается, как этот угнетенный болгарин".
А другие так вывели потом, что русские-то и причиной всех несчастий
болгарских: что не грозили бы мы прежде, не зная дела, за угнетенного
болгарина турке и не пришли бы потом освобождать этих "ограбленных"
богачей, так жил бы болгарин до сих пор как у Христа за пазухой. Это и
теперь еще утверждают.
Я только с той стороны говорю, что нашу "деликатность" перед Европой и
наш просвещенный европеизм мы-таки умеем иногда наверстать по-своему у себя
дома, где Европа не видит уже нас и не смотрит, да и по-русски не понимает.
А Болгария - это ведь дома. Мы их освобождать пришли, значит, всё равно что
к себе пришли, они наши. У него там сад и имение, так ведь это имение всё
равно что мое; я, конечно, не возьму у него ничего, потому что я
благородный человек, да, правда, и власти не имею, но всё же он должен
чувствовать и навеки быть благодарным, потому что раз я к нему вошел, -
всё, что у него есть, это всё равно, что я ему подарил. Отнял у его
угнетателя турка, а ему возвратил. Должен же он понимать это... А тут вдруг
его никто и не угнетает - какая обидная неприятность, не правда ли?
А какое лакейство вместо просвещенной-то деликатности, не правда ли? И
какой смешной случай! Это самое комическое из наверстаний своего "у себя
дома" за тяготу неловкого мундира европейской деликатности, в котором мы
щеголяем перед Европой. Самый лакейский случай случился с этими пылкими
господами и застал довольно многих из нас совсем врасплох. Это уже
посерьезнее, чем врасплох подать пальто англичанину.
Потом всё обнаружилось, и истина открылась многим из вознегодовавших,
хотя не всем, до сих пор не всем. Обнаружилось, во-первых, что болгарин
ничем не виноват в том, что он трудолюбив и что земля его родит во сто
крат. Во-вторых, в том, что и "косился", он не виноват. Взять уж одно то,
что он четыре столетия - раб и, встречая новых господ, не верит, что они
ему братья, а верит только, что они ему новые господа, да сверх того еще
боится прежних господ и тяжело про себя думает: "А ну как те опять вернутся
да узнают, что я хлеб-соль подносил?" Ну вот от этих-то внутренних вопросов
он и косился - и ведь прав был, вполне угадал, бедняжка: после того как мы,
совершив наш первый, молодецкий натиск за Балканы, вдруг отретировались, -
пришли ведь к ним опять турки и что только им от них было - теперь уже
достояние всемирной истории! Эти красивые домики, эти посевы, сады, скот -
всё это было разграблено, обращено в пепел и стерто с лица земли. Не
десятками и не сотнями, а тысячами и десятками тысяч истреблялись болгары
огнем и мечом, дети их разрывались на части и умирали в муках, обесчещенные
жены и дочери были или избиты после позора, или уведены в плен на продажу,
а мужья - вот те самые, которые встречали русских, да сверх того и те
самые, которые никогда не встречали русских, но к которым могли
когда-нибудь прийти русские, - все они поплатились за русских на виселицах
и на кострах. Их прибивали мучившие их скоты на ночь за уши гвоздями к
забору, а наутро вешали всех до единого, заставляя одного из них вешать
прочих, и он, повесив десятка два виновных, кончал тем, что сам обязан был
повеситься в заключение при общем смехе мучивших их, сладострастных к
мучениям скотов, называемых турецкою нацией и которыми столь восхищались
потом иные из деликатнейших барынь наших...
NB. (Кстати, еще недавно, уже в половине ноября, писали из Пиргоса о
новых зверствах этих извергов. Когда, во время горячей бывшей там стычки,
турки временно оттеснили наших так, что мы не успели захватить наших
раненых солдат и офицеров, и когда потом, в тот же день к вечеру, опять
наши воротились на прежнее место, то нашли своих раненых солдат и офицеров
обкраденными, голыми, с отрезанными носами, ушами, губами, с вырезанными
животами и, наконец, обгорелыми в сожженных турками скирдах соломы и хлеба,
куда они предварительно перенесли живых наших раненых. Репрессалии,
конечно, жестокая вещь, тем более, что в сущности ни к чему не ведут, как и
сказал уже я раз в одном из предыдущих выпусков "Дневника", но строгость с
начальством этих скотов была бы не лишнею. Можно бы прямо объявить, вслух и
даже на всю Европу (пруссаки наверно бы сделали так, потому что они даже с
французами так точно делали по причинам в десять раз меньше уважительным,
чем те, которые имеем мы против воюющих с нами скотов), - что если
усмотрятся совершённые зверства, то ближайшие начальники тех турок, которые
совершили зверства, в случае взятия их в плен, будут судимы на месте
военным судом и подвержены смертной казни расстрелянием. Это, может быть, и
имело бы некоторое влияние на офицеров и пашей турецких. (NB. Мне кажется,
всегда можно бы было узнать, сейчас или потом, кто из турецких начальников
командовал, например, атакой у Пиргоса.)
Такой сюрприз, вместо рессорных
экипажей, может быть, вразумил бы многих из них. Теперь же этот самый
"начальник", попавшись в плен и видя, как его встречают после зверств его,
прямо воображает, что он безмерно выше "поганого русского". Европейской
деликатности нашей и страху нашему перед Европой, поверьте, этот турок
никогда не поверит, да и не поймет этого вовсе, да и не вообразит этой
причины вовсе. Деликатный страх перед Европой есть чисто русское дело и
изобретение и не может быть понят никогда и никем. А потому, "если ты так
кланяешься мне", рассуждает турецкий начальник, "после того как я, может
быть, брату твоему родному вчера еще нос отрезать позволил, то, значит, ты
сам чувствуешь себя передо мною низшим, а меня высшим перед собой
человеком. Но точно так и должно быть, по воле Аллаха, и нет тут ничего
удивительного!" Вот что должен думать про себя пленный турецкий паша, и
непременно так думает.)
Таким образом, когда вознегодовавшие на болгар за то, что они хорошо
живут, дожили до печальной с ними развязки, то поневоле поняли, что
болгарская жизнь в сущности всего только одна декорация, что все эти домики
и садики, и жены, и дети, и несовершеннолетние мальчики и девочки в этих
домах - всё это в сущности принадлежит турку и берется им, когда он
захочет. Он и берет, и в мирное время берет, и во время процветания берет,
берет и деньгами и скотами, и женами и девочками, и если сверх того всё
продолжало оставаться в цветущем виде, то это потому только, что турок не
хотел разрушать вконец такую плодородную ниву, имея в виду и впредь
почерпать с нее. Напротив, дозволял временем и местами полное процветание,
именно для того, чтоб в свое время почерпать и почерпать...
Теперь, конечно, турки рассвирепели и истребляют Болгарию вконец. Они
жалеют, что не истребили вовсе. Если мы возьмем Плевно и замедлим двинуться
далее, то турки, видя, что, может быть, придется проститься навеки с
Болгарией, истребят всё, что только можно в ней истребить, пока есть еще
время. Замечательны два мнения: у нас утверждают мудрые до сих пор, что без
вмешательства русских болгарин жил бы как у Христа за пазухой и что русские
- причина всех его несчастий. А вот известный своими прекрасными и
обстоятельными статьями с поля битвы, из нашего лагеря, англичанин Форбес,
корреспондент газеты "Daily News", кончил тем, что высказал наконец всю
свою английскую правду откровенно. Он искренно признает, что турки имели
"полное право" истребить все болгарское население к северу от Балкан, в то
время, когда русская армия перешла через Дунай. Форбес почти жалеет
(политически, конечно), что этого не случилось, и выводит, что болгаре
должны быть обязаны вечною благодарностью туркам за то, что те их тогда не
прирезали всех поголовно, как баранов. Вспомнив наше русское мнение о
"болгарине как у Христа за пазухой" и сопоставив его с мнением Форбеса,
можно прямо обратиться к болгарину с таким увещанием:
"Как же ты после того не у Христа за пазухой, если тебя поголовно
всего не прирезали?" Но странно тут и еще одно, и в глаза бросается, и в
истории останется: "Неужели, в самом деле, такое право турков может так
спокойно и безмятежно признавать столь образованный, как Форбес, член столь
просвещенной и великой нации, как Англия? Неужели это последние цветы и
плоды английской цивилизации?" Но, заметьте себе, он, конечно, бы так не
выразился, если б вместо болгар дело шло о французах или об итальянцах. Он
потому только выразился так, что это были всего только славяне-болгары.
Какое же после этого у них у всех в Европе родовое, кровяное презрение к
славянам и славянскому племени! Считаются всё равно что за собак!
Допускается возможность и разумность прирезать всех до единого, всё племя,
с женами и детьми. И заметьте еще (это очень важно), это не граф
Биконсфильд говорит: тот может выразить такие же разбойничьи и зверские
убеждения, принужденный к тому политикой, "английскими интересами", а ведь
Форбес - частный человек, не государственный, на которого соблюдение
интересов Англии во что бы ни стало и чего бы ни стоило не возложено, да
еще человек-то какой: честный, талантливый, правдивый, гуманный, по прежним
письмам своим. Тут именно, именно причиною какая-то западноевропейская
гадливость ко всему, что носит имя славянства. Этих болгар можно заваривать
кипятком, как гнезда клопов в старушечьих деревянных кроватях!
Нет ли тут
именно какого-нибудь инстинкта, предчувствия, что все эти славянские
восточные племена, освободясь, займут когда-нибудь огромную роль в новом
грядущем человечестве, вместо сбившейся с правого пути старой цивилизации,
и станут на ее место? Сознательно западные люди, конечно, это не могут
теперь представить и допустить даже, точно так же как нельзя им представить
гнезда клопов - за что-то высшее и грядущее сменить их. Но тут Россия, тут,
очевидно, поднята идея совершенно новая, всем на соблазн, на гнев и
удивление, тут показалось уже знамя будущего, а так как Россия не "гнездо
клопов", как для них болгары, а гигант и сила, не признать которую
невозможно, и так как Россия тоже славянская нация, то как, должно быть,
эти западные люди ненавидят теперь и Россию в сердцах своих даже
инстинктивно, безотчетно, радуясь всякому ее неуспеху и всякой беде ее!
Именно тут инстинкт, тут предчувствие будущего...
потягала отсюда